Анна Сергеевна достала из буфета хрустальные бокалы — те самые, что Петя привёз из командировки в семьдесят девятом. Один бокал дрогнул в руке, зазвенел тонко, почти жалобно. Она поставила оба на стол, отошла на шаг, посмотрела. Два прибора. Две тарелки. Две салфетки, выглаженные до хруста.
Как будто он сейчас войдёт и скажет: "Нюра, ты чего там возишься? Уже полночь скоро".
Но Петя не войдёт. Не скажет. Уже год как его нет.
И дочь не приедет. Внуки не прибегут. Телефон не зазвонит.
Анна Сергеевна провела ладонью по скатерти — белой, с вышитыми васильками. Сама вышивала когда-то, ещё девчонкой. Петя любил эту скатерть. Говорил, что васильки напоминают ей глаза в молодости.
— Чудак ты, Петя, — прошептала она в пустоту. — Какие васильки, глаза-то у меня карие.
Но улыбнулась. Впервые за день.
Телефон молчал с самого утра. Анна Сергеевна проверила — может, звук выключила случайно? Нет, всё работает. Просто никто не звонит.
Алёна, дочь, последний раз выходила на связь позавчера. Написала коротко: "Мам, у нас тут аврал на работе, потом наберу". Алёна всегда была занята.
Сначала училась, потом замуж вышла, родила двоих, работала в какой-то фирме, которая занималась поставками оборудования для кинотеатров. Анна Сергеевна толком не понимала, чем там занимаются, но дочь всегда говорила, что дел по горло.
Внуки... Миша и Катя. Мише уже двадцать, Кате - семнадцать. Миша в другом городе учится, на программиста. Катя с родителями живёт, но в телефоне сидит сутками.
Когда Анна Сергеевна в последний раз приезжала к ним — полгода назад, на день рождения Алёны — внучка за весь вечер раза три подняла глаза от экрана.
— Катюш, ну расскажи бабушке, как учёба? — спрашивала Анна Сергеевна.
— Нормально, — буркнула та и снова уткнулась в свой светящийся прямоугольник.
Алёнин муж, Толик, вообще делал вид, что свекрови не существует. Здоровался через губу, на вопросы отвечал односложно. Анна Сергеевна давно смирилась, что зятю она не мила. Ну не сошлись характерами, бывает.
А вот Алёна... Дочь изменилась после свадьбы. Будто подменили.
Раньше часто приезжала выходные, сидели на кухне до ночи, болтали обо всём на свете. Алёна рассказывала про работу, про друзей, смеялась над какими-то мелочами. Анна Сергеевна слушала, кивала, наливала ещё чаю. Они были близки. Как подруги.
Анна Сергеевна помнила тот день, когда всё начало меняться. Через год после свадьбы. Алёна приехала, села за стол, но была какая-то напряжённая.
— Доченька, ты чего такая? Что-то случилось?
— Нет, мам. Всё нормально.
— Алён, я же вижу, что не нормально. Расскажи мне.
— Мам, просто Толик... Он говорит, что я слишком часто к вам езжу.
— Как это слишком часто? Ты же раз в месяц, в то и ещё реже приезжаешь.
— Вот он и говорит, что слишком. Что у нас своя семья. Что надо больше времени проводить вместе.
— Алёна, но мы же с папой тоже твоя семья!
— Мам, я понимаю. Но он прав же. У меня теперь муж, скоро дети будут. Надо... надо как-то по-другому.
— По-другому — это как?
— Ну... реже приезжать. Может, раз в два месяца.
— А нам что, ждать, пока ты вспомнишь о родителях?
— Мам, ну не так же! Ты всё утрируешь.
— Я ничего не утрирую, Алёна. Просто не понимаю, почему муж важнее матери с отцом.
— Потому что это так и должно быть! — голос Алёны стал резким. — Мам, я взрослая. У меня своя жизнь. Я не могу так часто сидеть с вами на кухне!
— Никто тебя не заставляет...
— Вот именно! Никто не заставляет. Значит, я буду приезжать, когда смогу. Ладно?
— Ладно, доченька. Как скажешь.
Потом визиты стали реже. Потом — раз в три месяца. Потом — только по праздникам. А последние пару лет — вообще почти прекратились.
Петя переживал. Говорил:
— Нюра, надо разобраться, что с дочкой не так. Может, мы что обидное сказали?
— Да занята она, Петь. Жизнь у неё своя.
