Светлана хлопотала у плиты. Она отсчитывала секунды до появления свекрови. Каждая суббота – ритуал. Зинаида Павловна прибывала не на обед, а на инспекцию. Проверяла углы на предмет пыли, вещи в шкафу на предмет порядка, а кошелёк невестки – на предмет расточительности.
За окном нудно барабанил дождь. И Светлана чувствовала себя каплей, пленницей этой стихии. Вроде бы течёт жизнь, но куда? В бездну, туда, где властвует чужая воля. За восемь лет брака она поняла только одно – надо молчать.
Когда в первый год после свадьбы свекровь окрестила её «деревенщиной» в присутствии всей родни, Светлана проглотила обиду, хотя внутри всё сжалось в болезненный клубок. Когда Зинаида Павловна демонстративно перемывала за ней посуду, сопровождая процесс язвительными комментариями о разводах на стекле, она снова промолчала.
Когда при гостях свекровь небрежно бросила, что Игорь мог бы найти себе партию и получше, но «молодость, гормоны… сами понимаете…», Светлана лишь одарила её той фирменной, заученной за годы улыбкой и удалилась на кухню. «Да ты святая!» – восхищалась подруга Катерина во время редких встреч в кафе. «Я бы давно сковородой её огрела!» Но Светлана не была святой. Она затаилась, прислушиваясь к себе.
Чего же она ждала? Сама не знала. Может, муж, наконец, обронит хоть слово в защиту, а может, свекровь с возрастом угомонится. А может… ждала того рокового мгновения, когда чаша переполнится и мир перевернётся, когда молчать станет невыносимо.
В тот день Игорь пришел с работы, словно грозовая туча. Квартальный отчёт провалился, начальник разнес его перед всем отделом. Премию урезали вдвое. Швырнув портфель на диван, он, не разуваясь, прошествовал в комнату и рявкнул: «Мать когда будет?» – «Скоро, через час», – тихо ответила Светлана, выглядывая из кухни.
– «Дети где?» – «В комнате играют». – «Игорь, может, позвонишь ей, скажешь, что устал, перенесём на следующую неделю?» – «Ты с ума сошла? Она же пироги испекла, везёт, потом месяц дуться будет». Светлана вздохнула и вернулась к плите.
Восьмилетняя Полина и пятилетний Ванечка сидели на ковре в детской, возводя сказочный замок из конструктора. Сквозь приоткрытую дверь доносились обрывки их разговора. Дочка, увлечённо жестикулируя, что-то объясняла брату про башни, а тот, хмуря брови, настаивал на домике. Их смех звучал, как музыка. Ради этих звуков она и терпела всё. Ради них каждое утро надевала маску безмятежности, какой бы горькой ни была ночь.
Зинаида Павловна явилась, как всегда, без звонка, без стука – просто повернула ключ в замке. Право собственности, выданное сыном восемь лет назад. «Это же мама, – убеждал тогда Игорь. – Ты чего, как чужая, мы же семья».
«Это чем тут так несёт?» – обдала она своим фирменным ядом прямо с порога, сморщив и без того хищный нос. – «Опять этот борщ с горчинкой! Сын, ты же терпеть не можешь борщ! Я тебе всю жизнь щи варила, а она тебя этой бурдой кормит!»
– «Мам, я и борщ люблю», – устало отозвался Игорь, не отрываясь от телефона. – «Это она тебя приучила! Раньше ты любил мои щи со сметанкой, котлетки мои с пюре…» – Она многозначительно оборвала фразу, окидывая оценивающим взглядом квартиру.
Светлана молча расставляла на столе фарфоровые тарелки, те самые, подаренные свекровью на свадьбу. Каждый раз она дотошно осматривала их, выискивая сколы, трещины. Хрустальные рюмки тоже были ритуальным атрибутом, хотя никто в семье не пил. Традиция. Крахмальная белая скатерть – Светлана гладила её утром два часа, стремясь к невозможному идеалу.
