Зеркало в прихожей старой «сталинки» на окраине Москвы отражало женщину, которую я сама с трудом узнавала. Вместо привычной Алисы Громовой — медиа-магната с миллионной аудиторией, чье лицо украшало обложки digital-изданий, — на меня смотрело серое, почти бесплотное существо. На мне было пальто, купленное вчера в подвале у метро за триста рублей. Оно пахло сыростью, нафталином и чужим отчаянием. Один карман был надорван, а на локте красовалось пятно, которое, казалось, въелось в грубую шерсть еще в эпоху перестройки.
— Ты уверена, что не переигрываешь? — спросил Марк, мой оператор и единственный друг, которому я доверяла. Он возился с пуговицей пальто, в которую мы монтировали микроскопическую камеру Sony последнего поколения. — Выглядишь так, будто только что проиграла битву с голубями за кусок хлеба у вокзала.
— В этом и суть, Марк, — я поправила старый вязаный шарф, который нещадно колол нежную кожу шеи. — Люди перестали видеть людей. В нашем мире видят только бренды, лейблы, ценники. Если на тебе нет логотипа Balenciaga, ты для них просто текстура, фон. Сегодня мы проверим, сколько стоит человечность в самом дорогом ресторане города.
Мой канал «Изнанка Глянца» славился именно такими социальными вскрытиями. Мы были хирургами общества потребления. Мы выводили на чистую воду инфоцыган, продающих воздух, хамоватых чиновников, паркующихся на газонах, и звезд, потерявших связь с реальностью. Но сегодня ставка была выше. Мы шли в «Aurum» — место, ставшее синонимом московского снобизма. Место, где чашка кофе стоила как прожиточный минимум пенсионера, а воздух, казалось, фильтровали через золотую пыльцу.
— Я изучил их систему бронирования, — Марк переключился на деловой тон. — Сегодня там закрытая вечеринка для «своих». Вход только по спискам или для обладателей карт Black Infinity. Но... — он хитро улыбнулся, — у них есть правило «милосердия». В уставе ресторана прописано, что любой путник может зайти в зону бара, чтобы согреться, если на улице непогода. Это старая купеческая традиция, которую они якобы чтут.
— Традиция, о которой они забыли, как только повесили люстры Swarovski, — усмехнулась я. — Проверим их историческую память.
Я сунула в карман старенький кнопочный телефон Nokia (для полноты образа) и проверила, работает ли скрытый микрофон в лацкане.
— Погнали. Ты заходишь первым, как обычный хипстер-фрилансер. Заказываешь латте за тысячу рублей и сидишь в углу. Я захожу через десять минут. Снимаешь общие планы. Детали — на мне. И, Марк... если меня начнут бить, снимай, пока не сломают камеру.
Когда такси высадило меня за два квартала до ресторана, начал накрапывать мелкий, ледяной ноябрьский дождь. Небо было цвета грязного асфальта. Это было мне на руку. Мокрые, слипшиеся волосы и потемневшая от влаги ткань пальто делали образ еще более жалким и отталкивающим. Я подошла к массивным дубовым дверям «Aurum». Швейцар, высокий мужчина в бордовой ливрее с золотыми эполетами, смерил меня взглядом, в котором читалось не просто пренебрежение, а искреннее, почти биологическое отвращение. Будто мусорный бак ожил, отрастил ноги и решил зайти на ужин.
— Служебный вход с заднего двора, — процедил он, даже не поворачивая головы, преграждая путь рукой в белой перчатке.
— Я не на работу, — мой голос дрожал. Я специально репетировала эту интонацию перед зеркалом три часа — смесь робости, стыда и тихой надежды. — Я... я хотела бы выпить чаю. Очень холодно.
Он медленно повернул голову. Его глаза сканировали меня сверху вниз. Старые ботинки, стоптанные на пятках. Шарф с катышками. Лицо без макияжа (на самом деле — сложный грим, имитирующий усталость и синяки под глазами).