— Какая жизнь? Мы ей родители, не чужие люди! — Петя нервничал, ходил по комнате. — Помнишь, как она раньше часто приезжала? За столом сидела, рассказывала обо всём? А теперь что? Раз в месяц позвонит — и то на пять минут.
— Петь, ну у неё семья, дети...
— У всех семьи! У Люсиной дочки тоже семья, а она каждую неделю к матери приезжает. Внука привозит.
— Не сравнивай.
— А что не сравнивать? — голос Пети сорвался. — Я же вижу, как ты расстраиваешься. Как звонка ждёшь. Как радуешься, когда она хоть сообщение напишет.
— Петь, перестань.
— Нюра, давай я ей позвоню? Поговорю? Может, она и не понимает, что...
— Не надо. Не звони. Сама разберусь.
Петя заболел через месяц после того разговора. Сердце прихватило. Врачи сказали — надо беречься, нагрузки никакой. Анна Сергеевна бегала вокруг него: таблетки, диета, режим. А он всё равно угас. За полгода.
Алёна на прощании стояла рядом, но будто за стеклом. Не плакала. Только один раз сжала Анне Сергеевне руку — так крепко, что пальцы заныли. Анна Сергеевна хотела обнять дочь, прижать к себе, поплакать вместе. Но Алёна отпустила руку и отошла.
Потом, у машины спросила:
— Доченька, может, останешься? Хоть на денёк?
— Мам, нам завтра рано вставать. Миша в понедельник экзамен сдаёт.
— Ну хоть чаю попейте...
— Мам, не надо. Мы поедем.
И уехали. В тот же день. Анна Сергеевна стояла у подъезда и смотрела, как машина скрывается за поворотом.
С тех пор прошёл год. Точнее чуть меньше.
Анна Сергеевна нарезала сельдь под шубой — Петин любимый салат. Потом поставила в духовку курицу. Купила вчера на рынке, выбирала долго. Продавщица, молодая ещё, удивилась:
— Бабушка, вы на сколько человек готовите?
— На двоих, — ответила Анна Сергеевна.
Продавщица кивнула, ничего не спросила. Но взгляд у неё был жалостливый.
Жалеют. Все жалеют.
Анна Сергеевна терпеть не могла жалости. Когда соседка, Люся, заходила с дежурным "как ты тут одна, Нюра?", хотелось выставить её за дверь. Но не выставляла. Сидели, пили чай.
Люся рассказывала про своих:
— Представляешь, Нюр, дочка вот недавно внука привезла, пухленький такой, на бабушку похож. Семь месяцев ему! Уже зубки режутся.
— Это хорошо, Люсь.
— А Алёна твоя как? Внуки-то небось совсем большие уже?
— Да, большие. Мише двадцать, Кате семнадцать.
— Надо же! Время-то как летит. А приезжают к тебе?
— Редко. Учатся они, занятые.
— Ну ты-то к ним ездишь хоть?
— Нет, Люсь. Не приглашают.
— Как это не приглашают? — Люся даже чашку на стол поставила от удивления. — Ты им мать и бабушка, какие приглашения нужны?
— Ну, у них своя жизнь...
— Нюра, брось ты! Какая своя жизнь? А ты что, сидишь тут одна и ждёшь, пока они соизволят приехать?
— Люся, пожалуйста...
— Да что "пожалуйста"! Я же вижу, как ты страдаешь. Позвони дочери! Скажи, что хочешь увидеться.
— Звонила. Она занята.
— Всегда занята?
— Всегда.
Люся тяжело вздохнула.
Вчера тоже заходила:
— Нюр, а ты на праздник к Алёне не поедешь?
— Нет, Люсь. Они меня не звали.
— Как не звали? Ты ж мать!
— Занята она. У них гости будут.
— А ты чего, не гость разве? — возмутилась Люся. — Слушай, давай к нам приходи! У нас дочка с внуком будут, посидим вместе.
— Спасибо, Люсенька. Но я дома останусь.
— Нюр, ну зачем одной-то сидеть?
— Я не одна. Я с Петей. Он бы хотел, чтоб я дома была.
Люся посмотрела на неё долгим взглядом, покачала головой и ушла.
А у Анны Сергеевны и правда ничего не было. Только пустая квартира и молчащий телефон.
В девять вечера она накрыла стол. Сельдь под шубой, жаренная курица, картошка запечённая, оливье, мясная нарезка. Два бокала. Две тарелки.
Села на диван, посмотрела на стол. Красиво. Как раньше.