Обед начался на удивление мирно. Зинаида Павловна лишь трижды обронила, что в её время невестки свекровей уважали и слушались беспрекословно. Дважды мимоходом упомянула, что Светланина покойная мать, видимо, не научила дочь толком готовить. И один раз заявила, что Полине пора бы уже заняться музыкой всерьёз, а не этой «ерундой с рисованием», которая «никому не нужна» и «денег никогда не принесёт».
Светлана молчала и улыбалась. Восемь лет практики – она могла бы получить «Оскар» за эту роль. Роль идеальной невестки, которая всё понимает, всё прощает и никогда не прекословит.
А потом Ванечка пролил компот. Это случилось в одно мгновение. Мальчик потянулся через стол за хлебом, задел локтем стакан, и вишнёвая жидкость хлынула на крахмальную скатерть, расползаясь тёмно-красным пятном, капая на пол, орошая бежевую юбку Зинаиды Павловны.
«Это же… это же моя новая юбка!» – взвизгнула свекровь, вскакивая. – «Турецкая! Я её в прошлом месяце за бешеные деньги купила!» – «Бабушка, я не хотел», – пролепетал Ванечка, и губы его задрожали, а глаза наполнились слезами. – «Я не хотел, я случайно».
«Вот, вот, это всё твоё воспитание!» Зинаида Павловна резко повернулась к Светлане. Её лицо покрылось багровыми пятнами. – «Дети не умеют вести себя за столом. Руки из задницы растут! Пятилетний ребёнок не может нормально кусок хлеба взять!»
«Мама, успокойся», – лениво процедил Игорь, не поднимая глаз от телефона. – «Юбку постирать можно».
«Да что там постирать! Это натуральный шёлк! Ты хоть понимаешь, что такое шёлк? Он от воды портится! А тебе лишь бы свою жену защитить! На мать тебе наплевать!»
«Я сейчас всё уберу». Светлана поднялась, схватила салфетку и нагнулась к луже на полу. – «Ну да, ты уберёшь! Ты вообще ничего не умеешь! Восемь лет живёте, а в доме вечный бардак! Дети невоспитанные, муж без премии сидит на одних борщах!»
Светлана замерла.
«Извините, а при чём тут премия?» – тихо спросила она. – «А при том! Нормальная жена создаёт мужу условия для работы, вдохновляет его, поддерживает! А ты что? Сидишь дома, в потолок плюёшь, даже работать не пошла, ещё и детей распустила, так что они в приличном обществе себя вести не могут!»
Полина и Ванечка испуганно смотрели на бабушку. Светлана заметила, как дочка сжимает под столом кулачки, а сын вот-вот разрыдается.
«Зинаида Павловна, – спокойно, почти ласково произнесла Светлана. – А давайте мы не будем при детях обсуждать такие вещи?»
Свекровь чуть не задохнулась от возмущения. – «Ты… ты будешь мне указывать? Мне? Да кто ты такая?»
«Я прошу вас…»
Звук пощёчины был оглушительным, как выстрел, как щелчок кнута, как раскат грома среди ясного неба. Светлана отшатнулась. Кожа горела огнём, в ушах звенело. Воцарилась тишина. Полина ахнула, прижав ладони к губам, а Ванечка разразился безутешным плачем. Игорь наконец оторвался от телефона, поднял голову… и засмеялся.
Глухо, неловко, нервно – как смеются, когда не знают, как реагировать. Как смеются трусы, не желающие выбирать сторону. Как смеются те, кто всю жизнь прятался от конфликтов за чужими спинами.
«Мам, ну ты даёшь!» – протянул он, криво улыбаясь. – «Ладно, давайте уже, хватит драму разводить, садитесь, доедайте».
Светлана медленно опустила руку от пылающей щеки. Она посмотрела на Полину. Дочь смотрела на неё расширенными от ужаса глазами. В них плескалось какое-то мутное, взрослое понимание. Восьмилетняя девочка в эту минуту повзрослела на несколько лет. И Светлана вдруг с кристальной ясностью осознала: если она сейчас останется, если снова промолчит, проглотит, простит, дочка запомнит это навсегда.
