Средь реликтовых сосен сочится небесный свод, в их янтарных ветвях дремлет звёздная пустота, плачут зимние сумерки искрами этих звёзд, лунный камень горит с эбонитового холста. Разливается Вечность поэзией тонких струн и смычок января вторит музыке горних сфер… Где-то в этом безвременье дремлет усталый шут за тугими кулисами сшитых Зимой портьер.
Пусть меняются сцены, дороги и города – Арлекин всё такой же – не в силах нутро предать. За весёлою маской – печаль серебрит глаза, и румянцем горит одиноких потерь печать. Он выходит на сцену – ему рукоплещет зал, он смеётся и шутит, и радостью все пьяны. И не знает никто, что на сердце девятый вал, и какие к нему, среди ночи, приходят сны. Он выходит из дома под маскою для людей. Там, где осень в глазах, посторонние видят смех, он по жизни паяц, скоморох или лицедей, а под маской…
Под маской есть магия не для всех.
А под маской живая, ранимая соль земли. А под ней накрахмалены крылья, чиста Душа. Ждёт, когда светлый ангел прошепчет – они твои. И пойдет примерять осторожно и не спеша. А пока лишь седыми ветрами поёт Зима, обнимает холодными пальцами под пальто, чтобы душу и лик посторонним открыть сполна, нужно твёрдо уверенным быть, что тогда никто не предаст, не отпустит, и крылья не оборвёт, не возьмёт беззащитную душу на свой прицел.
А без маски лишь видел, однажды, любимый кот – Арлекин о жестокости мира тихонько пел.
Средь полночных кварталов безмолвная тишина. Понедельник. Июнь. И за окнами ни души. Души спят. У кроватей маски – им не до сна. По будильнику будет опять продолжаться жизнь. И проснутся усталые люди не с той ноги, и наденут бесцельное действо иных личин…
Там, где чёрств и жесток обезличенный дивный мир,
Знает каждый из нас, что немножечко — Арлекин.