Рассказ этот – попытка заглянуть за легенду. За хриплый бас, за строчки, разошедшиеся на цитаты, за образ бунтаря, застывший в бронзе посмертной славы. Каким же он был, Владимир Семенович Высоцкий, когда оставался наедине с собой, вне сцены, вне магнитофонной пленки? Ответ складывается из противоречий, из поступков и случайностей, из деталей, которые не укладываются в простую схему.
Начать, наверное, стоит с самого начала. Родился он в Москве 25 января 1938 года, и мать его, Нина Максимовна, с юмором вспоминала, что новорожденный Володя закричал не тоненьким голоском, а сразу басом. Детство его было опалено войной. Трехлетним мальчишкой он провожал отца на фронт и до конца жизни помнил ту секунду обмана, когда думал, что едет с отцом, а его вынесли из вагона на руках. Эвакуация на Урал, в деревню Воронцовка, принесла голод и вопросы, не по-детски серьезные. Однажды он спросил у матери: «Мама, а что такое счастье?» А спустя время радостно сообщил: «Мамочка, сегодня у нас была счастье!» – «Какое же?» – «Манная каша без комков!». Это не просто милый эпизод – это первая зарубка на душе, понимание того, что счастье может быть хрупким и простым, как тарелка каши. После войны – развод родителей, жизнь с отцом и мачехой в Германии. Именно там, в Эберсвальде, проявились черты его характера. Отец подарил ему велосипед, редкую по тем временам вещь, а Володя вскоре отдал его немецкому мальчишке. На недоуменный вопрос отца ответил просто: «У меня есть ты, а у него отец на фронте погиб». В этом поступке – весь будущий Высоцкий: импульсивная, почти жестокая щедрость и острое, до боли, чувство несправедливости.
Вернувшись в Москву, он поселился в Большом Каретном переулке, и этот адрес позже стал названием одной из его первых знаменитых песен. Двор Каретного стал его университетом. Там он, гимназист, вращался в странной компании: творческая молодежь, репрессированные интеллигенты и люди с криминальным прошлым. Он не участвовал в «темных делах», но впитывал атмосферу, язык, типажи. Отсюда, из этого котла послевоенной Москвы, и вышли его ранние, так называемые «блатные» песни. Но почему они? Миф о том, что Высоцкий сам сидел, несостоятелен. Сам он объяснял это иначе: тюрьма была для него тогда «наиболее понятным видом страдания» – страдания человека, лишенного свободы. Это был способ говорить о несвободе вообще, прикрываясь узнаваемым, почти фольклорным жанром.
Его путь на сцену не был прямым. Под давлением семьи он поступил в Московский инженерно-строительный институт. Но судьба распорядилась иначе. По одной из легенд, в новогоднюю ночь, готовясь к сессии, он пролил чернила на чертеж, посмотрел на кляксу и понял: «Нет, не мое это все». Он ушел и поступил в Школу-студию МХАТ. Но и там его ждало испытание. Его хриплый, необработанный голос вызывал сомнения. Для зачисления ему даже пришлось принести справку от врача, что патологий голосовых связок нет. Этот «недостаток» позже станет его фирменным оружием, но тогда ему пришлось доказывать право на профессию упрямством и трудом.
Первые театры – Пушкина, затем Миниатюр – не приняли его. В Театре миниатюр он и вовсе проработал недолго, был уволен с формулировкой, достойной анекдота: «за полное отсутствие чувства юмора» после того, как, злоупотребив алкоголем, не явился на спектакль. Ирония судьбы: человека, который станет одним из самых язвительных и остроумных поэтов, уволили за бесчувственность. Перелом наступил в 1964 году, когда он пришел в Театр на Таганку к Юрию Любимову. На прослушивании его попросили показать, что он умеет. «Песни писать», – ответил Высоцкий. «У меня полчаса», – сказал Любимов. Эти полчаса растянулись на полтора часа. Он нашел свой дом. Таганка с ее духом эксперимента, интеллектуального и гражданского вызова стала ему родной. Здесь он сыграл свои лучшие роли: Галилей, Хлопуша, Лопахин и, конечно, Гамлет. Роль принца датского он считал вершиной, сравнивая работу над ней по сложности с защитой диссертации. Он играл Гамлета до самого конца, последний раз вышел на сцену в этом образе за неделю до смерти.