Запомнит, что женщину можно бить, что терпеть – это нормально, это правильно, это женская доля.
Светлана не произнесла ни слова. Она выпрямилась, положила салфетку на стол, обошла свекровь, застывшую с поднятой рукой, и молча вышла из квартиры.
Дверь закрылась за ней с тихим щелчком. Она спустилась на один пролёт и остановилась, прислонившись к ледяной стене. Руки дрожали так сильно, что она не сразу смогла извлечь телефон из кармана. В голове было странно пусто, как в доме, из которого вынесли всю мебель и сорвали обои. Она пролистала контакты, нашла номер, который не набирала три года.
С тех пор, как свекровь заявила, что «приличные женщины не общаются с разведёнками – это позор для семьи».
«Катя, это я, Светлана. Мне нужна твоя помощь…. Срочно нужна. Можешь приехать?» – «Что случилось? Могу». Голос подруги мгновенно стал серьёзным. – «Потом объясню. Просто приезжай, прошу тебя».
Через полчаса под окнами затарахтел старенький автомобиль Катерины. Светлана всё это время просидела на подоконнике между этажами, глядя в окно на мокрый двор. Она не плакала. Только странная звенящая пустота внутри и холодная, спокойная решимость. Она поднялась и вернулась в квартиру.
Игорь и свекровь сидели в гостиной и пили чай с принесёнными пирогами. Сидели, как ни в чём не бывало. Зинаида Павловна что-то оживлённо рассказывала про соседку с третьего этажа, Игорь кивал, уткнувшись в свой телефон. Дети всё ещё сидели за обеденным столом с нетронутыми тарелками. Полина обнимала плачущего Ванечку и шептала ему что-то утешительное.
«О, вернулась! Появилась, не запылилась! Прогулялась? Выветрила дурь свою? Ну и хватит. Иди посуду мой, а потом скатерть застирай, может, ещё спасём». Зинаида Павловна подняла голову и презрительно усмехнулась.
Светлана прошла мимо, не сказав ни слова, вошла в детскую, достала с антресолей большую спортивную сумку, ту самую, с которой они когда-то ездили на море… в той, другой жизни. Открыла шкаф и принялась складывать вещи – детские и свои.
— Что ты делаешь? — Игорь возник в дверях, с искренним недоумением застывшим на лице.
— Собираюсь.
— Куда?
— Пока к подруге.
— Что значит "пока"? — Он шагнул к ней, схватил за руку. — Светка, хватит ломать комедию. Прекрати этот цирк. Подумаешь, мама погорячилась, с кем не бывает.
Она взглянула на него, на мужчину, которого когда-то любила до безумия, презрев волю матери, выйдя замуж, несмотря на все предостережения, ради которого терпела годы унижений, проглатывая обиды, словно горькие пилюли.
— Игорь, — произнесла она ровно. — Твоя мать ударила меня по лицу при наших детях. А ты засмеялся.
— Да я… я даже не знал, как реагировать! — Он развел руками. — Это было так неожиданно.
— Вот именно. За восемь лет ты так и не понял, как нужно реагировать, когда твою жену унижают. Спасибо за честность.
Она высвободила руку и продолжила складывать вещи. Полина стояла рядом, бледная, серьезная, с сухими от слез глазами.
— Мама, я тоже с тобой.
— Конечно, солнышко. И Ванечка с нами.
Мальчик подбежал и обхватил мать за ноги, уткнувшись лицом в ее бедро. Его плечи беззвучно вздрагивали от рыданий. Когда они с сумками вышли в коридор, Зинаида Павловна вскочила с дивана, расплескав чай на ковер.
— Это что такое? Это куда она собралась? Игорь, а ну скажи ей, останови ее немедленно!
— Света, подожди. Давай поговорим, давай все обсудим, — Игорь выглядел растерянным, жалким.
