Я стояла на кухне и мыла посуду. За спиной у меня сидела Лера, моя семилетняя дочка, и раскрашивала что-то в альбоме. Вода текла тихо, в квартире было спокойно. Такая редкая тишина после работы.
— Что ты сказала? — переспросила я, медленно поворачиваясь к ней.
Лера не отрывалась от раскраски, водя карандашом.
— В ванной. В стене. Дыра. Я видела. Он её сверлил вчера, когда ты на работе была.
Я вытерла руки и пошла в ванную. Не хотелось верить. Но дыра была. Аккуратная, кругленькая, прямо над стиральной машиной. Из неё торчал какой-то провод. Я тронула его пальцем. Чужой провод в моей стене.
Квартира была моя. До последнего винтика. Я её покупала десять лет назад, ещё до встречи с отцом Леры. Выплачивала ипотеку одна, работая на двух работах. Эти стены знали мои слёзы усталости и мою гордость, когда я наконец-то получила заветные бумаги. Сюда я привезла новорождённую Леру. Здесь мы с ней остались вдвоём три года назад. Моя крепость. Мое единственное и самое надёжное.
А полгода назад здесь появился Игорь. Сначала — как приятный человек, который помог донести тяжёлые пакеты из магазина. Потом — как друг, с которым можно было поговорить. А потом — как мужчина, который сказал, что хочет заботиться обо мне, о нас. Он был ласков с Лерой, приносил ей маленькие подарки, чинил сломанную полку. Он говорил: «Расслабься, ты не одна теперь». И я, уставшая от одиночества и ответственности, поверила. Пустила его в свой дом. В свою жизнь.
Мы не расписывались. Он просто постепенно перевёз свои вещи. Говорил: «Зачем штамп? Мы и так семья». Я соглашалась. Мне казалось, это мудро — не торопить события.
Я вернулась на кухню. Лера смотрела на меня своими большими глазами.
— Он сказал, что это для интернета, — сообщила она. — Чтобы лучше ловил.
— Почему ты мне сразу не сказала? — спросила я, и голос мой прозвучал странно тихо.
— Он сказал, что это сюрприз. Чтобы не расстраивать тебя лишними хлопотами.
«Лишними хлопотами». В моей собственной ванной.
Дверь щёлкнула — Игорь вернулся с работы. Он зашёл на кухню, улыбаясь, потянулся меня обнять. Я отступила на шаг.
— Игорь. Что за дыра в стене в ванной?
Его улыбка не исчезла, лишь стала немного дежурной.
— А, ты уже увидела? Я хотел сделать сюрприз. Провожу кабель. У меня тут роутер свой, мощный. В твоём интернет слабый, в дальнюю комнату не добивает.
— Ты просверлил дыру. В капитальной стене. В моей квартире. Не спросив.
— Да что ты раздуваешь? — Он махнул рукой и открыл холодильник. — Дырочка маленькая. Я же не перепланировку делаю. Я улучшаю. Для всех нас. Тебе же лучше, когда интернет везде есть?
Он говорил так, будто я должна была быть ему благодарна. Будто он принёс мне букет цветов, а не просверлил дыру в моём доме.
— Меня не спрашивать надо? — сказала я, и голос начал дрожать. От злости. От обиды. От страшного понимания, которое медленно подползало ко мне.
— О чём спрашивать? — Он налил себе воды, выпил залпом. — Технические моменты. Ты же в этом не разбираешься. Я всё сделаю красиво, замажу, не переживай. Нечего из-за ерунды ссориться.
«Ерунда». «Технические моменты». «Ты не разбираешься».
Я посмотрела на Леру. Она притихла, сжала в руке карандаш, её взгляд метнулся от меня к Игорю и обратно. Она всё чувствовала.
— Это не ерунда, — сказала я уже твёрже. — Это мой дом. Ты не можешь просто брать и сверлить стены.
Игорь поставил стакан, вздохнул. Вздох человека, который терпит неразумную истерику.
— Надя, ну что ты. Мы же живём вместе. Фактически — семья. Я здесь живу. Мне тоже должно быть удобно. Или ты считаешь, что это только твоё пространство, а я тут так, гость? Я что, должен по каждому чиху у тебя разрешения спрашивать?
Он подошёл ко мне, попытался взять за руку. Я отдернула ладонь.
— Да, должен! — вырвалось у меня. — Если это касается стен, пола, ремонта — да! Потому что это моё! Потому что если мы расстанемся, ты уедешь со своим роутером, а дыра останется мне! Или ты уже считаешь, что это тоже твоё?
Тишина повисла густая, липкая. Лера перестала даже дышать, наверное.
Игорь откинул голову назад. Его лицо изменилось. С него сползла маска доброго, понимающего мужчины. Осталось что-то холодное и оценивающее.