Вспомнила прошлый Новый год. Петя уже совсем слабый был, но к столу вышел. Сел напротив, улыбнулся:
— Ну что, Нюр, красавица моя. Опять накрыла, как в ресторане.
— Да ладно тебе, Петь. Обычный стол.
— Для меня — самый лучший. — Он взял её руку, сжал слабо. — Нюра, ты только не грусти потом, ладно? Обещай.
— О чём ты, Петь?
— Ты же знаешь о чём. Я долго не протяну.
— Не говори так! — она отдернула руку. — Всё будет хорошо.
— Нюр, послушай меня. Когда меня не станет, ты не запирайся в себе. Живи. Встречай праздники. За нас двоих. Обещай?
— Петь...
— Обещай, Нюра.
— Обещаю.
А он улыбнулся. Такой довольный. Будто самое важное дело на свете сделал. Тогда она не знала, что это их последний Новый год вместе. Анна Сергеевна встряхнула головой, прогоняя воспоминания.
Петя всегда любил, когда она старалась. Говорил:
— Нюра, ты у меня волшебница. Никто так готовить не умеет.
— Брось, Петь, обычная я.
— Для меня — необыкновенная.
И правда был чудак. Хороший, родной, но чудак.
Анна Сергеевна встала, подошла к буфету, достала фотографию. Петя — молодой, красивый, с озорной улыбкой.
Познакомились на танцах. Он пригласил её на вальс, наступил на ногу три раза, извинялся как школьник. Она смеялась до слёз.
— Ты чего смеёшься? — обижался он.
— Да ты такой неуклюжий!
— Зато искренний. И я тебя не отпущу теперь. Будешь моей женой.
— С чего это вдруг? — она тогда думала, что он шутит.
— А с того, что другую такую не найду. Ты добрая. Весёлая. И красивая очень.
— Петь, ты что, с ума сошёл? Мы же два часа только знакомы!
— И что? Я сразу понял. Ты — моя. Точка.
— А если я не твоя?
— Тогда буду ходить за тобой, пока не станешь моей, — и улыбнулся так, что сердце у неё екнуло.
Через полгода поженились. Сорок семь лет прожили вместе. Ни разу не изменил, не соврал. Работал трактористом в колхозе, потом, когда колхоз развалился, устроился на мебельную фабрику слесарем.
Денег было мало, но хватало. Квартиру получили в восемьдесят третьем — однокомнатную, в панельной пятиэтажке на окраине. Тесновато, зато своё.
Алёна родилась в семьдесят девятом. Петя её на руках носил до трёх лет. Баловал. Анна Сергеевна ругалась:
— Разбалуешь, потом не справимся.
— Да ладно, она ж маленькая ещё. Правда, Алёнушка? Ты у папы самая любимая.
— Петь, не балуй её так! Вырастет капризной.
— Ничего не вырастет. Она умная у нас. Смотри, как внимательно слушает.
А Алёна действительно слушала. Сидела у отца на руках и смотрела на него огромными глазами.
Алёна выросла умной, самостоятельной. Училась хорошо, в институт поступила с первого раза. Петя гордился.
— Вот видишь, Нюра, какая у нас дочка! Умница растёт.
А потом Толик появился. И всё изменилось.
Анна Сергеевна налила в бокалы минералки. Посмотрела на часы — без двадцати двенадцать. Скоро куранты.
Села за стол, посмотрела на пустой стул напротив. Петино место.
— Ну что, Петенька, — сказала она вслух. — Встречаем Новый год вдвоём. Как и договаривались.
Только ты теперь где-то там, а я тут.
Она взяла свой бокал, подняла. Второй остался на столе.
— За тебя, родной. Спасибо, что был. Спасибо, что терпел меня, вредную. Спасибо, что любил.
Голос дрогнул. Анна Сергеевна сделала глоток, поставила бокал. Посмотрела на телефон — может, хоть сейчас позвонят? Поздравят?
Телефон молчал.
Когда часы начали бить полночь, Анна Сергеевна закрыла глаза. Слушала бой курантов. Раз. Два. Три.
Петь, ты где-то слышишь?
Четыре. Пять. Шесть.
Помнишь, как Алёна в пять лет Деда Мороза испугалась? Ты её на руки взял, успокаивал полчаса. А она потом весь вечер не отходила от тебя, держалась за воротник твоей рубашки.
Десять.
Только зачем, Петь? Зачем встречать, если некому сказать "С Новым годом"?