Светлана открыла входную дверь, потом обернулась и посмотрела на мужа и свекровь, на эту пару, которая восемь лет медленно, по капле, выжимала из нее жизнь.
— Вы оба знаете мой номер. Когда будете готовы к нормальному, человеческому разговору, позвоните.
И она вышла. Дверь за ней закрылась. На этот раз с громким, уверенным щелчком, от которого в квартире разом стихли все звуки.
Прошло три недели. Светлана жила у Катерины в маленькой двухкомнатной квартире, спала на раскладном диване в гостиной, а дети ютились в комнате Катиного сына, служившего в армии. Было тесно, неудобно, но, как ни странно, впервые за много лет Светлана просыпалась без гнетущей тяжести в груди. Она устроилась на работу в бухгалтерию торговой компании.
Бывшая однокурсница возглавляла там отдел и помнила, какой толковой Светлана была в студенческие годы. Но Игорь всегда твердил, что жена должна быть дома, следить за хозяйством. А свекровь добавляла, что работающая мать – это несчастные дети. Теперь некому было указывать, и Светлана вышла на работу.
Игорь звонил каждый день. Первую неделю требовал, угрожал, говорил, что подаст в суд за похищение детей. Вторую неделю просил, уговаривал, обещал, что все изменится. На третью неделю умолял, плакал в трубку, клялся, что поговорит с матерью. Зинаида Павловна извиняться отказывалась категорически, передавала через сына, что ей не за что извиняться, что невестка сама виновата и что в ее время за такое поведение мужья жен поучали.
А потом случилось то, чего никто не ожидал. В пятницу вечером позвонила соседка по старой квартире, тетя Валя, добрая старушка, которая всегда угощала Полину и Ванечку конфетами.
— Светочка, — голос у нее был странный, словно приглушенный. — Тут такое дело… Зинаида Павловна в больнице. Инсульт у нее. Скорую вчера ночью вызывали.
Светлана почувствовала, как холодеют руки.
— Когда это случилось?
— Вчера, около полуночи. Игорь с ней там, в больнице. Но, в общем, дела плохи, Светочка. Врачи говорят, может и не выкарабкаться.
Она приехала в больницу на следующий день. Игорь сидел в коридоре на жесткой скамейке, серый, осунувшийся, с трехдневной щетиной и красными от недосыпа глазами. Увидел ее, и в глазах его что-то дрогнуло. Может быть, надежда, удивление или благодарность.
— …Ты пришла… — выдохнул он.
— Как она?
— Плохо. Говорить не может. Правая сторона парализована. А врачи… — он махнул рукой и отвернулся к окну. — Врачи вообще не дают прогнозов.
Светлана молчала, глядя на его сгорбленную спину. Несмотря ни на что, ей было его жаль. Он всю жизнь был маменькиным сынком, так и не научился принимать решения самостоятельно.
— Игорь, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Я знаю, — он повернулся к ней, и она увидела, что его глаза блестят от слез. — Ты подаешь на развод. Я понял. Я заслужил.
— Нет, — она покачала головой. — Не об этом.
Она села рядом с ним на скамейку и достала из сумки папку. Обычную картонную папку с тесемками. Но когда Игорь увидел, что внутри, у него подкосились ноги, хотя он и так сидел.
— Это… это что?
— Это документы на квартиру твоей матери.
Игорь смотрел на нее, не понимая. Лицо его вытянулось.
— Три года назад, — продолжала Светлана ровным голосом, — когда у твоей матери были проблемы с налогами, помнишь это? Какие-то долги, ей грозили судом. Она переписала квартиру на меня, временно, как она сказала, чтобы не забрали квартиру за долги, пока она разбирается.
— Да, я что-то помню, — медленно проговорил он. — Она говорила, что потом переоформит обратно, когда все уляжется.
— Она не переоформила и не собиралась. Я думала, она просто забыла, а потом узнала, что долги были выплачены еще два года назад. Она просто решила, что я никогда не проверю, что я слишком глупая или слишком запуганная.