— У вас забронировано? — спросил он с издевкой.
— Нет, но я читала, что в баре можно...
— Мест нет, — отрезал он.
— Я вижу через окно пустые стулья у стойки, — я сделала шаг вперед, чуть коснувшись его рукава мокрым пальто.
Он отдернул руку, как от огня, и брезгливо отряхнул рукав.
— Не трогайте меня! — зашипел он. — Ладно. У тебя десять минут. Только в баре. И чтобы тебя не было видно и слышно. Если кто-то из гостей пожалуется — вылетишь быстрее, чем скажешь «нищета».
Внутри пахло дорогим парфюмом, свежими трюфелями и старыми деньгами. Мягкий, янтарный свет люстр отражался в бокалах, звон приборов звучал как тонкая музыкальная шкатулка. Я прошла к барной стойке, стараясь вжимать голову в плечи. Я чувствовала, как десятки взглядов впиваются в мою спину. Это было физически ощутимое давление, словно кожа горела. Шепот затихал там, где я проходила, и сменялся возмущенным гулом.
Я села на высокий бархатный стул, стараясь не задеть своим грязным пальто чью-то норковую шубу, небрежно брошенную на соседнее кресло.
— Горячей воды, пожалуйста. И, если можно, самый дешевый пакетированный чай, — попросила я бармена, молодого парня с модной стрижкой.
Он посмотрел на меня с жалостью, смешанной с брезгливостью, и молча поставил передо мной чашку кипятка.
И тут я услышала её. Этот смех я узнала бы из тысячи. Он был похож на звон разбитого хрусталя — красивый, но режущий уши.
— Боже, Карина, посмотри направо! На три часа! Это что, новый тренд на пост-апокалипсис или у нас тут открылся филиал ночлежки?
Я медленно, очень медленно повернула голову. За центральным VIP-столиком, под огромной хрустальной люстрой, сидела она. Виктория Ланская. Светская львица, владелица сети бутиков «Viktoria’s Choice» и, по совместительству, главный моральный камертон столичного Инстаграма. Я знала её медийный образ наизусть: успешная, духовная, просветленная женщина, которая каждое утро начинает с йоги и аффирмаций про «любовь к миру».
Виктория смотрела прямо на меня. В её глазах не было ни капли той самой любви. Только холодное любопытство энтомолога, рассматривающего жирного жука. Она достала свой последний iPhone 16 Pro Max в золотом корпусе и, совершенно не скрываясь, навела камеру на меня.
— Подписчики должны это видеть, — громко сказала она своей свите. — Эстетика нищеты в «Aurum». Контрасты, девочки, контрасты! Это же чистый арт-хаус!
Мое сердце забилось быстрее. Не от страха. От хищного азарта. Рыбка не просто клюнула, она проглотила наживку вместе с крючком.
Ланская была великолепна в своей рафинированной жестокости. Идеальная укладка «волосок к волоску», платье из последней коллекции Chanel, которое стоило как двухкомнатная квартира в Рязани, и бриллиантовое колье, сверкающее в полумраке, как маленькая галактика. Она царила здесь. Этот ресторан был её сценой, а все остальные — лишь декорациями. Мое присутствие нарушало гармонию её идеального мира, как пятно грязи на белом шелке.
— Эй, милочка! — крикнула она через ползала. Голос её был звонким, поставленным на тренингах по ораторскому искусству. — Тебе, может, денег дать? На нормальную одежду не хватит, конечно, но хоть на кусок мыла заработаешь. А то от тебя веет, знаешь ли... безысходностью.
В зале повисла звенящая тишина. Пианист в углу перестал играть. Люди замерли с вилками у ртов, боясь прожевать кусок фуа-гра. Кто-то нервно хихикнул, поддерживая «королеву», кто-то стыдливо отвел взгляд в тарелку, чувствуя испанский стыд, но никто — абсолютно никто — не вмешался. Мужчины в дорогих костюмах делали вид, что изучают винную карту. Женщины поправляли макияж. Равнодушие было плотным, как кисель.
