Случайная встреча в кафе «У Эльзы» стала для них обоих спасательным кругом в море одиночества. Ему, Владиславу Петровичу , было пятьдесят четыре, ей, Ларисе, сорок девять. Оба прошли через брак, который разбился о быт, взаимные претензии и усталость. Оба вырастили детей, которые давно выпорхнули из гнезда и жили своей, отдельной жизнью. Их свела общая знакомая, наспех, почти в шутку: «Вот, познакомьтесь, два замечательных одиноких человека, вам есть о чём поговорить!». Они и поговорили. За чашкой капучино и кусочком вишнёвого штруделя.
Владислав Петрович, высокий, суховатый мужчина с проседью в тёмных волосах и привычкой смотреть прямо, без улыбки, сначала показался Ларисе чересчур серьёзным. Он говорил мало, больше слушал, его пальцы с тонкими, почти аристократическими кистями складывали бумажную салфетку.
Лариса, напротив, была живой, эмоциональной, с каштановыми волосами и тёплым, немного хрипловатым голосом. Она рассказывала о своей работе бухгалтером в небольшой фирме, о съёмной однокомнатной квартире, которую делила с матерью-пенсионеркой и двадцатипятилетней дочерью Катей. Жаловалась на цены, смеялась над нелепыми ситуациями в офисе, и в этой её открытости было что-то щемяще-беззащитное.
Они встретились ещё раз, потом ещё. Через полгода неторопливых свиданий, прогулок по осенним паркам и вечерних разговоров по телефону Владислав Петрович, сидя в уютной кухне Ларисы, заставленной банками с соленьями и пахнущей борщом, сказал то, что обдумывал давно.
– Ларис, давай определимся. Я не мальчик, и ты не девочка. Играть в любовь без обязательств мне уже неинтересно. Если ты думаешь, что я кошелёк на ножках, который должен решать все твои финансовые проблемы, то нам не по пути. Я ищу партнёра. Женщину, которая будет со мной рядом, а не на шее. Равного человека. Ты меня понимаешь?
Он смотрел на неё прямо, как всегда. Лариса, вытирая руки о фартук, кивнула. Но в её карих глазах мелькнула тень – то ли обиды, то ли разочарования. Прогнав ее, она быстро улыбнулась.
– Понимаю, Влад. Я сама такого же мнения. Надоело быть вечной просительницей. Хочется просто жить с умным, надёжным мужчиной. Делить всё, и радости, и трудности.
– И расходы, – чётко добавил он.
– И расходы, – повторила она, и в её голосе прозвучала лёгкая нота сомнения, которую Владислав Петрович предпочёл не заметить.
Именно Лариса предложила съехаться. Её «однушка» с матерью и вечно недовольной, меланхоличной Катей явно не подходила. У Владислава Петровича была просторная двухкомнатная квартира в добротном кирпичном доме, оставшаяся ему после развода. Он жил там один. Сын, Дмитрий, женился, купил свою «двушку» и появлялся редко. Квартира Владислава была стерильно чистой, обставленной добротной, но безликой мебелью, похожей на номер хорошего, но бездушного отеля. Лариса, ворвавшись в это пространство, изменила всё. Появились шторы с цветочным узором, дурацкие, на его взгляд, подушки на диване, фотографии в рамках, запах духов и домашней еды. Он ворчал, но в душе тайно радовался. В его жизни снова появился смысл – не только работа (он был главным инженером на заводе), не только редкие встречи с сыном, а что-то живое, тёплое, бытовое.
Первый год был почти идиллическим. Они действительно делили всё. Составили общий бюджет. Владислав платил за коммуналку, интернет, крупные покупки. Лариса, чья зарплата была значительно меньше, отвечала за продукты, мелкие хозяйственные нужды. Он, несмотря на свою внешнюю суровость, любил готовить – это было его медитацией. По субботам устраивал маленькие кулинарные представления: томил супы, экспериментировал с соусами, выпекал хлеб. Лариса с удовольствием мыла посуду, убирала, гладила его белые сорочки. Они вместе ходили в гипермаркет, толкая перед собой тележку, споря о сорте сыра или мяса. По вечерам смотрели старые фильмы, пили чай на балконе, разговаривали. Он рассказывал о заводских делах, она – о сплетнях в своём офисе. Казалось, они нашли тот самый баланс, о котором он так прямо говорил в начале.
Но трещины появляются всегда незаметно. Сначала это была просьба, брошенная как бы между делом, когда они завтракали.
– Влад, у нас тут небольшая заминка, – сказала Лариса, намазывая масло на хлеб. – У мамы сломалась стиральная машина, а пенсия у неё крохотная. Не мог бы ты… ну, одолжить тысяч пятнадцать? Я со следующей зарплаты отдам.
Он посмотрел на неё, отложил нож. В глазах был холодный вопрос.
– «Одолжить» или «дать»?
Лариса покраснела.
– Ну что ты, Влад, конечно, одолжить! Я же не попрошайка какая-то.
