Офицер спросил, может ли это представлять угрозу для окружающих зданий или населения. Соломин ответил честно:
— Неизвестно.
Пока явление ограничено одним помещением, но как оно будет развиваться дальше, предсказать невозможно. Научный сотрудник поинтересовался, проводились ли попытки физического воздействия на источник. Соломин пояснил, источник не локализован, воздействовать не на что.
Комиссия провела на объекте два дня, осмотрели здание снаружи и изнутри, опросили сотрудников, изучили документацию. На третий день собрали совещание.
Офицер огласил решение:
— Помещение подлежит вскрытию для проведения инспекции и отбора проб. Задачу поручить специальной бригаде, обученной работе в нестандартных условиях. Персонал института на время работ удалить из здания. Операцию провести в кратчайшие сроки.
Соломин возразил, мол, неизвестно, как поведет себя явление при нарушении изоляции. Это может быть опасно.
Офицер ответил:
— Решение принято, обсуждению не подлежит.
Бригаду привезли через неделю. Шестеро мужчин в защитных комбинезонах и респираторах с инструментом и измерительной аппаратурой.
Руководитель представился как капитан Громов, специалист по ликвидации последствий аварии на радиационных объектах. Соломин провел их к замурованному входу. Громов осмотрел стену, распорядился начать разборку.
Работали аккуратно. Сначала удалили штукатурку, потом по кирпичу разобрали кладку. Процесс занял несколько часов.
К вечеру в стене образовался проем размером метр на метр двадцать. За ним открылся коридор, ведущий к старой лаборатории. Звук вырвался наружу мощной волной.
Гречко, стоявший рядом с Соломиным, в двадцати метрах от проема, вздрогнул и схватился за уши. Соломин тоже почувствовал низкий давящий гул, пронзительный свист, хаотичный шум, все одновременно, громко, физически ощутимо. Громов жестом велел своим людям отойти.
Подождали несколько минут, пока уши привыкнут. Потом Громов надел наушники, включил фонарь и шагнул в проем. Двое его подчиненных последовали за ним. Остальные остались снаружи с аппаратурой. Соломин и Гречко наблюдали из коридора. Громов с людьми находились внутри 20 минут.
Когда вышли, выражение лица капитана было напряженным. Он снял наушники, сделал глубокий вдох и сказал коротко: «Помещение пустое, конструкции целые, следов разрушения или загрязнения нет, радиационный фон в норме. Звук присутствует очень сильный, находиться долго тяжело».
Он распорядился взять пробы воздуха, бетона и металлических остатков для лабораторного анализа. Один из бойцов вернулся внутрь с контейнерами, через 10 минут вышел с образцами. Громов велел временно прикрыть проем брезентом и завершить работу на сегодня.
Соломин спросил, какие дальнейшие планы. Громов ответил: «Сначала анализы, потом решение. Образцы отправлю в Москву экспресс-почтой».
Результаты пришли через 5 дней. Анализ воздуха показал обычный состав: азот, кислород, углекислый газ, влажность чуть повышена. Никаких аномальных примесей или радиоактивных аэрозолей.
Пробы бетона — стандартный строительный материал. Следы цезия 137 и стронция 90 — в пределах фоновых значений, характерных для объектов Минцветмаша того периода.
Металл — обычная конструкционная сталь, коррозия соответствует возрасту. Никаких химических или физических аномалий. Соломин прочитал заключение и подумал, если материалы нормальные, значит, явление связано не с веществом, а с чем-то другим.
Громов получил те же результаты и принял решение провести более детальное обследование. 30 июля его бригада снова вошла в помещение.
На этот раз взяли с собой спектрометр, дозиметрическую аппаратуру, высокочувствительные микрофоны, кинокамеру. Планировалось провести полную съемку объекта и зафиксировать все параметры среды.
Соломин попросил разрешения войти вместе с ними. Громов согласился, выдав ему наушники и респиратор. Внутри было темно и душно. Фонари бригады выхватывали фрагменты бетонных стен, остатки кабельных лотков, пятна сырости на полу. Звук окружал со всех сторон тяжелый: многослойный, вибрирующий в костях.