Я медленно слезла со стула. Ноги специально подкосились, я ухватилась за стойку.
— Простите... вы мне? — тихо спросила я, сжимая в руках потрепанную сумку из кожзама.
— Тебе, чучело, тебе, — Виктория отхлебнула шампанское Cristal, не переставая снимать меня на телефон. — Ты портишь мне аппетит своим видом. Это элитное заведение. Здесь люди отдыхают от... таких, как ты. Биомусора. Как тебя вообще охрана пропустила? Эй, гарсон! Менеджера сюда! Живо!
Она щелкнула пальцами, подзывая персонал, как собак. К нам тут же подлетел напомаженный мужчина в костюме-тройке, с бейджем «Старший менеджер Аркадий».
— Виктория Андреевна, мадам, что-то не так? Мы можем заменить блюдо...
— Уберите это, — она брезгливо махнула наманикюренной рукой в мою сторону, будто отгоняла назойливую муху. — От неё воняет бедностью. У меня аллергия на неудачников.
Аркадий повернулся ко мне. На его лице моментально появилась маска ледяной профессиональной вежливости, за которой скрывалось стальное раздражение. Он видел во мне проблему, которую нужно устранить быстро и тихо.
— Гражданка, я вынужден попросить вас покинуть заведение. Вы нарушаете дресс-код и беспокоите VIP-гостей.
— Но я просто хотела выпить чаю, — возразила я, стараясь, чтобы голос звучал жалко, с нотками слез. — У меня есть деньги. Я заплачу. Вот...
Я начала судорожно рыться в карманах пальто, доставая горсти мелочи и смятые купюры по пятьдесят и сто рублей. Руки мои дрожали (спасибо годам актерских курсов). Одна монетка в десять рублей выскользнула из пальцев, ударилась о паркет и со звоном покатилась через проход, остановившись прямо у туфель Manolo Blahnik на ногах Виктории.
Ланская расхохоталась. Этот смех подхватила её свита — две одинаковые девушки с накачанными губами и пухлый стилист в розовом пиджаке.
— Ой, не могу! Цирк уехал, а клоуны остались! — визжала она. — Забери свои копейки и вали отсюда. Ты здесь никто. Пустое место. Грязь на подошве моих туфель. Ты понимаешь это? Твоя месячная зарплата — это мои чаевые гардеробщику!
В этот момент я почувствовала, как внутри закипает холодная, расчетливая ярость. Я знала, что камера в пуговице пишет каждое слово в 4К разрешении. Марк, сидевший в углу за ноутбуком, подал мне едва заметный знак: он поправил очки. Это значило: «Звук идеальный. Продолжай».
— Вы считаете, что деньги делают вас человеком? — спросила я, глядя ей прямо в глаза. Я выпрямилась, на секунду забыв о роли, но тут же ссутулилась обратно.
— Деньги делают меня свободной от таких, как ты, — отрезала Виктория, перестав смеяться. Её лицо стало жестким, хищным. — А статус определяет право находиться здесь. У тебя нет ни того, ни другого. Ты — ошибка в системе. Глюк. А теперь пшла вон, пока я не велела охране вышвырнуть тебя лицом в лужу.
Она снова повернулась к камере своего телефона, меняя гримасу на сочувственную для сторис:
— Ребята, вы видели это? Просто жесть. Куда смотрит фейс-контроль? Надеюсь, администрация примет меры, иначе я сюда больше ни ногой. Я не для того работаю 24/7, чтобы ужинать рядом с бомжами.
Я молча кивнула, будто принимая поражение, и побрела к выходу. Мои плечи тряслись — якобы от рыданий, но на самом деле от сдерживаемого смеха. За спиной я слышала их обсуждение.
— Вика, ты была слишком добра, я бы сразу вызвала полицию...
— Да ладно, зато контент какой! Охваты взлетят...