Он молча достал кошелёк, отсчитал купюры. Лариса бросилась его целовать, бормоча слова благодарности. О возврате денег никто больше не заикнулся. Через месяц история повторилась. На этот раз у Кати, которая работала менеджером по продажам то ли косметики, то ли туров, возникли «проблемы с картой», и ей срочно нужны были десять тысяч до получки. Лариса просила стыдливо, виновато, но просила. Владислав Петрович, стиснув зубы, дал. Потом был ремонт в той самой «однушке» – замена смесителя, поклейка обоев. Лариса приходила с работы уставшая, расстроенная, и жаловалась, жаловалась, жаловалась… А в финале всегда звучала одна и та же фраза: «Если бы ты мог помочь… Ты же мужчина».
Его начинало бесить это «ты же мужчина». Как будто его мужественность измерялась исключительно толщиной кошелька и готовностью оплачивать жизнь её семьи. Он попробовал поговорить.
– Ларис, мы же договаривались. Я не против помочь в экстренной ситуации, но то, что происходит, – это уже система. Я содержу твою дочь и мать. Мои расходы выросли в полтора раза. А твой вклад в наш общий быт свелся к покупке хлеба и молока.
Она вспыхнула, как сухой хворост.
– А что я могу сделать? Бросить их? Мама старая, Катя без работы осталась! Ты думаешь, мне легко просить? Мне унизительно! Но ты же рядом, ты моя опора! Разве нормальный мужчина не должен быть опорой? Я же не для себя прошу!
– Ты просишь для них за мой счёт! – повысил голос он, что случалось с ним крайне редко. – Твоя дочь взрослый человек. Пусть ищет работу, а не ждёт, пока «мужчина» мамы решит её проблемы. Ты её развращаешь!
– Не смей так говорить о моей дочери! – закричала Лариса. – Ты её не знаешь! У неё депрессия после неудачного романа! А ты жадный, считающий каждую копейку! Я думала, ты другой!
Ссора затухла, не разрешив ничего. Они помирились, но осадок остался. Лариса стала скрытней, чаще вздыхала, украдкой смотрела на него с укором. Финансовые просьбы стали изощрённее: не «одолжи», а «давай я возьму из общей кассы, а потом верну». «Потом» никогда не наступало. Владислав Петрович молчал. Он анализировал, как чертёж на кульмане. Что он получает? Уют, интим, привычное присутствие женщины. Что он теряет? Деньги, которые мог бы откладывать или тратить на себя. Спокойствие и чувство справедливости. Весы колебались.
И вот, спустя почти два года совместной жизни, случился финал.
Они ужинали. Он приготовил утку с яблоками, открыл хорошее красное вино. Хотел как-то разрядить обстановку, вернуть то первое, почти исчезнувшее чувство близости. Лариса ела мало, вертела бокал в руках. Потом отпила вина, поставила бокал и сказала, глядя куда-то мимо него:
– Влад, я хочу с тобой серьёзно поговорить. О Кате. Ей двадцать шесть. Жить в одной комнате с бабушкой – это тупик. У неё нет будущего. Я… я решила начать копить ей на первоначальный взнос на квартиру. Пусть маленькую, но свою. Хоть студию.
Владислав Петрович медленно пережёвал кусок мяса, положил вилку и нож параллельно на тарелку.
– Это благородное решение, – произнёс он ледяным тоном. – И что ты хочешь от меня? Одобрения?
Лариса посмотрела на него. В её глазах было странное сочетание страха, надежды и какой-то железной решимости.
– Я надеюсь на твоё понимание и поддержку. Ты же понимаешь, одна я не потяну. Это же годы. Но если мы будем откладывать вместе… Ты же мужчина, глава семьи, ты должен помочь мне обеспечить будущее моего ребёнка.
В комнате повисла тишина, густая, звенящая. Он услышал, как тикают настенные часы – подарок Ларисы, который он всегда считал безвкусным. Услышал гул в своих ушах. Слово «должен» ударило по вискам, как молоток. Всё, что копилось месяцами – раздражение, чувство обмана, холодная ярость – собралось в один плотный шар у него в груди.
Он не сказал ни слова. Отодвинул стул, встал и медленно, не глядя на неё, направился в спальню. Подошёл к большому шкафу, который когда-то был почти пустым, а теперь был забит её платьями, кофтами, сумками. Распахнул дверцы.
– Влад? – испуганно позвала Лариса из столовой. – Ты куда? Я с тобой разговариваю!
Он не ответил. Достал с верхней полки её дорожную сумку, ту самую, с которой она когда-то приехала, и бросил её на кровать. Начал методично, не спеша, снимать с вешалок её вещи и складывать их. Платья, юбки, блузки. Аккуратно, как на складе.
Лариса вбежала в комнату. Увидела открытый шкаф, сумку, его неподвижную спину.
– Ты что делаешь?! – её голос взвизгнул.
– Собираю твои вещи. Ты съезжаешь сегодня. Сейчас, – произнёс он ровно, не оборачиваясь.
Она замерла на секунду, потом бросилась к нему, схватила за рукав.
– Ты с ума сошёл?! Из-за чего?! Из-за денег?! Из-за того, что я хочу помочь своему ребёнку?! Да как ты смеешь! Ты что, думал, я с тобой. старпером, из-за красивых глаз жить буду?! Нормальный мужчина должен быть рад возможности проявить себя, помочь своей женщине, сделать её жизнь лучше! Это называется – быть мужчиной! А ты... ты жалкая, мелочная, расчётливая скотина!