Одиннадцать. Двенадцать.
Бой курантов закончился. Наступил новый год. Тишина.
Анна Сергеевна открыла глаза. Стол накрыт. Еда нетронута. Бокал Пети стоит полный.
И дочь так и не позвонила.
Она встала, подошла к окну. Во дворе кто-то запускал фейерверк. Огоньки разлетались в небе, яркие, праздничные. Где-то смеялись люди. Где-то чокались бокалы. Где-то дети радовались подаркам.
А у неё — пустота.
Она вспомнила, как несколько лет назад стояла у этого же окна. Тогда ещё Петя был здоров. Подошёл сзади, обнял:
— О чём задумалась, Нюр?
— Да вот смотрю, как люди веселятся. Как хорошо им.
— А нам разве не хорошо?
— Нам хорошо, Петь. Нам с тобой всегда хорошо.
Петя крепче обнял её тогда. Поцеловал в макушку.
— Вот и ладно. Главное, чтоб нам с тобой было хорошо. А остальное неважно.
А сейчас плакать было не на чьём плече. И обнять было некому.
Анна Сергеевна провела рукой по запотевшему стеклу. Нарисовала сердечко. Как в детстве.
— Петь, — прошептала она. — Я так устала. Устала быть никому не нужной.
Слёзы сами покатились по щекам. Она не сдерживала. Зачем? Всё равно никто не видит.
Вспомнила, как Петя говорил в больнице, за неделю до того, как его не стало:
— Нюр, ты только не грусти, ладно? Я знаю, что ты будешь грустить, но постарайся. Ради меня.
— О чём ты, Петь? Ты выздоровеешь, и всё будет хорошо.
— Нюра, родная моя. Мы оба знаем, что не выздоровею. Давай просто поговорим честно?
— Не хочу честно, — она отвернулась к окну.
— Нюр, посмотри на меня. Пожалуйста.
Она повернулась. Он лежал бледный, худой. От того сильного мужчины, за которого она вышла замуж, почти ничего не осталось.
— Я хочу, чтоб ты жила дальше, — сказал он тихо. — Чтоб не закрылась в четырёх стенах. Только ты не сдавайся. Понятно? Ты сильная. Ты справишься.
Но она не справилась.
— Что я сделала не так? — спросила она в пустоту. — Может, я должна была ценить каждую минуту? Говорить тебе чаще, как ты мне дорог?
Тишина.
— Почему я думала, что у нас ещё столько времени? Почему не говорила тебе каждый день, что люблю? Что ты — всё для меня?
Тишина.
— Петь, мне так одиноко без тебя. Так страшно одной.
Она опустилась на подоконник, обхватила колени руками. Маленькая, потерянная старушка в пустой квартире. За окном гремел праздник. А внутри — только холод и пустота.
В половине первого телефон наконец зазвонил. Анна Сергеевна вздрогнула, схватила трубку. Руки дрожали.
— Але?
— Мам, привет, — голос Алёны был бодрым, праздничным. Слышно было музыку, смех, звон бокалов. — Ну всё, поздравляю тебя с Новым годом! Здоровья тебе, мам, счастья!
— Спасибо, доченька, — голос Анны Сергеевны дрогнул. Она так хотела сказать столько всего! Что сидела одна за накрытым столом. Что готовила полдня. Что ждала звонка с утра. Что так страшно встречать праздник в пустой квартире. Но сказала только: — Ты как? Как дети?
— Да всё нормально, мам. Слушай, я на секунду только. Я тут с друзьями... Ты не скучаешь?
Не скучаешь.
Дочь даже не спросила, что с кем она встречает праздник. Не поинтересовалась, как она вообще.
Анна Сергеевна посмотрела на стол — нетронутая еда, два бокала, пустой стул. На фотографию Пети.
— Нет, доченька. Не скучаю.
— Ну и хорошо. Слушай, я тебе недельки через три заеду?
— Это хорошо.
— Ладно, мам, мне бежать надо. Целую тебя, давай, будь здорова!
— Алёночка, подожди... — но дочь не услышала.
— Что? Мам, я не слышу, тут шумно. Всё, созвонимся! Пока!
— И ты, доченька...
Но Алёна уже положила трубку.
Анна Сергеевна посмотрела на телефон. Разговор длился меньше минуты.
Она опустилась на диван. Посмотрела на стол, на фотографию Пети, на нетронутый бокал.