Они не знали одного: прямая трансляция на моем резервном канале YouTube уже шла двадцать минут. И счетчик зрителей перевалил за восемьсот тысяч. Ссылка на стрим уже гуляла по всем крупным Telegram-каналам.
Комментарии летели водопадом:
«Кто эта тварь? Ланская совсем берега попутала?»
«Я был подписан на неё три года. Отписка и жалоба!»
«Алиса, пожалуйста, скажи, что у тебя есть план Б!»
«Какой позор... Я плачу. Как жалко женщину».
Я вышла на улицу, вдохнула холодный, влажный воздух и улыбнулась хищной улыбкой акулы, почуявшей кровь.
— Марк, — сказала я в микрофон. — Сворачивайся. Готовь машину. Через час мы возвращаемся. Операция «Золушка наоборот» переходит во вторую фазу.
Черный тонированный минивэн Mercedes V-Class, служивший нам передвижной штаб-квартирой, стоял в темном переулке за углом. Я влетела внутрь, хлопнув дверью, и с наслаждением сорвала с себя вонючее пальто, швырнув его в дальний угол.
— Фух, как же в нем мерзко. Словно кожу чужую носила, — выдохнула я, падая в кожаное кресло перед гримерным зеркалом.
— У нас сорок минут, Алиса. Эфир разрывается. Люди в ярости. Хэштег #ЛанскаяДно уже на первом месте в трендах Твиттера, обогнав новости политики, — мой стилист Катя уже держала наготове влажные салфетки и кисти. — Твой телефон разрывается от звонков рекламодателей, они спрашивают, что происходит.
— Пусть ждут, — я закрыла глаза, пока Катя стирала с моего лица сложный грим, открывая мою чистую, ухоженную кожу. — Что у нас по образу?
— Красный костюм-тройка от Alexander McQueen. Тот самый, с острыми лацканами. Он агрессивный, властный. И шпильки Louboutin — оружие массового поражения. Нужно выглядеть не просто дорого. Нужно выглядеть опасно. Как карающий меч правосудия.
— Идеально, — кивнула я. — Прическу — гладкий хвост. Никаких локонов. Жесткость во всем.
Пока надо мной колдовали визажисты, я взяла планшет и открыла аналитику. Видео, где Ланская унижает «бедную женщину», уже нарезали на клипы в TikTok. Сама Виктория, ничего не подозревая, продолжала постить сторис из ресторана. Вот она ест устрицы. Вот она чокается бокалом с подругой. Подпись: «Вечер в кругу избранных. Энергетика чистоты».
Под её постами уже начался настоящий ад. Тысячи комментариев с проклятиями. Но она, видимо, отключила уведомления или была слишком пьяна от собственного величия и шампанского.
— Алиса, ты готова? — спросил Марк, настраивая профессиональную камеру RED. — Мы заходим через парадный. По полной программе.
— Охрана?
— Я нанял трех парней из элитного ЧОПа. Бывшие спецы. Они будут играть твоих телохранителей. Для пущего эффекта. И я договорился с администратором конкурентов «Aurum», они слили мне компромат на менеджера Аркадия. Пригодится.
Я посмотрела в зеркало. Исчезла забитая женщина в сером. На меня смотрела Алиса Громова — медиа-валькирия. Красный цвет костюма кричал об уверенности. Бриллиантовые серьги-гвоздики ловили свет ламп. Взгляд стал жестким, стальным.
— Пора заканчивать этот спектакль, — сказала я, вставая. — Марк, запускай основной стрим. Название: «Лицо истинной элиты».
Мы подъехали к ресторану на черном «Майбахе». Аренда на час стоила как почка, но визуальный эффект был бесценен. Швейцар, тот самый, что час назад гнал меня как собаку, теперь, увидев флагманский автомобиль, вытянулся в струнку. Он распахнул дверь с поклоном, едва увидев знакомое лицо.
— Госпожа Громова! Какая честь! Мы не ожидали... У нас сегодня закрытое мероприятие, но для вас...