Соломин шел за Громовым, стараясь дышать ровно. Наушники гасили высокие частоты, но низкие проникали сквозь них, давя на грудную клетку. Прошли по коридору, вошли в основной зал бывшей камеры — пустое пространство, 12 на 12 метров, потолок высотой 4,5 метра. В углу валялись обломки металлических конструкций. Стены покрыты конденсатом.
Громов установил спектрометр в центре помещения, включил. Прибор работал несколько минут, потом выдал результат: гамма фон – 20 микрорентген в час. Нейтронного излучения нет. Обычные значения для таких объектов.
Один из бойцов снимал на видеокамеру, методично обходя периметр. Другой устанавливал микрофоны в разных точках. Третий проверял стены: искал скрытые полости или источники тепла. Ничего не нашли.
Соломин стоял у входа и смотрел. Помещение выглядело мертвым, заброшенным, но звук делал его живым, наполненным невидимым присутствием. Через полчаса Громов дал команду выходить.
Вышли, сняли респираторы. Соломин почувствовал облегчение. На свежем воздухе звук казался тише, хотя все еще проникал через проем в стене. Громов изучил данные с приборов, сказал Соломину:
— Ничего необычного, кроме акустики. Помещение физически нормальное, но звук аномальный. Откуда он берется, непонятно.
Соломин кивнул, он и сам это знал.
Громов добавил:
— Лучший вариант – снова замуровать проем и оставить объект в покое. Попытки найти источник ни к чему не приведут, а риск того, что вмешательство усугубит ситуацию, остается.
Громов составил рапорт и отбыл с бригадой 3 августа. Соломину оставил копию выводов: «Помещение обследовано, угрозы для персонала и окружающей среды не выявлено при условии сохранения изоляции. Рекомендуется восстановить замурованный вход и продолжить дистанционный мониторинг».
Соломин передал рапорт директору. Тот согласился с рекомендациями. Строители снова возвели кирпичную стену, на этот раз усиленную — толщиной 80 сантиметров с дополнительным слоем звукоизоляции.
Работу завершили к середине августа. Гречко восстановил систему мониторинга, протянул кабель через новое отверстие. После восстановления изоляции уровень звука, регистрируемый снаружи, снизился. Толстая стена гасила значительную часть сигнала. Тем не менее приборы все еще фиксировали его присутствие.
Гречко возобновил ежедневные измерения.
Сентябрь прошел спокойно, уровень держался стабильно. В октябре начался новый рост.
К концу месяца показания вернулись к значениям июля. Гречко доложил Соломину. Тот вздохнул. Процесс продолжается. Остановить его не удается.
Зимой 71−72 институт получил указание из Москвы подготовить долгосрочный прогноз развития ситуации с объектом в подвале 4-го корпуса. Соломин собрал всю накопленную информацию: журналы измерений за 9 лет, отчеты комиссий заключения специалистов.
Проанализировал динамику. Выявилась закономерность: явление демонстрирует циклы активности. Периоды нарастания сменяются периодами стабилизации, но общий тренд — медленное усиление. Если экстраполировать данные, через 5−7 лет уровень может достичь значений, при которых звук будет слышен в соседних помещениях даже через усиленную изоляцию.
Соломин изложил выводы в докладной записке. Предложил три сценария. Первый — продолжить наблюдение и ждать естественного затухания явления. Второй — предпринять попытку активного подавления звука техническими средствами. Третий — демонтировать часть здания, включая подвал, и захоронить остатки как радиоактивные отходы.
Каждый сценарий имел недостатки.
Первый — не гарантировал, что затухание вообще произойдет. Второй требовал разработки уникальной аппаратуры без уверенности в успехе. Третий был дорогим и технически сложным.
Записку отправили в Москву в январе 72-го. Ответ пришел в марте. Москва выбрала первый сценарий: продолжить мониторинг, не предпринимать активных действий, ежегодно предоставлять отчет о состоянии объекта. В случае критического ухудшения ситуации информировать немедленно.
Соломин принял решение к исполнению. Гречко продолжал измерения. Жизнь института текла своим чередом. Подвал оставался замурованным, звук за стеной продолжался.
---
Годы шли. Менялись сотрудники: уходили на пенсию старые работники, приходили новые. Память о программе «Акустика-Р» постепенно стиралась.