Параллельно с театром жила его вторая, магнитофонная жизнь. Он написал более 600 песен, и каждая из них была маленькой пьесой. Он не пел – он проживал свои песни на сцене. Его концерты, часто оформлявшиеся как «творческие встречи», потому что официального разрешения на выступления у него долго не было, собирали полные залы. Инженеры и профессора, рабочие и космонавты – его аудитория была невероятно широка. Он умел говорить с каждым. Его песни о войне были настолько достоверны, что многие ветераны отказывались верить, что автор не воевал. Он вложил в них переживания отца, дяди-фронтовика, общую народную память. А его бытовые, сатирические зарисовки становились точным портретом эпохи, ее «энциклопедией». Власть относилась к нему настороженно. Его не печатали, не выпускали пластинок, травили в газетах. До 1978 года у него не было даже официального статуса артиста эстрады. Его песни распространялись в записях, которые переписывали друг у друга, благо магнитофоны становились доступнее. Он был самым популярным запрещенным поэтом.
В этой двойной жизни – признанный актер на сцене Таганки и полуподпольный, гонимый бард – был его личный драматизм. Он искал признания у государства, хотел легализовать свое творчество. В 1970 году он даже навещал отставного Никиту Хрущева, чтобы спросить совета, как добиться разрешения на концерты. Это многое говорит о его натуре: бунтарь-одиночка, он все же пытался найти общий язык с системой, хотел быть услышанным ею.
Его личная жизнь была такой же напряженной и страстной, как его творчество. Три брака: Изольда Жукова, Людмила Абрамова (мать его сыновей Аркадия и Никиты), и, наконец, Марина Влади. История с Мариной Влади – это история любви, изменившей его жизнь. Она стала не только музой, но и окном в другой мир. Именно благодаря ей в Европе стали выходить его пластинки. Она выбила для него право на многократные выезды за границу, что было немыслимой роскошью для советского человека. Но даже эта великая любовь не могла унять его внутренних демонов. Он жил на износ: спектакли, концерты (иногда по 5-6 в день), съемки, бессонные ночи за написанием стихов. Он пытался заглушить невероятное напряжение алкоголем, позже – лекарствами. У него была страсть к быстрой езде, он разбил несколько машин, включая редкий «Рено», подаренный Мариной Влади. Однажды он даже стал обладателем подержанного «Мерседеса» – в Москве тех лет такая машина была только у Брежнева и чемпиона Карпова, и постовые, завидев ее, отдавали честь. В этом был весь его вызывающий, ребяческий азарт.
В его биографии полно курьезных и трогательных случаев, которые рисуют живого человека. Режиссер Станислав Говорухин, найдя в его номере черновик новой песни к фильму «Вертикаль», выучил текст и затем разыграл Высоцкого, заявив, что это старая, известная песня. Высоцкий растерялся и честно предположил: «Возможно, я слышал эту песню когда-то в детстве и забыл?». А однажды воры обокрали его номер в сочинской гостинице, но, узнав, чьи вещи они взяли, почти все вернули с запиской: «Прости, Владимир Семёнович, мы не знали». Его любили все – от партийного функционера, рискнувшего ради автографа партбилетом, до воровской братвы.
Его уход был стремительным и трагичным. Он умер в ночь на 25 июля 1980 года, в разгар московской Олимпиады. Власти, не желавшие омрачать праздник, почти не сообщали о смерти. Но народная молва сделала свое дело. У Театра на Таганке выстроилась гигантская очередь, чтобы проститься. На похороны, несмотря на июльскую жару, пришли десятки тысяч человек. Траурная колонна растянулась на девять километров. Он ушел в зените славы, так и не дождавшись выхода своей первой официальной пластинки в СССР (она появилась в 1979 году, но для продажи за рубежом) и первой книги стихов (она вышла только после его смерти, составленная Робертом Рождественским).
Так кем же он был? Гением? Бунтарем? Запутавшимся человеком? Он был всем сразу. Он был тем, кто взял гитару, чтобы сделать слово главным героем. Он был актером, который из своей хрипоты сделал трамплин. Он был поэтом, сумевшим говорить с народом на равных, не опускаясь, а поднимая его до уровня высокой трагедии и горькой сатиры. Он отразил свою эпоху во всей ее сложности, грязи и величии. Он не боялся казаться слабым, пьяным, потерянным. В этом была его правда. И за эту правду ему прощали всё. Его строки «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед Ним» – не бравада, а отчет совестливого человека, который, несмотря на всю свою «разбитость», честно делал свое дело. Дело поэта, актера, глашатая. Человека по имени Владимир.