Я вышла из машины, игнорируя его протянутую руку. Я прошла мимо, даже не посмотрев в его сторону. Мои телохранители — три огромных «шкафа» в черных костюмах — шли клином, расчищая путь. Марк шел чуть позади с стедикамом, снимая всё в прямом эфире.
Мы вошли в зал. Гул разговоров стих мгновенно, словно кто-то выключил звук на пульте. Люди узнавали меня. Шепот «Громова... Это же Алиса Громова... Она здесь...» пронесся по залу, как лесной пожар. Менеджер Аркадий побледнел так, что стал сливаться со своей белой рубашкой. Он застыл на полпути с бутылкой вина, рука его дрогнула.
Я шла прямо к столику Виктории. Стук моих каблуков по паркету звучал как отсчет таймера бомбы. Она сидела спиной к входу и что-то оживленно рассказывала, размахивая вилкой с насаженной креветкой. Её подруга Карина, увидев меня, вытаращила глаза, поперхнулась водой и толкнула Викторию локтем под ребра.
— Вика... обернись. Быстро.
Ланская лениво повернулась, недовольная тем, что ее прервали. Сначала на её лице было высокомерное недоумение. Потом — узнавание. Потом — чистый, животный, первобытный ужас. Она узнала меня. И, что хуже, она узнала мои глаза. Те самые глаза, в которые она смотрела час назад с таким презрением. Пазл в её голове сложился.
Я остановилась прямо над ней. Камера Марка взяла крупный план её лица, на котором застыла гримаса паники.
— Добрый вечер, Виктория, — произнесла я. Мой голос звучал спокойно, бархатно, но в тишине зала он был подобен удару хлыста. — Кажется, мы не договорили. Ты что-то говорила про грязь на подошве?
Виктория попыталась встать, но ноги её подвели. Она плюхнулась обратно в кресло, судорожно хватаясь за край стола. Бокал с недопитым Cristal опрокинулся, золотистая жидкость залила белоснежную скатерть и потекла на ее платье от Chanel. Но она даже не заметила.
— Алиса... — пролепетала она, голос её сорвался на фальцет. — Я... я не знала... Это какая-то ошибка... Мы просто шутили, правда!
— Ошибка? — я улыбнулась самой холодной из своих улыбок, наклоняясь к ней ближе. — Ошибка — это перепутать соль с сахаром. А то, что сделала ты, называется социальным садизмом. Ты считаешь, что твой банковский счет дает тебе право унижать людей? Что если у человека старое пальто, он перестает быть человеком?
Я достала свой смартфон и развернула его экраном к ней. На экране бежали цифры просмотров.
— Посмотри сюда, Вика. Это прямой эфир. Нас сейчас смотрят пять миллионов человек. И они только что видели запись с моей скрытой камеры. Видели, как ты выгоняла «бомжиху» на улицу в дождь. Как ты швыряла ей мелочь. Как смеялась.
Ланская побелела. Её губы затряслись. Она понимала, что это не просто скандал. Это конец. Её личный бренд, который она строила годами, рушился в прямом эфире. Рекламные контракты, амбассадорство благотворительных фондов, уважение в тусовке — все это держалось на иллюзии её «светлости». И я только что разбила эту иллюзию кувалдой правды.
— Это был пранк! — взвизгнула она, пытаясь натянуть улыбку. Глаза её бегали в поисках выхода. — Мы снимали социальный эксперимент! Да, точно! Мы хотели проверить реакцию персонала! Девочки, скажите ей!
Подруги Виктории сидели, уткнувшись в тарелки, словно страусы. Они делали вид, что они вообще не с ней, что они мебель. Крысы бежали с тонущего корабля первыми, оставляя капитана тонуть в одиночестве.
— Пранк? — переспросила я, выгибая бровь. — То есть, называть человека «биомусором» — это теперь такой юмор? Хорошо. Давай спросим у аудитории. Ребята, вам было смешно?