Для большинства персонала замурованный подвал был просто неиспользуемым помещением, о котором не задумывались.
Соломин вышел на пенсию в 1976 году. Передал дела преемнику, упомянул про объект в подвале, показал архив документов. Новый руководитель кивнул, но было видно, что тема его не интересует. Гречко тоже ушел на пенсию в 1978. Мониторинг передали молодому инженеру Костину. Тот менял ленты, заполнял журнал, но делал это формально, без энтузиазма.
К началу 80-х система мониторинга работала с перебоями. То кончалась лента, то ломался самописец, то забывали вовремя проверить данные. Никто уже не воспринимал это как важную задачу.
Весной 83 года в институт приехала комиссия из Москвы. Инспектировали соблюдение требований радиационной безопасности и режима секретности. В ходе проверки обнаружилось, что мониторинг замурованного помещения ведется нерегулярно, журнал заполнен с пропусками, последняя запись датирована двухмесячной давностью.
Инспектор потребовал объяснений. Директор института вызвал инженера Костина. Тот признался: система устарела, самописец вышел из строя месяц назад, заявку на ремонт подал, но запчастей нет.
Инспектор внес замечание в акт проверки: нарушение требования контроля за объектами с особыми условиями.
После отъезда проверяющих директор распорядился восстановить систему мониторинга. Костин нашел на складе старый осциллограф, подключил его вместо самописца. Устройство заработало, но качество записи было хуже. Тем не менее основные параметры фиксировались. Костин возобновил измерения. Данные показали: уровень звука за стеной вырос еще на 4 дБ по сравнению с последними зафиксированными значениями.
Костин доложил директору. Тот поручил составить справку и отправить в Москву. Москва отреагировала через полгода. Прислали предписание усилить контроль за состоянием объекта, обеспечить непрерывность мониторинга, при дальнейшем росте показателей рассмотреть вопрос о дополнительных мерах изоляции.
Директор подписал план мероприятий. Костину выделили нового помощника – техника Воронова. Вдвоем они следили за приборами, меняли ленты, вели журнал. Ситуация стабилизировалась на административном уровне, но физически ничего не изменилось. Звук продолжал существовать, медленно усиливаясь.
К середине 80-х уровень достиг 27 дБ над фоном. Это было заметно даже без приборов. Если приложить ухо к стене коридора, за которой находился замурованный вход, можно было расслышать глухой гул.
Несколько сотрудников, работавших в помещениях того же этажа, жаловались на странные ощущения, легкую вибрацию в полу, едва уловимый шум, который мешал сосредоточиться.
Директор провел служебное совещание. Решили перевести персонал из ближайших комнат на другие участки здания. Освободившееся помещение превратили в архивные склады, где люди бывали редко.
В 87-м институт отмечал 35-летие. К юбилею готовили историческую справку о достижениях, поднимали старые архивы, опрашивали ветеранов. Кто-то вспомнил про программу «Акустика-Р» и Соломина. Нашли его адрес, пригласили на торжество.
Соломин приехал: седой, сутулый, но с ясным взглядом. После официальной части он попросил разрешения спуститься к старой лаборатории.
Директор не возражал, дал сопровождающего. Соломин спустился в подвал. Коридор выглядел иначе: стены покрашены в другой цвет, проведено новое освещение, но планировка та же. Он подошел к замурованному входу, остановился, приложил ладонь к стене, почувствовал слабую вибрацию. Прислушался: звук присутствовал, не громкий, но ясный, знакомый. Тот же многослойный гул, который он слышал 25 лет назад.
Соломин постоял несколько минут, потом развернулся и вышел. Сопровождающий спросил, всё ли в порядке. Соломин кивнул. Сказал только:
— Оно не прекратилось.
После юбилея Соломин вернулся домой. Написал письмо директору института. В письме изложил свои мысли: «Акустическое явление, возникшее в результате экспериментов 1962 года, оказалось устойчивым процессом, который не затухает со временем. Попытки его изучения или устранения не дали результата. Возможно, механизм явления выходит за рамки известной физики или же мы просто не располагаем методами его анализа. В любом случае оно будет существовать дальше, вероятно, десятилетия. Единственное разумное решение — обеспечить надежную изоляцию и смириться с присутствием того, что невозможно объяснить».
