Тупой нож скрежетал по пластиковой доске, превращая нарезку колбасы в изощренную пытку. Я пилила этот несчастный батон «Докторской» уже минут десять, чувствуя, как от напряжения немеет запястье.
На кухне было жарко, душно и тесно, словно стены внезапно сдвинулись, пытаясь выдавить меня из собственной квартиры.
Мой муж, Виталик, сидел в гостиной и громко смеялся, позвякивая бокалом. Компанию ему составляла не я, его законная жена Елена Владимировна, а моя младшая сестра Света.
Светка пришла «помочь» еще час назад. Помощь заключалась в том, что она оккупировала диван и дегустировала мое мартини.
Она сидела, поджав ноги в бежевых лодочках, и болтала ножкой в такт какой-то попсе из телевизора. Платье на ней было бархатное, темно-синее, почти как мое, только на размер меньше и на ладонь короче.
— Ленка, ну ты и копуша! — ее голос звенел, как дешевый китайский колокольчик, раздражая до зубной боли. — Куранты уже на низком старте, а у тебя оливье в тазу, как в заводской столовой. Вот я бы на твоем месте заказала доставку из ресторана. Времени вагон, и маникюр цел.
Я молча сдула со лба прилипшую прядь, стараясь не касаться лица жирными руками. На моем месте, Света, надо работать руками, а не языком. Но вслух я этого не сказала. Я привыкла молчать. Я была фундаментом этой семьи, а фундамент не разговаривает, он просто держит на себе тонны бетона.
— Виталик, ну скажи ей! — капризно протянула сестра, протягивая мужу пустой бокал.
Мой муж встрепенулся, как мартовский кот, услышавший шуршание пакета со сметаной. Он втянул живот так сильно, что пуговицы на его рубашке жалобно скрипнули, угрожая выстрелить в глаз кому-нибудь из гостей.
— Светочка, тебе подлить? Светочка, тебе не дует? Может, плед? — заворковал он. Его голос стал масляным, тягучим, совсем не таким, каким он разговаривал со мной последние пять лет.
Ко мне он обращался исключительно в повелительном наклонении. «Лен, хлеб кончился, сгоняй», «Ты опять пересолила?», «Где мои чистые носки?». Я была функцией. Удобной бытовой техникой с голосовым управлением.
— Виталь, ёлку включи! — крикнула я из кухни, вытирая руки о передник. — Надо хоть настроение создать, раз уж мы все тут собрались.
— Сейчас всё будет, — отозвался муж, неохотно отлипая от созерцания Светиных коленок. — Я там удлинитель починил. На века! Изолента синяя, как положено, любой электрик позавидует.
Я вышла в комнату, чтобы поправить покосившийся шар на елке. Света тут же вскочила, загораживая мне обзор и случайно задевая меня плечом. От нее пахло удушливо-сладко — «Баккара Руж». Этот запах забивал собой и аромат хвои, и запах моей запеченной курицы.
— Ой, давай селфи! — она вытянула губы уточкой, прижимаясь к Виталику. — Я такая кошечка сегодня, правда, Виталь?
— Тигрица, — выдохнул муж, глядя на нее с нескрываемым, липким вожделением. — Настоящая хищница.
Меня передернуло от отвращения. Я почувствовала себя лишней мебелью в собственной гостиной. Старым, но надежным шкафом, который давно пора выкинуть, да жалко — вместительный. Виталик уже был прилично пьян, его глаза блестели, а движения стали размашистыми и неловкими.
Он полез под ёлку, кряхтя и охая. Нащупал вилку гирлянды — дешевого изделия, купленного им в переходе за копейки, потому что «зачем переплачивать за лампочки, они все одинаково светят».
— Раз, два, три! Ёлочка, гори! — гаркнул он и с силой, не глядя, воткнул вилку в разболтанную розетку старого удлинителя.
Раздался звук, похожий на сухой выстрел пистолета.
Резко, до першения в горле, пахнуло паленой пластмассой. Из-под ёлки вырвался сноп ярких искр, на мгновение осветив испуганное, перекошенное лицо Светки. И в ту же секунду мир исчез.