Я посмотрела в объектив камеры Марка.
— Чат, голосуем. Единица — если это дно. Двойка — если это смешно.
Марк показал мне экран планшета. Он был залит бесконечным потоком единиц.
К столику подбежал менеджер Аркадий, дрожащий и потный.
— Госпожа Громова, умоляю, давайте уладим это в кабинете... Мы не знали, что это вы... Это чудовищное недоразумение... Мы уволим швейцара...
— Не знали, что это я? — я резко развернулась к нему, и он отшатнулся. — А если бы это была не я? Если бы это была обычная учительница, врач, пенсионерка? Вы бы вышвырнули её так же, как меня час назад? Значит, уважения в вашем «элитном» заведении заслуживают только те, у кого есть медийный вес? Ваш ресторан гнил с головы, Аркадий. И теперь об этом узнает вся страна.
Аркадий открыл рот, но не издал ни звука. Он понимал, что «Aurum» конец. Завтра здесь будут проверки Роспотребнадзора, налоговой и пожарных. А рейтинг на картах уже стремился к нулю.
— Виктория, — я снова обратилась к Ланской, которая теперь тихо плакала, размазывая тушь по щекам. — Я вернулась не для того, чтобы скандалить. Я вернулась, чтобы вернуть долг.
Я достала из кармана пиджака ту самую десятирублевую монету, которую она небрежно пнула час назад.
— Ты сказала, что мне не хватит даже на мыло. Возьми. Тебе это нужнее. Чтобы попробовать отмыть свою совесть. Хотя, боюсь, тут нужна не вода, а кислота.
Я аккуратно положила монету перед ней на мокрую от шампанского скатерть. Звон металла в гробовой тишине прозвучал как удар молотка судьи.
— Выключи камеру! — истерично заорала Виктория, закрывая лицо руками. — Ты не имеешь права! Это частная жизнь! Я подам в суд!
— Подавай, — спокойно ответила я. — Но интернет помнит всё. И эти пять миллионов свидетелей — тоже. Ты хотела славы? Ты её получила. Теперь ты самая известная женщина в стране. Наслаждайся.
Я развернулась на каблуках. Эффект был достигнут. Мораль прочитана.
— Пойдем, Марк. Здесь душно. Слишком много гнили в позолоте. Мне нужно подышать чистым воздухом.
Мы направились к выходу сквозь живой коридор. Посетители провожали нас взглядами. Но теперь в этих взглядах не было пренебрежения. Был страх. Уважение. И, возможно, тень стыда. Кто-то даже начал робко аплодировать, и вскоре овации подхватили другие столики. Люди хлопали не мне — они хлопали падению тирана.
Прошла неделя. Неделя, которая изменила всё.
Я сидела в своем офисе на двадцать пятом этаже, глядя на панораму вечерней Москвы. Город сиял огнями, равнодушный к людским страстям. На столе лежал планшет с открытой аналитикой. Видео «Снобизм в центре Москвы» побило все рекорды русскоязычного Ютуба за десятилетие. Двенадцать миллионов просмотров. Тысячи реакций от блогеров со всего мира. Сюжет показали в новостях на федеральных каналах.
Последствия для Виктории Ланской были не просто катастрофическими. Это была аннигиляция.
В то же утро три крупных международных бренда разорвали с ней контракты с формулировкой «из-за несовпадения этических ценностей». Её сеть бутиков подверглась бойкоту, витрины одного из магазинов кто-то разбил ночью. От неё отвернулись даже те «друзья», которые ели с её рук годами. В светской хронике её имя стало токсичным. Она удалила все социальные сети и исчезла из публичного поля.
Ресторан «Aurum» закрылся «на реконструкцию» через три дня после эфира. Официальная версия — смена концепции. Неофициальная — владельцы пытаются спасти бизнес от полного разорения и ребрендинга.
Но чувствовала ли я триумф?
Дверь тихо открылась. Вошел Марк. Он выглядел уставшим, но довольным.