Игорь молчал. Щека его дернулась, словно от нервного тика.
— Я могла оставить эту квартиру себе, — продолжала Светлана. — По закону она моя, все документы оформлены правильно. Твоя мать обманула меня, унижала восемь лет, ударила при детях. Я имела полное моральное право.
— Ну и…? — тихо спросил Игорь.
Светлана протянула ему папку.
— Здесь документы на переоформление. Обратно на ее имя. Нужна только ее подпись или твоя, как ближайшего родственника, если она не сможет подписать сама.
Игорь смотрел на папку в своих руках.
— Но почему? — прошептал он. — Почему ты это делаешь?
— Потому что я не она, — просто ответила Светлана. — И никогда не буду, потому что если я оставлю себе эту квартиру, я стану такой же, буду всю жизнь помнить, как отомстила. Буду носить это в себе, как камень, а я не хочу. Я хочу быть свободной.
Она встала, одернула куртку.
— Развод я все еще хочу. Ничего не изменилось.
— Но это… — он кивнул на папку. — Это другое.
— Месть — это яд, который пьешь сам, надеясь, что умрет враг. Но я не хочу травить ни себя, ни своих детей.
Игорь неотрывно смотрел на нее.
— Света… я же был идиотом, полным, абсолютным идиотом. Ты прости меня.
— Да, был, — она кивнула. — Вопрос только в том, останешься ли, но это уже твой выбор.
Она развернулась и пошла к выходу. У двери остановилась, обернулась.
— Полина… она скучает по отцу. И Ванечка тоже. Когда все это уляжется и ты с собой разберешься, позвони. Но только детям. Не мне. Они не должны страдать из-за наших взрослых проблем.
Зинаида Павловна вышла из больницы, выкарабкалась, хотя врачи не верили, но говорить она так полностью и не научилась. Только отдельные слова с трудом, невнятно. Правая рука почти не работала.
Светлана увидела ее случайно, когда привозила детей к отцу на выходные. Они с Игорем договорились. Дети проводят с ним два выходных в месяц. По-человечески договорились, без судов, без скандалов.
Свекровь сидела в кресле у окна, маленькая, высохшая, совсем не похожая на ту властную женщину, которая когда-то наводила ужас одним своим появлением. Она подняла глаза на Светлану, и губы ее задрожали.
— Пр… прости, — выдавила она с видимым усилием. — Про… прости меня.
Светлана помолчала, потом подошла и присела рядом с креслом на корточки. Взяла ее за руку, сухую, слабую, с выступающими венами.
— Я простила вас, Зинаида Павловна, давно уже простила.
И это была правда. Где-то между бессонными ночами на чужом диване и первой зарплатой на новой работе, между слезами дочери и улыбкой сына, между страхом и надеждой, она поняла: простить — это не про другого человека, это про себя. Простить — значит перестать носить в себе камень, значит отпустить.
И Светлана отпустила. Всё отпустила. Обиды, боль, восемь лет унижений отпустила, потому что иначе нельзя было жить дальше. Нельзя было строить новую жизнь, таская за собой старые цепи. Она вышла из квартиры, где прожила восемь лет, и подумала, что больше никогда сюда не вернется. Спустилась по лестнице, села в машину, свою собственную, купленную на честно заработанные деньги, и поехала домой, в маленькую съемную квартиру на окраине, где на подоконнике стояли детские рисунки, где пахло яблочным пирогом, который она наконец научилась печь.
Где Полина делала уроки за большим столом, а Ванечка строил башни из кубиков на ковре… Домой. Впервые за много лет это слово означало ни стены, ни штамп в паспорте, ни чужое мнение о том, какой должна быть настоящая семья. Оно означало свободу.
_____
Спасибо за лайк и подписку. Еще больше рассказов, например, Свекровь хочет половину квартиры, ПРиемная нелюбимая дочь и другие
в моем ТГ канале