Погасла люстра. Погас телевизор, где Женя Лукашин в сотый раз летел в Ленинград. Погасли фонари за окном — видимо, вырубило не только квартиру, но и часть улицы.
Темнота навалилась плотная, густая, хоть ножом её режь.
— Твою ж дивизию! — заорал Виталик из своего угла. — Пробки выбило! Щиток в подъезде! Ленка, где ключи от тамбура?
Глаза не успевали привыкнуть. Вокруг плавали цветные пятна — остаточный эффект от вспышки. В комнате повисла тишина, нарушаемая только нашим дыханием.
— Никто не двигается! — скомандовала я, чувствуя, как внутри закипает холодное раздражение. — Я сейчас телефон найду, фонарик включу. Не сшибите салаты, ради бога.
Я стояла у самого окна, за плотной шторой. Света, судя по испуганному цокоту каблуков и шелесту платья, отскочила к дивану, подальше от искрящей розетки. Я осталась одна в этом углу, отрезанная от мира бархатной тьмой.
Я начала шарить рукой по подоконнику, сбрасывая на пол какую-то мелочь. Где же этот чертов смартфон? Я точно клала его сюда, рядом с горшком фикуса.
Вдруг я почувствовала движение воздуха за спиной.
Тяжелое дыхание. Запахло перегаром, луком и тем самым дешевым лосьоном после бритья, который я дарила мужу на двадцать третье февраля.
Горячие, влажные ладони уверенно легли мне на талию. Не по-хозяйски, как обычно, а жадно, с голодным нетерпением. Так он не прикасался ко мне уже года три, а может и больше.
Я замерла. Сердце пропустило удар и, кажется, забыло, как биться дальше. Мозг отказывался понимать происходящее.
— Тише, — горячий, сбивчивый шепот обжег моё ухо. Влажные губы ткнулись в шею, вызывая волну омерзения. — Светик, это даже к лучшему. Темнота — друг молодежи, а?
Я окаменела. Горло перехватило спазмом, словно чья-то ледяная рука сжала трахею. Я не могла выдавить ни звука. В темноте он перепутал нас на ощупь — тот же бархат, тот же рост, но совершенно другая суть.
Виталик прижал меня к себе еще крепче, вдавливая животом в подоконник. Я чувствовала его возбуждение, его уверенность в том, что ему не откажут.
— Слушай, малышка, — зашептал он быстро, захлебываясь слюной, торопясь, пока «жена» ищет пробки. — Как я ждал этого момента. Весь вечер на твои ножки пялился. Я уже не могу, я сейчас взорвусь.
Он перевел дух и продолжил, пыхтя мне в ухо:
— Помнишь, как мы с тобой в прошлый Новый год, пока Ленка на балконе салют смотрела? Давай повторим? Я уже не могу на эту курицу смотреть, мне нужна ты... Моя тигрица.
В моей голове, в этой абсолютной черноте, вдруг зажегся прожектор. Ослепительно яркий, безжалостный, высвечивающий каждый темный угол моей жизни за последний год.
Картинка сложилась мгновенно, как пазл, который я пыталась собрать месяцами, но мне не хватало самых грязных деталей.
Прошлый Новый год. Я стою на балконе, кутаясь в пуховик, смотрю на фейерверки, радуюсь как дура, загадываю желание «быть счастливой». А они «вышли за шампанским» на кухню. Или в ванную. Задержались. Смеялись. Я думала — родные люди общаются, налаживают контакт.
А потом те командировки Виталика. «Срочный вызов в Подольск на три дня». И новая шуба у Светки ровно через неделю.
«Курица» — это я. Та, что готовит, стирает, убирает за ним его грязные носки, терпит его нытье про начальника-идиота и маленькую зарплату. Та, что экономит на косметике, чтобы купить ему нормальную зимнюю резину.
«Тигрица» — это моя родная сестра. Моя кровь. Человек, которому я в детстве косички заплетала и нос вытирала.
Год. Целый год я жила в дешевом фарсе, где мне отвели роль слепой дублерши без слов. Я берегла наш брак, наш уют, а он...
Я чувствовала, как его рука нагло ползет вверх по моему бедру. Рука человека, который предал меня не единожды, а превратил предательство в систему.
В этот момент за окном, в соседнем дворе, кто-то запустил профессиональный фейерверк.
