Кирилл парковался так, словно его новенький черный кроссовер был не средством передвижения, а ледоколом, прибывшим покорять Арктику. Он заехал на бордюр, придавив колесом куст пионов, который Валентина Петровна выхаживала три года, и заглушил мотор.
Тишина двора «хрущевки» взорвалась звуком хлопнувшей двери.
Валентина Петровна смотрела в окно. Сын приехал. В дорогом костюме, который сидел на нем чуть туговато в плечах, с модной стрижкой и выражением лица человека, который только что купил полмира, но недоволен сдачей.
Она поспешила открыть дверь, на ходу вытирая руки о передник.
— Кирюша, сынок! А я пирогов напекла, с капустой, как ты любишь...
— Мать, не до пирогов, — отрезал Кирилл, даже не переступив порог. — Ключи от гаража давай.
— Зачем? — опешила Валентина Петровна.
— Затем. — Он прошел в коридор, не разуваясь, оставляя грязные следы на чистом линолеуме. — Мне дали служебную тачку. Класс «Комфорт плюс». Кожа, климат, все дела. Я теперь замначальника отдела, мне по статусу не положено машину во дворе гноить, где всякие маргиналы гвоздями царапают. Ставить буду в гараж.
— Так там же моя машина стоит, — растерянно моргнула Валентина.
— Твое корыто? — Кирилл пренебрежительно хмыкнул. — Вот с ним мы и будем решать вопрос. Собирайся, пошли. Надо хлам разгрести.
На улице моросил противный осенний дождь. Кирилл шел к гаражам размашистым шагом, Валентина Петровна семенила следом, накинув на плечи старую куртку.
Гараж у нее был капитальный, кирпичный, доставшийся еще от покойного мужа. Внутри пахло маслом, старыми вещами и спокойствием. В центре стояла её «ласточка» — десятилетняя иномарка, ухоженная, чистая, на которой она ездила на дачу и в магазин. По стенам — стеллажи с банками, коробками и инструментом отца.
Кирилл окинул пространство хозяйским взглядом, скривился и скомандовал:
— Так. Машину выгоняй. Стеллажи освобождай. Всё на помойку.
— Как на помойку? — Валентина Петровна прижала руки к груди. — Там же закатки! Огурчики, помидоры, варенье... Там отца инструменты, дрель хорошая, набор ключей... Шубы мои старые, они еще крепкие, моль не ела!
— Мать, ты в каком веке живешь? — Кирилл схватил ближайшую коробку с банками. — Закатки твои — это прошлый век, ботулизм в банке. В магазине всё купить можно. Инструменты ржавые. Шубы? Ты их когда носила? При Брежневе?
Он с размаху швырнул коробку на улицу, прямо в грязь. Раздался звон разбитого стекла. Лужа окрасилась в рассольно-мутный цвет.
— Кирилл, что ты делаешь?! — вскрикнула Валентина, бросаясь к осколкам. — Это же труд!
— Это мусор! — рявкнул сын. — Я оптимизирую пространство. Моя машина стоит как твоя квартира, она должна стоять в тепле. А ты развела тут склад плюшкина.
Он работал как машина по уничтожению памяти. На улицу летели коробки с книгами, старые фотоальбомы, ящики с гвоздями. Добротная мутоновая шуба шлепнулась в лужу, превращаясь в мокрую тряпку.
Валентина пыталась спасти хоть что-то, затаскивая вещи под козырек соседнего гаража, но Кирилл был неумолим.
Очистив проход, он подошел к маминой машине и пнул колесо носком лакированного ботинка.
— И с этим вопросом надо заканчивать. Я уже с пацанами переговорил, завтра приедут, заберут.
— В смысле — заберут? — Валентина Петровна замерла, прижимая к груди банку с вареньем, которую успела спасти. — Это моя машина. Я на ней езжу.
— Куда ты ездишь? В поликлинику? — Кирилл закатил глаза. — Тебе шестьдесят лет, мать. Реакция не та. Зрение садится. Ты же убийца на дороге потенциальная. Зачем тебе руль? На автобусе безопаснее. И дешевле. Пенсионерам проездной положен.
— Я вожу аккуратно, ни одной аварии за двадцать лет...
— Это пока. Короче, я решил. Машину продаем. Деньги — в дело. Мне на развитие, на имидж. А тебе о душе пора думать, а не о железках. Очищаем карму от старья! Я, как эффективный менеджер, говорю: этот актив непрофильный и убыточный.
Он говорил уверенно, жестко, не глядя ей в глаза. Для него это была не мать, а контрагент, которого нужно прожать по условиям.
Валентина стояла под дождем, глядя на свою шубу в грязи, на разбитые банки, на сына, который превратился в чужого, холодного человека. Внутри было пусто и холодно, как в том гараже, который он сейчас освобождал для своей «статусной» жизни.