Дядя Паша умер нехорошо. Замерз в овраге, возвращаясь с зимней рыбалки. Нашли его только через три дня, когда метель улеглась. Он был твердый, как бревно, и синий, как лед на реке.
Я приехал в деревню Крюково только ради мамы. Она любила брата, хоть и называла его непутевым. Мне же дядя запомнился молчаливым, угрюмым мужиком, который вечно смотрел исподлобья и пах махоркой.
Похороны назначили на самый морозный день февраля. Градусник показывал минус тридцать два. Воздух был таким густым и колючим, что каждый вдох обжигал легкие.
На кладбище, старом, занесенном снегом по пояс, собралась горстка родни и соседей. Человек двенадцать.
Гроб стоял на табуретках у края ямы. Крышку заколотили еще во дворе дома. Баба Нюра, местная плакальщица, настояла: мол, лицо у покойного птицы поклевали, пока он в овраге лежал, нечего людям пугаться. Да и мороз такой, что лишний раз покойника студить не гоже. Так что прощались мы с закрытым, обитым алой тканью ящиком.
Помню, когда мужики несли гроб от катафалка, Сашка-копач буркнул:
— Легкий какой Пашка стал. Высох совсем, пока лежал. Как пушинка.
Никто тогда не придал этому значения. Списали на мороз и усталость.
Мама плакала, прижимая платок к лицу. Пар от дыхания людей поднимался густыми белыми столбами, окутывая процессию туманом.
— Сережка, — дернула меня за рукав тетка Валя. — Сфоткай.
— Зачем? — я поежился. Пальцы в перчатках уже онемели.
— Надо. На память. Кто пришел, кто провожал. Традиция такая. Потом не соберемся ведь.
Я вздохнул, достал свой «Никон». Я работал фотографом на свадьбах, и камера всегда была со мной. Но снимать похороны — это дикость, от которой меня коробило.
— Давайте, встаньте за гробом, — скомандовал я, стараясь сделать всё быстрее.
Люди неохотно потянулись к яме. Встали полукругом за изголовьем закрытого гроба. Мрачные, закутанные в пуховики и шали, с красными от мороза носами.
Я навел объектив. Автофокус жужжал, пытаясь зацепиться за лица сквозь морозную дымку.
— Не моргаем, — буркнул я.
Щелк. Затвор сработал с сухим, металлическим звуком.
— Всё, закапывайте, холодно же! — крикнул кто-то из мужиков.
Поминки проходили в доме дяди Паши. Стол ломился от пирогов, кутьи и дешевой водки. Было жарко, печь натопили до одури. Я быстро опьянел от духоты и усталости.
— Сереж, покажи хоть, что снял, — попросила мама, когда все немного успокоились.
Я достал ноутбук, который возил с собой, чтобы скинуть материал. Вставил флешку.
На экране появилась та самая фотография.
Качество было отличным — профессиональная техника даже в мороз свое дело знает. Резкость бритвенная. Видна каждая морщинка, каждая снежинка на воротниках.
Мама и тетка Валя склонились над экраном.
— Ой, Петровна-то как сдала... — вздохнула тетка. — А это кто? Колька с лесопилки? Ишь, шапку даже не снял.
Я смотрел на фото рассеянно. Двенадцать человек. Гроб на переднем плане. Заснеженные кресты на фоне.
И тут мой взгляд зацепился за деталь.
Я приблизил изображение.
— Что такое? — спросила мама.
— Подожди... — пробормотал я. Хмель выветрился мгновенно.
Я пересчитал людей в кадре.
Раз, два, три... тетка Валя, мама, сосед, копачи... десять, одиннадцать, двенадцать.
Все, кто был.
Но за спинами людей, во втором ряду, между плечом дяди Коли и высокой меховой шапкой бабы Нюры, виднелось еще одно лицо.
Тринадцатый.
Его было плохо видно. Он стоял чуть дальше, в тени еловой лапы.
Я нажал «зум». Пиксели дрогнули и перестроились.
Лицо было серым. Землистым. Глаза смотрели прямо в объектив.
На нем была старая ушанка с одним оторванным «ухом». И брезентовая штормовка.
У меня пересохло в горле.
Я знал эту штормовку. Дядя Паша ходил в ней на рыбалку. Именно в ней его и нашли в овраге.
Но это не мог быть он. Он лежал в гробу, на переднем плане.
— Мам, — голос мой дрогнул. — А это кто?
Мама прищурилась.
— Где?
— Вот. За Колей.
Мама посмотрела. Потом еще раз. Её лицо начало медленно бледнеть.
— Это... — она осеклась. — Похож на Пашку. Ох, Господи... Брат близнец, что ли, у кого? Да нет...
— Сережа, удали, — вдруг резко сказала тетка Валя. Голос у неё стал жестким, испуганным. — Блик это. Или фотошоп твой. Удали немедленно. Не к добру.