— Петь, — сказала она тихо. — Знаешь, что самое страшное? Не то, что дочь забыла о нас. А то, что ты не слышишь меня. Что я говорю с тобой — а ты молчишь. Раньше ты всегда знал, что сказать. Всегда находил нужные слова. А сейчас — тишина.
Она взяла фотографию в руки, прижала к груди.
— Я так скучаю, Петенька. Так сильно. Каждую минуту. Просыпаюсь — и первая мысль о тебе. Ложусь спать — и последняя о тебе. Ты знаешь, сколько раз за день я хочу тебе что-то сказать? А потом вспоминаю — и сердце будто останавливается.
Анна Сергеевна встала. Подошла к столу. Взяла Петин бокал, выпила до дна.
Потом начала убирать со стола. Медленно, методично. Курицу — в холодильник. Салаты — тоже. Бокалы, тарелки — помыть, вытереть, убрать в буфет.
Скатерть с васильками сложила аккуратно, спрятала в шкаф.
Села на диван. Посмотрела на фотографию Пети.
— Знаешь, что я поняла? — сказала она, и голос её был ровным, спокойным. — Я думала, что время лечит. Все так говорят — время лечит, станет легче. Но знаешь что? Не легче. С каждым днём только труднее. Потому что с каждым днём я всё больше понимаю, что ты не вернёшься. Никогда.
Она погладила рамку с фотографией.
— Сорок семь лет мы прожили вместе. И я так и не наелась этой жизнью с тобой. Мне мало. Понимаешь? Мне мало было этих лет. Хотела ещё. Ещё десять, двадцать, тридцать. Хотела состариться с тобой совсем. Чтобы ты был рядом до самого конца.
Тишина.
— А теперь что? Теперь я одна. И не знаю, как дальше. Не знаю, Петь.
Анна Сергеевна положила фотографию на тумбочку. Встала. Выключила свет.
Села у окна в темноте. Одна.
За окном догорали последние фейерверки. Праздник заканчивался. Наступала обычная ночь обычного дня.
А Анна Сергеевна сидела и смотрела в темноту. И думала о Пете. О том, как он смеялся. Как обнимал её по утрам. Как называл её красавицей, даже когда она была в старом халате и с непричёсанными волосами.
Петь, как же мне без тебя тяжело.
И никто не ответит. Никогда.
Утром она проснулась на диване — так и уснула, не раздеваясь. Шея затекла, в спине ныло. Анна Сергеевна поднялась, поморщилась.
Первое января. Новый год начался.
Она подошла к окну. На улице сияло солнце, искрился снег. Дети лепили снеговика, смеялись. Молодая пара шла под ручку, оба в ярких шарфах, улыбались друг другу.
Жизнь продолжалась. Для всех, кроме неё.
Анна Сергеевна отвернулась от окна. Взяла со стола фотографию Пети.
— Ну что, родной мой, — сказала она. — Встретила я Новый год. Как ты просил. За нас обоих. Только вот без тебя это всё не то. Совсем не то.
Погладила фото рукой.
— Я бы всё отдала, чтоб ты был рядом. Всё. Понимаешь? Мне не нужен никакой праздник, если тебя нет. Мне ничего не нужно.
Поставила рамку обратно. Пошла на кухню. Надо было разогреть вчерашнюю еду. Выбрасывать жалко — столько труда вложила.
Будет есть одна. Как всегда.
Она достала из холодильника курицу, поставила в микроволновку. Включила. Механическое жужжание заполнило кухню.
Села за стол. Посмотрела на пустой стул напротив.
А потом она заплакала. Тихо, без звука. Просто слёзы текли сами, ручьём.
Плакала о Пете. О том, что его больше нет. О том, что никогда не услышит его голос. Не почувствует его объятий. Не встретит с ним больше ни одного Нового года.
Плакала о том, что Петя больше никогда не сядет напротив.
Плакала о том, что любит его до сих пор. Что скучает каждую секунду. Что готова отдать всё на свете, чтобы он вошёл сейчас на кухню и обнял её.
Одна. За столом на двоих. Где второе место навсегда останется пустым.
Потому что Петя больше никогда не вернётся. А без него даже праздник — не праздник.
***
Устала быть сильной? Не нужны советы "держись" и "ты справишься". Нужно просто перестать чувствовать, что ты всё время что-то должна.
Я сделала короткий бесплатный гайд «Три простых шага вернуть себе спокойствие» — для тех, кто устал всё тянуть на себе и хочет наконец выдохнуть.
Без сложных практик. Просто три вещи, которые работают.