— Ты видела? Ланская улетает. Кто-то из папарацци снял её в Шереметьево. Летит эконом-классом на Бали. Одна. Без охраны, без свиты. Выглядит... плохо.
— Пусть летит, — я отвернулась от окна. — Может, там, в тишине, она услышит что-то, кроме собственного голоса.
Телефон на столе звякнул. Сообщение с неизвестного номера.
«Ты разрушила мою жизнь. Ты убила меня. Ты довольна, праведница?»
Я знала, кто это. Я долго смотрела на экран, чувствуя странную тяжесть в груди. Справедливость — тяжелый меч. Он ранит и того, кто его держит.
Я начала печатать ответ:
«Я не убивала тебя. Я просто поднесла к твоему лицу зеркало. Ты разрушила себя сама в тот момент, когда решила, что имеешь право унижать слабых. Жизнь не закончилась, Вика. Закончилась ложь. Теперь у тебя есть шанс построить что-то настоящее. Используй его».
Я нажала «отправить» и тут же заблокировала номер.
— А мы что будем делать? — спросил Марк, садясь на край моего стола. — Аудитория жаждет крови. Директ завален просьбами. Просят проверить клинику пластической хирургии, где калечат пациентов. Просят разнести депутата, который сбил собаку. Мы на пике. Мы можем уничтожить кого угодно.
Я посмотрела на него. В его глазах горел тот же огонь, что и у меня неделю назад. Огонь инквизитора. И мне стало страшно.
— Нет, Марк.
— Что значит «нет»? — он удивился. — Мы же только начали! Мы сила!
— Вот именно. Мы сила. А сила требует ответственности. Мы не должны превращаться в палачей. Если мы будем только карать, мы станем такими же, как Ланская, только с другой стороны баррикад.
Я подошла к доске, где висел план съемок, и стерла маркером строку «Рейд по клиникам».
— Давай на следующей неделе снимем другое. Помнишь ту бабушку, Веру Ивановну, из ролика про пенсионеров? Которая вяжет носки для детского дома и кормит весь подъезд пирожками на свою пенсию?
— Помню. И что?
— Мы поедем к ней. Мы сделаем ей ремонт. Мы купим ей новую плиту. Мы расскажем о ней.
— Алиса, — Марк скептически скривился. — Это скучно. Добро не хайпует. Это наберет в десять раз меньше просмотров, чем скандал с Ланской. Хейт продается, любовь — нет.
— Знаю, — я снова посмотрела в окно, где в бесконечном потоке машин текла жизнь. — Но если мы будем кормить людей только ненавистью, они ею подавятся. Нам нужно показать альтернативу. Показать, что человек — это не только грязь и снобизм. Что есть свет. Иначе, Марк... зачем мы вообще всё это делаем? Чтобы тешить свое эго?
Марк молчал минуту. Потом вздохнул и улыбнулся — искренне, по-настоящему.
— Ладно. Твоя взяла. Едем к Вере Ивановне. Я закажу лучшую плиту. И пряжу. Много пряжи.
Я сделала глоток остывшего кофе из бумажного стаканчика. Он был горьким и дешевым. Но в этот момент он казался мне вкуснее любого коллекционного вина. Потому что в нем был вкус свободы. Свободы быть собой, а не чьим-то ожиданием.
— И знаешь, Марк, — добавила я, надевая свое старое, любимое пальто (на этот раз чистое и дорогое). — Оставь то серое пальто из секонд-хенда.
— Зачем? Выкинуть его хотел.
— Нет. Повесь его в шкаф на самое видное место. Пусть висит. Как напоминание.
— О чем?
— О том, как легко потерять человеческое лицо. И как трудно его потом вернуть.
Я выключила свет в офисе. Мы вышли в коридор, оставляя позади шумный успех и миллионы лайков. Впереди была просто жизнь. Сложная, разная, но настоящая. И это была, пожалуй, самая интригующая история из всех.
