Елена на дрожащих ногах вернулась из больницы после операции. Полтора жутких месяца в отделении, название которого многие и вслух произносить боятся, "чтобы не прилипло"... Да-да, вы всё правильно подумали. Прошла ту самую терапию, и слава богу, выжила! Но такого натерпелась, что порой и не рада была, что еще на этом свете.
Пока доставала у входной двери ключи, уронила связку на бетонный пол, спугнув кошку Марусю, не признавшую больничный запах от Елены — пальцы не слушались. Вставила в скважину, повернула раз, другой. Что за ерунда, - не открывается! Позвонила в звонок.
— Галина Николаевна, я наконец дома, но ключи что-то не подходят, замок что ли сломан?Откройте...
Долгая пауза. Потом голос свекрови:
— А замки я поменяла, дорогуша. Потому что квартира теперь моя. И документы оформлены.
— Какие документы?!
— Договор дарения. Ты же сама подписывала в больнице, — спокойно ответила свекровь из-за двери скрипучим голосом. — Ах, да ты и не помнишь, наверное. Обезболивающие же кололи... Ты сходи к подруге переночуй, а завтра обсудим.
Елена стояла у двери собственного дома с сумкой в тощих руках и смотрела, как в глазке отодвинулась шторка. Там горел свет. В квартире послышался раздраженный голос мужа, он о чём-то возбуждённо шептался со своей мамой.
Двадцать пять лет. Четверть века она прожила с Виктором. Детей не было — не получилось, врачи разводили руками. Зато была эта квартира, купленная на ее наследство от родителей. Три комнаты, светлые окна на юг, паркет... Когда Галина Николаевна овдовела, Елена первая предложила: "А переезжайте к нам, мама, одной вам тяжело будет." И свекровь переехала. Три года назад.
И вот теперь...
— Я что, это... правда подписывала? — прошептала Елена в пустоту лестничной клетки, словно обращась к кошке Мусе, которая уже признала её и тёрлась об штанину, выпрашивая вкусняшку. — Когда? Я же в реанимации лежала первую неделю...
Руки тряслись. Ноги подкашивались. Накатил страх и отчаяние. Неужели вот так вот её уже списали с этого света муж родной со свекровью? Села на ступеньки — сил не было стоять. Достала телефон, стала обзванивать знакомых. Первая, вторая, третья... Никто не берет. Одиннадцать вечера, люди спят.
Тут вспомнила про соседку, Зинаиду Петровну с четвертого этажа. Та всегда дома, сова ночная.
— Девочка моя! — ахнула Зинаида Петровна, распахнув дверь. — Господи, какая ж ты худенькая... Верно правду судачили у нас во дворе? Ах ты ж бедная. Заходи, заходи скорее!
Елена переступила порог и вдруг расплакалась. Нет, правильно будет сказать — разрыдалась. Просто так, безо всяких слов.
— Ну-ну, не надо, — соседка обняла ее за плечи и повела на кухню. — Сейчас чайку нальем... Я ж все видела, Леночка. Они вещи твои в мешки собирали три дня назад. Вот такенные мешки. Я хотела тебе в больницу позвонить, но номера не знала.
— Вещи... мои... — Елена вытерла слезы. — Куда?
— А что на помойку готовились отнести, что продать думали. На балкон вынесли. В мешках мусорных чёрных, представляешь? И, прости уж старую, вот себе шарфик у них твой забрала и свитерок с цветочками. Я ж не знала... — Зинаида Петровна поставила перед ней кружку с дымящимся чаем. — Я мужу говорю: "Михал Иваныч, что-то нехорошее творится у соседей." А он: "Не лезь, не твое дело." Но я же вижу — Галина Николаевна такая довольная ходила, прямо сияла вся!
— Ну что вы, Зинаида Петровна. Бог с ним, со свитером, носите на здоровье. А вот квартира… Она... говорит, я договор подписала, — прошептала Елена. — Договор дарения квартиры. Но я не помню...
— Так у тебя же голова после наркоза... После всего этого... — Зинаида Петровна покачала головой. — Ты оставайся у меня ночевать. А утром — прямиком в полицию! Сейчас вот это дело громкое с певицей этой Долиной, тебе тоже надоть бежать писать заявление, что была, мол, не в себе.
Утром в отделении полиции Елену встретил молодой сержант с безучастным лицом.
— Значит, так, гражданка — сказал он, пролистав принесенные ею документы. — Договор дарения законен, подпись ваша. Вы что же, хотите оспорить?
— Ну конечно! Я и не помню, чтобы я его подписывала! Меня после операции так накачали... Я в реанимации лежала, даже в туалет сходить сама не могла!
— Оспаривайте через суд, — пожал плечами сержант. — Мы тут ничем помочь не можем. Не наша юрисдикция, понимаете ли.