Но я не слушал. Я смотрел на монитор.
Я фотограф. Я знаю, как выглядит живой человек на морозе.
Вокруг голов всех людей на фото был ореол пара. Белые облачка дыхания. Они дышали.
Вокруг головы тринадцатого пара не было. Воздух вокруг него был абсолютно прозрачным.
Он не дышал.
Но он стоял. И он улыбался. Едва заметно, одними уголками синих губ. Злая, кривая ухмылка.
И еще одна деталь.
Рука.
Он положил руку на плечо дяди Коли, который стоял перед ним.
Рука была без варежки. Пальцы черные, с обломанными ногтями. На мизинце не хватало фаланги — дядя Паша потерял её на станке в молодости.
— Это он, — прошептал я. — Дядя Паша.
— Ты дурак?! — закричала тетка. — В гробу Пашка! Мы его заколотили!
В комнате повисла тишина. Слышно было только, как трещат дрова в печи.
Я снова посмотрел на фото.
Человек в толпе смотрел на гроб. И в его взгляде не было скорби. Там было... торжество. И голод.
Вдруг дядя Коля, тот самый, что был на фото, сидевший сейчас за столом и глушивший водку, громко икнул и повалился лицом в тарелку.
— Колька! — закричали бабы. — Перепил, ирод!
Его начали тормошить. Подняли голову.
Дядя Коля был мертв. Глаза остекленели, рот открыт.
— Сердце! — крикнул кто-то.
Я смотрел на монитор. На то место, где мертвая рука дяди Паши лежала на плече живого дяди Коли.
Словно он пометил его. Выбрал.
И тут меня осенило. Страшная, невозможная догадка. "Легкий какой стал", — сказал копач.
Я схватил куртку.
— Ты куда?! — крикнула мама.
— На кладбище!
Я не слушал их криков. Я выскочил на улицу, прыгнул в машину. Мотор взревел.
До кладбища было два километра. Я гнал по колее, рискуя улететь в кювет.
Мне нужно было проверить.
Я подбежал к свежей могиле. Холм земли уже схватился коркой. Крест стоял криво.
Копать руками было бесполезно. Но я знал местных мужиков — они ленивые, инструмент с собой не таскают, прячут в кустах до следующего раза.
Я метнулся к старому сараю для инвентаря. Дверь висела на одной петле. Внутри, в углу, стояли две лопаты с намерзшими комьями глины.
Я схватил одну и побежал обратно.
Копачи, торопясь на поминки и замерзнув, схалтурили. Яма была неглубокой, земля рыхлой. Я копал как одержимый, не чувствуя холода.
Через десять минут лопата глухо ударила о дерево.
Я расчистил крышку.
Сбил гвоздодером, который был на черенке лопаты, шляпки гвоздей — они вошли неглубоко, вкривь и вкось.
Я рванул крышку на себя.
Посветил фонариком.
В гробу было пусто.
Только стружка и подушка. Тела не было.
Они похоронили воздух.
Дядя Паша не лежал в гробу, когда мы его везли.
Я вернулся к машине, руки тряслись так, что я не мог попасть ключом в замок.
Я открыл фото на телефоне (я успел скинуть его себе).
Я приблизил лицо «Тринадцатого».
И увидел то, чего не заметил на маленьком экране камеры.
У него во рту, между синими губами, что-то было.
Земля.
У него был полный рот чернозема.
И тут я понял.
Они нашли его в овраге. Привезли в морг. Но то, что они привезли... оно не хотело лежать смирно. Оно ушло. Может быть, еще до того, как гроб заколотили.
Существо встало в круг провожающих, чтобы выбрать следующего носителя. Оно хочет тепла. Оно хочет жизни.
Дядя Коля умер первым. Потому что Оно коснулось его.
Я завел машину.
Телефон звякнул. Сообщение от мамы.
«Сережа, возвращайся скорее. Свет погас. И кто-то ходит на чердаке. Тяжело ходит, как будто в валенках. Валя пошла проверить, и не возвращается».
Я посмотрел на фото еще раз.
Взгляд «Тринадцатого» был направлен не в объектив.
Если провести линию от его глаз... Он смотрел на маму.
Я развернул машину и нажал на газ.
Но я знал, что не успею.
Потому что на фото, если приглядеться к тени еловой лапы за спиной «Паши», можно было увидеть еще кое-что.
Второй силуэт. Едва заметный, прозрачный.
Дядя Коля.
Он уже стоял там, на фото, рядом со своим убийцей. Еще живой, но уже отмеченный.
Теперь их двое.
А в доме, где погас свет, их будет еще больше.
Все персонажи и события вымышлены, совпадения случайны.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшныеистории #мистика #ужасы #крипипаста