— Вот оно как, — произнёс он медленно. — «Моё». Я-то думал, мы строим общее. А ты, выходит, счёт ведёшь. Кто что внёс. Я тебе полгода жизни отдал, с твоим ребёнком возился, тебе помогал. А для тебя я так, сожитель, который даже гвоздь вбить без спросу не может.
Он говорил это с такой обидой, с таким праведным гневом, что на секунду мне стало стыдно. А вдруг я действительно мелочная? Вдруг я разрушаю наши отношения из-за дырочки в стене?
Но потом я посмотрела на эту дыру в ванной. Не спросил. Сделал тайком. А когда узнала — объяснил, что я глупая и неблагодарная. Что мои границы — это ерунда. Что моё чувство собственности — это счётоводство. Что моё «моё» он уже мысленно поделил пополам.
— Это не про гвоздь, Игорь, — сказала я устало. — Это про уважение. Ты не уважаешь то, что я создала до тебя. Ты считаешь, что раз ты здесь теперь, то можешь это переделывать под себя. Без моего согласия. И учишь мою дочь скрывать от меня такие вещи. Это неправильно.
— О, Боже, какая драма! — Он закатил глаза. — Я ребёнку объяснил, что это техническая работа! Какое скрывать! Ты всё раздуваешь до вселенских масштабов! Ну не спросил! Ну забыл! Извини, что ли? Извини, дорогая, что посмел улучшить быт семьи без твоего высочайшего одобрения.
Он извинялся так, что каждое слово было новой пощёчиной. Это было не извинение. Это был ультиматум. Либо я принимаю его правила — где он имеет право менять моё жильё, потому что мы «фактически семья», — либо я истеричка, которая разрушает отношения.
Лера тихо сглотнула. Я увидела, как она смотрит на Игоря. Не с прежней детской симпатией, а с настороженностью. Она всё слышала. Она понимала, что этот ссора — не из-за дыры. Она видела, как он говорит со мной. Свысока. С раздражением. Как отмахивается от моих чувств.
И в этот момент что-то во мне щёлкнуло. Окончательно и бесповоротно.
Я не хотела, чтобы моя дочь росла с мыслью, что так можно. Что мужчина может вот так вот войти в твой дом и начать устанавливать свои порядки. Что твои границы — это смешно. Что твоё «нет» можно игнорировать, если он считает иначе. Я не хотела, чтобы она видела, как её мать извиняется за то, что защищает то, что ей дорого.
Я устала объяснять. Устала оправдывать своё право на свой же дом. Устала от этого медленного, ползучего захвата, который начался с вешалки в прихожей для его куртки, продолжился его зубной щёткой в моём стакане и дошёл до перфоратора в капитальной стене.
— Собирай свои вещи, — сказала я очень спокойно. Голос не дрожал. — Сегодня. И забери свой роутер. А провод вытащи из моей стены.
Игорь остолбенел. Он явно не ожидал такого поворота. Он рассчитывал, что я поплачу, покричу, а потом смирюсь. Как смирялась раньше с мелочами.
— Ты что, серьёзно? Из-за такой чепухи?
— Это не чепуха, — ответила я. — Это мой дом. И мне в нём должно быть спокойно. А с тобой сейчас мне не спокойно. Мне обидно и унизительно. Уходи.
Он ещё пытался что-то говорить. Просить объяснений, злиться, манипулировать. Но я просто перестала его слушать. Я подошла к Лере, обняла её за плечи и увела в нашу комнату. Закрыла дверь. Села с ней на кровать и просто держала её за руку, пока за стеной гремели шаги, хлопали дверцы шкафа и звучало недовольное бормотание.
Через два часа он ушёл. Унёс два чемодана, коробку с техникой и свой роутер. Дверь закрылась не громко, а как-то глухо.
Мы вышли на кухню. Было тихо. Пусто. И как-то очень правильно.
Я залепила дыру в ванной гипсовой шпаклёвкой. Получился неидеальный, чуть шершавый круг. Лера наблюдала за мной.
— Мама, а он больше не придёт? — тихо спросила она.
— Нет, — ответила я. — Не придёт.
— А… а это хорошо?
Я посмотрела на этот залепленный след. На память о том, как легко кто-то чужой может попытаться сделать брешь в твоём мире. И как важно эту брешь вовремя заделать. Даже если после этого останется шрам.
— Это правильно, — сказала я дочери. — Это самое правильное.
Мы не стали красить это место. Оно так и осталось — светлым пятном на старой плитке. Я проходила мимо него каждый день. И с каждым днём чувствовала не обиду, а облегчение. Тишину. И твёрдую уверенность под ногами. В своём доме. В своих решениях. В своём праве сказать «нет» и не извиняться за это.