Мощная, разноцветная вспышка на долю секунды залила комнату мертвенным, синюшным светом. Тени метнулись по стенам, как испуганные призраки.
Виталик увидел.
Мои глаза были в десяти сантиметрах от его глаз. Я видела каждую пору на его вспотевшем, красном носу. Я видела, как его зрачки расширились до размеров черных дыр, вбирая в себя весь ужас ситуации. Его рука все еще сжимала мое бедро, но пальцы вдруг ослабли, превратившись в вялые сосиски.
— Ой... — пискнул он. Этот звук был жалок и ничтожен. Так пищат мыши, когда капкан перебивает им хребет.
Он отпрыгнул от меня, как от раскаленной печи. Споткнулся о провод удлинителя. Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие.
Ёлка, та самая, которую он «надежно» закрепил на честном слове, качнулась. Медленно, словно в замедленной съемке, она начала крениться. И с грохотом, со звоном бьющихся стеклянных шаров, рухнула прямо перед ним.
И в ту же секунду дали свет. Люстра вспыхнула, безжалостно озаряя место преступления ярким электрическим сиянием.
Мы стояли посреди разгрома, как актеры в финале бездарной трагедии.
Я — у окна, прямая, как натянутая струна. На моем лице застыла маска. Ни слез, ни крика, ни истерики. Только ледяной холод, который разливался от солнечного сплетения к кончикам пальцев. Я чувствовала себя странно спокойной, словно мне вкололи наркоз.
Виталик стоял в центре комнаты, бледный, как моль, перешагивающий через разбитую гирлянду. Его руки тряслись мелкой, противной дробью. Он хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на лед.
Света сидела на диване, испуганно хлопая накладными ресницами. Она ничего не видела. Она была занята своим телефоном, когда вырубило свет, и даже не успела понять, что произошло.
— Что случилось? — спросила сестра, оглядываясь по сторонам с видом обиженного ребенка. — Виталик, ты чего ёлку уронил? Руки-крюки! Весь праздник испортил!
Она ничего не слышала. Шепот был тихим, интимным. Грохот фейерверка за окном заглушил его для всех, кроме меня.
Виталик смотрел на меня. Он ждал. Он ждал взрыва, криков, битья посуды, скандала. Он знал, что я знаю. В его бегающих глазках читался животный, первобытный страх загнанного зверька.
Но я вдруг улыбнулась.
Это была страшная улыбка. Губы растянулись, но глаза остались мертвыми. Я почувствовала, как внутри меня что-то перестроилось, щелкнуло и встало на свои места. Механизм, который годами заставлял меня терпеть, сглаживать углы, быть удобной и понимающей — сломался окончательно. Сгорел вместе с китайской гирляндой.
— Ничего, Светочка, — сказала я ласковым, ровным голосом, от которого у меня самой мороз по коже прошел. — Виталик просто перепутал... полярность. Правда, милый?
— Д-да... — заикаясь, выдавил муж. Он не мог отвести от меня взгляда, словно я была коброй перед броском. По его виску катилась крупная капля пота.
— Поднимай ёлку, — скомандовала я. Спокойно. Властно. Так, как никогда раньше не говорила. — И садитесь за стол. Курица остынет. Та самая курица, на которую Виталик, оказывается, смотреть не может, но жрать будет.
Я прошла к столу и села во главе. Королевским жестом указала на места.
Они сели. Виталик — ссутулившись, боясь поднять глаза от скатерти. Света — недоуменно пожимая плечами и поправляя прическу.
— Лен, ты чего такая напряженная? — спросила сестра, накалывая оливье и отправляя его в рот. — Подумаешь, шарик разбился. На счастье! Чего ты кислая такая?
В комнате повисла тяжелая, ватная атмосфера. Было слышно, как в соседней квартире орет музыка, но у нас стояла такая плотность воздуха, что его можно было резать ножом.
Виталик налил себе водки. Полный граненый стакан. Выпил залпом, не закусывая, словно хотел смыть с себя этот страх. Закашлялся, вытирая губы рукавом.
— Давайте выпьем, — предложила я, поднимая бокал с выдохшимся теплым мартини. — За итоги года. За правду. И за семейные ценности.