Елена вышла на улицу и почувствовала, как земля снвоа уходит из-под ног. Не от слабости — от безысходности. Неужели она теперь в таком положении и бездомная? На каких условиях захочет принять её теперь свекровь, где разрешит жить и почему муж не берёт трубку!? Нет, так она не сдастся!
Юриста нашла по объявлению. Невысокий мужчина лет шестидесяти, в очках с толстыми стеклами.
— Тридцать тысяч, — сказал он после того, как изучил бумаги. — Аванс. Если выиграем, еще пятьдесят.
У Елены столько и не было. Все, что оставалось после лечения — жалкие крохи, которых едва ли хватало на еду. Оставалось ей лишь заложить в ломбард последние украшения и обручку. С последней расставалась без сожаления.
— Берусь, — кивнул юрист, получив аванс. — Только вот что скажу сразу: нотариус, который заверял договор — однокурсник вашего мужа. Дело темное. Но будем копать.
На третий день пришла эсэмэска от мужа Виктора. Короткая, как приговор: "Забудь про квартиру. Маме осталось жить лет 5, потом продадим, поделим. Будь умницей и не суетись, глупостей не наделая. Поживи пока у подруг как мама сказала. Деньги на еду буду скидывать с получки, тысяч 8-10 можешь расчитывать. Остальное сама, работу найди."
Елена перечитала сообщение раз пять. Потом швырнула телефон на диван.
— Умницей... Двадцать пять лет я была умницей! — выкрикнула она в пустоту съемной комнатушки. — Когда мать твоя переехала и раскомандовалась, я была умницей! Когда ты премии пропивал с коллегами, я была умницей! Деньги он мне «скидывать» собрался, чтобы с голоду не отошла...
Но слезы не шли. Что-то внутри словно окаменело.
К нотариусу пошла с юристом.
— Вы сами подписали, вот протокол, — нотариус, полный мужчина с масляными глазками, развел руками. — Все по закону.
— Так-то оно так. Но какого числа была произведена подпись? — спросил юрист.
— Вот же - восемнадцатого марта.
— А вы не в курсе, что восемнадцатого марта моя клиентка лежала в реанимации? — юрист выложил на стол копию медицинской карты. — Вот, смотрите. Реанимация, искусственная вентиляция легких. Вы серьезно считаете, что человек в таком состоянии мог расписаться? А даже если и так, то делал это в здравом уме и памяти, отдавая себе отчёт в своих действиях?
Нотариус побледнел, заёрзал в кресле и потянулся было к телефону.
— Это... недоразумение какое-то...
— Да не недоразумение это, — жестко сказал юрист. — Это подлог. И мы идем в суд. А на вашем месте, я бы хорошо подумал, что вам дороже — однокурсник или ваша нотариальная практика!
Судебное заседание длилось четыре часа. Медицинская экспертиза подтвердила: восемнадцатого марта Елена физически не могла подписать никаких документов. Почерковедческая экспертиза показала: подпись подделана, хоть и хорошо.
Что же было дальше? Нотариуса лишили лицензии. Возбудили уголовное дело.
Муж Виктор сидел на скамье, бледный, ссутулившийся, и бубнил в своё «оправдание»:
— Мама попросила, я не мог отказать... Она так переживала, что квартира не наша... Ну, я и... Думал, Лена поймет...
А Галина Николаевна вскочила и заорала, ткнув в Елену пальцем:
— Ты же все равно скоро помрешь, доходяга! И зачем тебе квартира?! После химии такие не выживают!
Повисла скупая тишина. Все смотрели на Елену. А она медленно поднялась, сняла парик — после лечения волосы так и не выросли толком — и спокойно, очень спокойно сказала:
— Я выжила. Вопреки вам. Мама...
Год. Целый год длился процесс — апелляции, кассации, нервы, бессонные ночи. Елена похудела еще на пятнадцать килограммов. Врачи качали головами: "Вам нельзя нервничать. Стресс может спровоцировать рецидив."
И спровоцировал. Болезнь вернулась. Словно черные слова Галины Николаевны обрели магическую силу и прихватили костлявыми руками.
И даже когда судья огласил окончательное решение — квартира возвращена Елене — она почувствовала не радость. Усталость. Огромную, всепоглощающую усталость.
Время прошло с тех пор. Елена продала ту квартиру — слишком много в ней было боли и разбившихся надежд. Купила маленькую студию у моря. Устроилась работать удаленно редактором — тихая, спокойная работа. Завела рыжего кота Марселя, который по утрам бодал ее лбом и требовал завтрак, прямо как Муся.
И болезнь отступила! Стойкая ремиссия, сказали врачи.
А Виктор со свекровью теперь снимают жилье — двушка Галины Николаевны ушла на адвокатов и штрафы. Муж (теперь бывший) пока судился, запил и с работы-то попёрли. Сначала звонил нетрезвый вечерами. А теперь раз в год приходят письма: "Прости. Мы не хотели. Давай забудем."
Да как же такое забудешь. И Елена не отвечает. Она научилась жить заново. Без них.