— Ну давай же, милая. Давай...
Ключ повернулся в замке зажигания. Стартер кашлянул, как старик с тридцатилетним стажем курения, хрипнул — и замолчал. Тишина. Только капли дождя барабанили по крыше, словно напоминая: время идёт.
Андрей сжал руль так, что побелели костяшки пальцев. Посмотрел на часы. Семь сорок три. Через час семнадцать минут его дочь должна стоять на сцене городского Дома культуры. 1. в жизни выступление. Три месяца репетиций. Новое платье, которое они с женой выбирали целый вечер.
И машина, которая не заводится.
— Андрей! — голос Марины из окна кухни звучал встревоженно. — Что там?
Он молча вышел из салона и открыл капот. Струя холодного ноябрьского воздуха ударила в лицо. Под капотом всё выглядело... как обычно. Никаких очевидных проблем. Никаких отвалившихся проводов, лопнувших шлангов, вытекшего масла.
Просто машина решила умереть. Именно сегодня. Именно сейчас.
— Да что ж ты делаешь-то, а? — прошептал он, глядя на двигатель. — Пятнадцать лет возил. Пятнадцать! И вот так вот?
Эту «Тойоту Камри» серебристого цвета Андрей купил восемь лет назад. Машине тогда было семь — не молодуха, конечно, но и не развалина. Предыдущий владелец, сухонький старичок с интеллигентной бородкой, божился, что следил за ней как за родной дочерью.
«Масло — только синтетика. Фильтры — по регламенту. Резина — два комплекта, лето-зима. Всё есть, молодой человек, всё есть!»
Андрей тогда поверил. Да и машина вела себя безупречно. Заводилась с полоборота даже в тридцатиградусные морозы. Тянула ровно, не дёргалась, не глохла. Жена называла её «наша ласточка». Дочь — «серебряная пуля».
Первые два года Андрей честно соблюдал регламент. Возил на ТО, менял что положено, следил за уровнем жидкостей. А потом...
Потом случилась жизнь. повышая на работе. Кредит на ремонт квартиры. Проблемы со здоровьем у тёщи. Денег стало меньше, времени — ещё меньше. Машина продолжала ездить, и как-то само собой вошло в привычку: «А, ладно, ещё потерпит. Вот получу премию — тогда и займусь».
Премия пришла. И ушла — на новый холодильник.
Следующая — на школьные траты.
Ещё одна — на отпуск, потому что «семье нужен отдых, а машина никуда не денется».
Не денется.
Звонок другу Лёхе результата не дал — тот уехал на рыбалку ещё вчера. Эвакуатор обещали через два часа, не раньше. Такси в их спальном районе — лотерея: то ли приедет, то ли нет.
Марина спустилась с Настей. Девочка в белом платье и с бантом в волосах смотрела на отца глазами, полными надежды и страха одновременно.
— Пап, мы успеем?
Андрей почувствовал, как что-то сжалось в груди. Не от злости на машину. От стыда.
— Успеем, зайка. надо успеем.
Именно в этот момент к соседнему подъезду подкатил старенький «Москвич». Из него выбрался дядя Коля — легенда их двора. Механик от бога, как говорили соседи. Сорок лет на заводе, потом — своя мастерская. На пенсии не угомонился: чинил машины всем желающим, брал копейки, больше из любви к искусству.
— Никак заглохла? — спросил он, подходя ближе. Глаза цепкие, внимательные. Руки — тёмные от въевшегося масла, но ловкие, несмотря на возраст.
— Стартер крутит, но не схватывает, — Андрей развел руки. — Ничего не понимаю.
Дядя Коля хмыкнул, достал из кармана очки с треснутой дужкой, нацепил на нос. Склонился над двигателем. Понюхал. Потрогал провода. Махнул головой.
— Давно ты её обслуживал-то, сынок?
Вопрос прозвучал негромко, но ударил как пощёчина.
— Ну... год назад. Или полтора. Масло менял.
— Масло, — повторил старик. — А свечи?
— Свечи?..
— А фильтр воздушный?
Пауза.
— А бензонасос слушал? Он же у тебя последние два месяца воет, как волк на луну. Я через окно слышу, когда ты утром заводишься.
Андрей молчал. Он и правда замечал какой-то странный звук. Думал — ерунда. Само пройдёт.
Дядя Коля выпрямился, посмотрел на него долгим взглядом.
— Сынок, машина — она же как человек. Терпит, терпит, молчит. А потом — бац! — и всё разом. Не потому что злая или вредная. А потому что силы кончились. Понимаешь?
Настя стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу. Марина обнимала её за плечи, кусая губы.
— Дядь Коль, — Андрей почувствовал, как дрогнул голос. — Помогите. Пожалуйста. Дочка... ей на концерт. Первый раз в жизни на сцену. Там сольная партия. Она три месяца готовилась.
Старик посмотрел на девочку. Улыбнулся.
— Сольная, говоришь? Ишь ты. Артистка растёт.
Настя серьёзно кивнула.
— Я песню про маму пою. И про папу.
Что-то изменилось в лице механика. Морщины разгладились, глаза потеплели.
— Ну, тогда дело серьёзное. Давай, артистка, посмотрим твою карету.
Следующие двадцать минут Андрей запомнил на всю жизнь.
Дядя Коля работал быстро и молча. Попросил принести из машины набор ключей — у него в «Москвиче» всегда лежал. Снял какую-то крышку, продул шланг, постучал по какой-то детали, проверил контакты.