Письмо подшили в дело. Соломин скончался через два года, в 89-м. Институт продолжал работу. Наступили 90-е. Времена изменились. Финансирование сократилось, многие программы свернули. Мониторинг замурованного помещения продолжался по инерции.
Костин ушел на другую работу, его сменил инженер Петров. Тот относился к обязанности формально: раз в месяц проверял приборы, записывал показания, отправлял отчет. Никто уже не анализировал данные глубоко. Звук стал привычным фактом, частью истории объекта.
В 2003-ем институт реорганизовали. Присоединили к другому научному центру. Часть зданий вывели из эксплуатации, включая 4-й корпус. Персонал переехал в новое помещение. Старые корпуса опечатали, передали на баланс управления имуществом. Мониторинг замурованного подвала прекратили. Некому было его вести. Здание осталось стоять пустым, окруженное забором с предупреждающими табличками.
Прошло еще несколько лет. Территорию бывшего института периодически патрулировала охрана. Иногда туда заходили местные подростки через дыру в заборе: исследовали заброшенные корпуса.
В 2009-м один такой визит закончился происшествием. Трое школьников пробрались в четвертый корпус и спустились в подвал. Один из них услышал странный звук за стеной и попытался разобрать кладку, чтобы посмотреть, что там. Разобрал несколько кирпичей, сунул голову в щель. Звук ударил с такой силой, что подросток отшатнулся, потерял равновесие, упал. Друзья вытащили его наружу. Он жаловался на звон в ушах и головокружение. Вызвали скорую, отвезли в больницу.
Врачи обследовали барабанные перепонки — целые. Признаков травмы нет. Но подросток утверждал, что слышит шум в голове. Через неделю симптомы прошли.
Инцидент зафиксировали в милиции. Составили протокол, допросили свидетелей. Подростки рассказали про звук за стеной в подвале заброшенного здания. Участковый съездил на место, осмотрел проем, который они пробили. Послушал. Действительно. Гудит что-то. Он связался с администрацией района. Та подняла документы на объект.
Выяснилось, что здание относится к бывшему режимному институту, находится на балансе федерального агентства. Вопрос передали выше. Через месяц на объект приехала комиссия из Москвы. Обследовали здание, спустились в подвал. Нашли пробитый проем. Замерили радиационный фон: в норме. Проверили состояние конструкции — старые, но устойчивые. Зафиксировали наличие акустического сигнала за стеной. Подняли архивные документы, обнаружили историю программы «Акустика-Р».
Составили акт: «объект представляет потенциальную опасность из-за возможности несанкционированного проникновения. Рекомендуется усилить охрану и провести восстановительный ремонт стены».
Ремонт сделали в 2010-м. Проем заложили, стену усилили металлической обшивкой, установили решетку. Территорию обнесли новым забором, повесили камеры видеонаблюдения.
Доступ ограничили полностью. Здание законсервировали официально. В документах появилась запись: «Объект не эксплуатируется. Причина — наличие необъяснённых физических явлений, требующих дальнейшего изучения».
Изучение так и не возобновилось. Объект остался стоять закрытый и забытый. Иногда о нём вспоминали в контексте странных историй, которые рассказывают про заброшенные советские объекты. Местные жители избегали этого места: ходили слухи про странные звуки и плохое самочувствие у тех, кто подходил слишком близко.
Охранники, дежурившие у ворот, тоже предпочитали не заходить внутрь периметра без необходимости. Звук продолжал существовать. Он никуда не делся за полвека с момента первого эксперимента. Он был там, за стенами, в пустом подвале, в замурованной камере.
Никто не знал, откуда он берется и когда прекратится. Возможно, он будет существовать еще столько же лет. Возможно, дольше. Это осталось тайной, одной из тех, что государство предпочитает не раскрывать, потому что объяснения нет, а признавать отсутствие объяснения неудобно.
Документы программы «Акустика-Р» лежали в архиве под грифом «совершенно секретно». Люди, работавшие над ней, почти все умерли. Объект стоял, изолированный от мира, и в его глубине продолжался процесс, начатый когда-то давно, но так и не завершившийся.