Он наконец обернулся. Его лицо было бледным, губы сжаты в тонкую ниточку. Глаза, всегда такие внимательные, сейчас смотрели сквозь неё, как сквозь стекло.
– Нормальный мужчина, – повторил он её слова, – не должен быть дойной коровой для взрослой, ленивой особы и её ненасытной семьи. Я искал партнёра, Лариса. Но не нашел. Контракт расторгнут.
Она билась в истерике, кричала, что он всё испортил, что она отдала ему лучшие годы (хотя лучшие годы, по его мнению, у неё закончились лет за десять до их встречи), что он никогда никого не любил, что он эгоист. Она плакала, умоляла, снова оскорбляла. Владислав Петрович молча продолжал своё дело. Он собрал не только одежду, но и её косметику с туалетного столика, книги, которые она привезла, тот самый безвкусный будильник. Вынес сумки и коробки в прихожую.
– Всё. Можешь вызывать такси или звонить дочери. Мне всё равно, – сказал он, открывая входную дверь. В квартиру ворвался холодный воздух с лестничной клетки.
Лариса, с тушью, размазанной по щекам, с искажённым от ненависти и отчаяния лицом, стояла посреди гостиной.
– Ты пожалеешь об этом, – прошипела она. – Ты останешься один. Совсем один. И будешь пялиться на свои деньги в пустой, холодной конуре! Никто тебя больше никогда не полюбит!
– Это уже не твоя проблема, – ответил он и указал рукой на дверь.
Лариса ушла.
Он закрыл дверь, повернул ключ, щёлкнул замком. Потом облокотился лбом о прохладное дерево и замер. Тишина, наступившая после её криков, была оглушительной. Он стоял так несколько минут, затем глубоко вдохнул, выпрямился и пошёл по квартире. Выключил свет в гостиной. Подошёл к столу. Утка в тарелке остыла, жир загустел белыми разводами. Он взял обе тарелки, отнёс на кухню и вывалил содержимое в мусорное ведро. Потом налил себе сто грамм коньяку, выпил залпом. Жжение в горле было конкретным, реальным. В отличие от того тумана обиды и гнева, что только начинал рассеиваться.
И тогда, среди этой внезапной, давящей тишины, его накрыло странное, двойственное чувство. Облегчение – да. Огромное, физическое облегчение, как будто с плеч свалили мешок с цементом. Он больше не должен. Не должен оправдываться, не должен оплачивать чужую жизнь, не должен выслушивать упрёки в жадности. Он был свободен, он поступил правильно, логично, защитил свои границы.
Но вместе с облегчением, как тень, шло другое. Пустота. Та самая, о которой она кричала. И стыд. Мелкий, гадкий, где-то глубоко внутри. Стыд за свою расчётливость, за этот холодный, почти бесчеловечный разбор полётов. «Жалкая, мелочная скотина». Может, она и права? Может, настоящий мужчина просто взял бы и решил проблемы женщины, которую… которую что? Любит? А любил ли он её? Или это была просто удобная договорённость двух одиноких людей, которая дала трещину, как только один перестал соблюдать условия?
Он сел в кресло у окна, в темноте. На улице горели фонари. Где-то там, в ночном городе, ехала Лариса в такси к своей маме и дочери, к жизни, которую он отказался финансировать. Он представил её заплаканное лицо, и ему стало… жалко? Нет. Скорее неприятно. Как от некрасивой, пошлой сцены в плохом фильме.
Потом пошли звонки. Сначала с её номера. Он сбросил. Потом с незнакомых. Он представлял, как она, рыдая, жалуется кому-то из подруг, а те, полные праведного гнева, пытаются его «образумить». Он блокировал один номер за другим. Потом пришли сообщения: длинные, обвинительные, полные оскорблений и слезливых попыток манипуляции («Я думала, у нас всё по-настоящему!», «Ты разбил мне сердце!»). Он удалял, не читая.
Он не считал себя жестокий или чёрствый. Он защищал своё право жить так, как он считает нужным. Право не быть инструментом в чужих руках.
А вопрос, который он задал в пустоту тёмной комнаты, остался висеть в воздухе, не находя ответа: «Почему? Почему так много женщин считают, что мужчина – это функция? Функция заработка, функция решения проблем, функция «быть сильным», пока они сами играют в беспомощность? Где та грань между заботой и использованием? И где, в конце концов, благодарность за то, что уже сделано, а новая прорва требований?»
Он не знал ответа. Он знал только, что снова один. В своей чистой, тихой, теперь уже слишком тихой квартире. С чувством, что он и прав, и виноват одновременно. С холодным расчётом в голове и непонятной тяжестью на душе, которую не снять никакими логическими доводами. И с пониманием, что дверь за его спиной закрыта если не навсегда, то очень надолго. А впереди – только привычная, упорядоченная жизнь, в которой не будет ни сюрпризов, ни истерик, ни чужих финансовых проблем. Ни запаха духов на подушке.