— Давай, Ленусь! — радостно подхватила Света, совершенно не замечая, как мелко дрожат руки у Виталика. — Пусть всё плохое останется в старом году! Я вот хочу пожелать себе новую шубу... Кстати, Виталь, ты обещал помочь с выбором, помнишь?
Виталик побледнел еще сильнее, став похожим на свежепобеленную стену. Он попытался пнуть Свету под столом, но промахнулся и попал по ножке стула.
— Обязательно поможет, — кивнула я, глядя мужу прямо в переносицу. Взгляд у меня был тяжелый, немигающий. — Знаете, я тут недавно статью читала. Забавную такую. Про двойное предательство в семье.
Виталик поперхнулся огурцом. Звук был влажный, отвратительный. Он схватился за горло, глаза вылезли из орбит, наливаясь кровью.
— Что? — Света замерла с вилкой у рта. — Какой предательство, Лен? Ты о чем вообще? Праздник же!
— Представляете, — продолжила я, медленно крутя ножку бокала. Тонкое стекло казалось хрупким в моих пальцах, готовым лопнуть в любую секунду. — Там муж целый год спал с сестрой жены. Прямо у них дома. Пока жена на работе была, или на балконе, или в магазин за хлебом выходила.
Света медленно положила вилку. Улыбка сползла с ее лица, как дешевая косметика под дождем. Она перевела взгляд на Виталика. Тот сидел красный как рак, уставившись в тарелку с холодцом, словно там было написано его помилование.
— И знаете, что самое смешное? — мой голос стал тихим, почти интимным, проникающим под кожу. — Он был таким идиотом, что перепутал их в темноте. По запаху, наверное, не отличил. Или для него все женщины — просто мясо? Просто функции? Одна — чтобы обслуживать, стирать трусы и варить борщи, другая — чтобы развлекать на стиральной машине.
До Светы наконец дошло. Она не была гигантом мысли, но инстинкт самосохранения у нее работал отлично. Она побледнела, пятна румян на щеках стали похожи на нелепый клоунский грим.
— Лен... ты чего? — прошептала она одними губами.
— Я? Я ничего. Я просто цитирую классика. «Светик, давай повторим как год назад. Прямо на стиралке». Так ведь, Виталий? Я ничего не перепутала?
Я посмотрела на мужа. Он поднял голову. В его взгляде была мольба. Жалкая, липкая, трусливая мольба.
— Лена, давай не при ней... — просипел он сорванным голосом. — Давай поговорим...
Света вскочила, опрокинув стул. Грохот ударил по натянутым нервам, как выстрел.
— Это не то, что ты подумала! — взвизгнула она. Голос сорвался на противный фальцет. — Мы просто... один раз! По пьяни! В прошлом году! А потом он... он меня шантажировал! Нет, я его... Ой, всё! Ты сама виновата!
Она начала метаться по комнате, хватая свою сумочку, ища телефон, роняя салфетки.
— Дура ты, Ленка! — крикнула она уже от двери, пытаясь оправдать свой животный страх нападением. — Мужика удержать не можешь, вот он и ходит налево! Ты же клуша домашняя! Скучная, правильная! Я тебя пожалела просто! Думала, хоть какая-то радость в семью...
Я встала. Медленно. Спокойно. Расправила складку на платье. Подошла к входной двери. Щелкнула замком, открывая её настежь. Из подъезда тянуло холодом, сыростью и чьей-то жареной рыбой.
— Вон.
— Что? — не понял Виталик. Он все еще сидел за столом, вцепившись в скатерть побелевшими пальцами, словно это был спасательный плот.
— Оба вон. Сейчас. Сию минуту.
— Лен, ну куда я пойду? Ночь на дворе! Новый год через десять минут! — заныл муж. Он попытался встать, но ноги его плохо слушались. — Это ошибка! Бес попутал! Ленуся, ну прости дурака, ну с кем не бывает? Мы же семья! Десять лет брака! Не руби с плеча!