— Аккумулятор у тебя, конечно, при смерти. Но это ладно. Проблема в топливной системе. Форсунки забиты напрочь. Бензин ты, небось, на дешёвых заправках льёшь?
Андрей опустил глаза.
— Бывает...
— Бывает у него, — проворчал старик. — Вот и машина говорит: бывает. Бывает не заводиться.
Он достал из кармана какой-то баллончик, брызнул куда-то под капот.
— Это временно. Понял? Вре-мен-но. Сегодня доедешь. А завтра — ко мне. Полная диагностика, капиталка топливной. Иначе через неделю встанешь где-нибудь на трассе. И тогда уже никакой дядя Коля не поможет.
— Сколько я вам должен?
Механик отмахнулся.
— Потом сочтёмся. Давай, заводи. Время идёт.
Ключ повернулся. Стартер ожил — и в этот раз двигатель схватился сразу, ровно, почти радостно. Как будто отоспался и выпил кофе.
Андрей выдохнул. В груди что-то отпустило.
— Спасибо, — сказал он. И почувствовал, что слово прозвучало слишком просто для того, что сейчас творилось внутри.
— Не благодари, — дядя Коля закрыл капот. — Ты вот что, сынок. Я тебе историю расскажу. Короткую. Времени-то нет.
Он вытер руки тряпкой, сунул её в карман.
— Был у меня брат. Старший. Водитель дальнобойщик. Тридцать лет за рулём. Машины любил больше жизни. И себя не берёг — всё работа, работа. «Потом отдохну, — говорил. — Вот ещё рейс, ещё один». Сердце у него, как та машина, — терпело, терпело. А потом встало. Посреди трассы. Под Красноярском. Ночью.
Андрей замер.
— Скорая не успела. Там до ближайшей больницы — полтораста километров.
Пауза. Капли дождя. Детский голосок из машины: «Пап, едем?»
— Ты, сынок, за машиной следи. За здоровьем следи. И за семьёй — следи. Потому что всё ломается в один день. Не потому что день такой особенный. А потому что до этого дня — все остальные были пустыми. Понял?
Андрей кивнул. Горло перехватило.
— Понял.
Они ехали по мокрому городу. Марина молчала, держа мужа за руку. Настя на заднем сиденье шёпотом повторяла слова песни.
Андрей смотрел на дорогу и думал.
О масле, которое не менял вовремя. О фильтрах, которые «ещё походят». О тормозных колодках, которые скрипели уже месяц. О визите к врачу, который откладывал полгода. О разговоре с женой, который всё никак не случался. О выходных, которые проводил на работе, потому что «надо».
Всё копилось. Всё терпело. И всё ждало своего «одного дня».
Машина — не предала. Машина — предупреждала. Громко. Ясно. А он не слышал. Не хотел слышать.
Они успели за три минуты до начала.
Марина повела Настю за кулисы, а Андрей остался в зале, среди таких же волнующихся родителей. Сел на скрипучий стул, вытер вспотевшие ладони.
Свет погас. На сцену вышла его дочь.
Маленькая. Хрупкая. В белом платье, которое они выбирали вместе. С бантом, который жена завязывала дрожащими от волнения пальцами.
Зазвучала музыка. Настя запела.
«Мама — это слово, что согреет в холода...»
Голос чистый, звонкий. Немного дрожит — от волнения. Но не сбивается. Не останавливается.
«Папа — это тот, кто защитит всегда...»
Андрей почувствовал, как защипало в глазах. Не от песни. От понимания.
Он едва не пропустил это. Из-за машины, которую не берёг. Из-за себя, которого тоже не берёг. Из-за привычки откладывать на потом то, что важно сейчас.
После концерта Настя бежала к нему через весь зал, растолкав других детей.
— Папа! Ты слышал? Ты слышал, как я пела?
Он подхватил её на руки, прижал к себе.
— Слышал, зайка. Каждое слово слышал.
— А машина? Она больше не сломается?
Андрей улыбнулся. Грустной, взрослой улыбкой.
— Сломается. Все машины ломаются. Но теперь я буду слушать её внимательнее. Чтобы не в финал:, а заранее.
Настя серьёзно кивнула.
— Как доктор?
— Как доктор, — согласился он. — Только для машин.
Вечером того же дня Андрей сидел на кухне, пока Марина укладывала дочь. Перед ним лежал список. Обычный листок бумаги, исписанный торопливым почерком.
Машина — полная диагностика.
Врач — записаться на обследование.
Жена — поговорить. Честно.
Отпуск — не в следующем году. В этом.
Марина вошла, села напротив.
— Что это?
— Список того, что я откладывал. — Он поднял на неё глаза. — Маш, прости меня.
— За что?
— За всё. За то, что не слышу. Не замечаю. Тороплюсь куда-то, а куда — сам не знаю.
Она протянула руку, накрыла его ладонь.
— Ты сегодня успел. Это главное.
— Сегодня — успел. А завтра?
Они молчали. За окном шумел дождь. Где-то внизу, на парковке, стояла старая серебристая «Тойота». Она тоже молчала. Отдыхала после трудного дня.
Завтра — в мастерскую. Послезавтра — к врачу. Через неделю — честный разговор с женой о том, что накопилось между ними за годы молчания.
Всё ломается в один день.
Но чинить — можно начать тоже в один день. В любой. скажем, в этот.
Машины не ломаются внезапно. Они предупреждают. Шепчут. Скрипят. Воют. А мы не слышим — потому что торопимся. Потому что «некогда». Потому что «потом».
Нет никакого «потом». Есть только «сейчас».
И это касается не только машин.