— Семья кончилась ровно год назад, когда вы «на стиралке» повторяли, пока я на салют смотрела, — отрезала я. Голос мой звучал твердо, как удар молотка. — Квартира моя. Дарственная от бабушки, ты тут даже не прописан. Машина на меня оформлена. А у тебя, Виталик, есть только твои дырявые носки и твоя «Тигрица». Вот и идите. Стройте свое счастье. В подъезде, в лифте, на теплотрассе — где хотите.
Виталик понял, что это не шутка. Он подбежал ко мне, пытаясь схватить за руку. Его пальцы были жирными от курицы. Меня затошнило от одной мысли о его прикосновении.
— Лена! Ты не можешь! Куда я пойду? К маме в Подольск?
Я увернулась. Резко подошла к вешалке, сорвала его куртку и швырнула её на грязный пол лестничной площадки. Следом полетели его ботинки. Один гулко ударился о перила и упал пролетом ниже.
— Иди, ищи, — сказала я, глядя на него сверху вниз. — Это тебе квест новогодний. Найди второй ботинок и совесть. Хотя, ботинок найти шансов больше.
— Ты пожалеешь! — зашипела Света, натягивая шубу прямо на голое тело, забыв про свое «шикарное» платье. — Ты одна останешься! Кому ты нужна, старая вешалка! Сдохнешь тут со своими котами!
— Лучше быть одной, чем кормить крыс с собственной ладони, — ответила я.
Я посмотрела на Виталика в последний раз. Он стоял в одном носке, растерянный, жалкий, обрюзгший. Пуговицы на рубашке расстегнулись, открывая дряблый живот. Как я могла любить это существо? Как я могла десять лет не видеть, что передо мной пустое место, завернутое в мои заботы?
— Уходи, Виталя. Пока я полицию не вызвала. Скажу, что посторонние ломают дверь. У меня теперь ни мужа, ни сестры нет.
Он грязно выругался, сплюнул на пол — прямо на мой чистый, натертый мастикой паркет! — и поплелся в подъезд, пытаясь на ходу попасть ногой в единственный оставшийся ботинок.
— Психичка! — крикнула Света уже с лестницы, стуча каблуками.
Я захлопнула дверь. С силой.
Тяжелая металлическая дверь с лязгом отрезала их голоса, их вонь, их существование. Я повернула задвижку. Потом верхний замок. Потом нижний. Проверила каждый оборот.
В квартире стало тихо. Но это была не пустая, звенящая тишина одиночества. Это был долгожданный покой. Словно после долгой болезни наконец-то спала температура.
Пахло горелой проводкой, мандаринами и остывающей курицей. На полу валялась ёлка, мигая уцелевшими лампочками, как подбитый космический корабль.
Я прошла на кухню. Мои руки не дрожали. Налила себе полный бокал шампанского. Пузырьки весело играли в золотистой жидкости, поднимаясь вверх.
Потом подошла к столу. Взяла тарелку с той самой курицей. Оторвала руками смачную, зажаристую ножку. Жир потек по пальцам, капая на скатерть, но мне было все равно. Я вгрызлась в мясо, чувствуя его вкус, его пряность, его настоящность.
Вкусно. Господи, как же это вкусно. И главное — ни с кем не надо делиться. Ни лучшим кусочком, ни своей энергией, ни своей жизнью.
Я посмотрела на настенные часы. Стрелки сошлись на двенадцати. Ноль часов, одна минута.
— С Новым годом, Лена, — сказала я сама себе вслух. Мой голос звучал твердо и звонко в пустой квартире. — Мусор вынесен. Год начинается с чистого листа.
В дверь робко, коротко позвонили. Один раз, потом второй. Видимо, Виталик вспомнил, что забыл ключи от машины или телефон. Или надеялся, что я остыла, перебесилась и сейчас открою, как делала это всегда.
Я усмехнулась. Медленно подошла к музыкальному центру. Выбрала диск с тяжелым роком, который Виталик всегда запрещал мне слушать, потому что «это не женская музыка». Врубила громкость на полную. Басы ударили в пол, заставляя вибрировать стекла в серванте.
Пусть звонят. Приемные часы окончены навсегда. Электричество для них в этом доме отключено за неуплату. Я подняла бокал и салютовала своему отражению в темном окне, где сквозь стекло на меня смотрела женщина, которая впервые за много лет стояла с прямой спиной.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
Все мои истории являются вымыслом.