Звонки от матери прекратились три дня назад. Сначала я не паниковал — связь в поселке всегда была паршивой, особенно зимой, когда провода обрывало намерзшим льдом. Но когда она не поздравила меня с днем рождения, я понял: что-то случилось. Мама могла забыть выпить таблетки, могла забыть закрыть дверь, но забыть про день рождения единственного сына — никогда.
Я выехал в ночь. Трассу заметало, дворники едва справлялись с липким снегом. Дорога заняла четыре часа вместо двух. К родительскому дому я подъехал уже глубокой ночью.
Дом стоял темный. Труба не дымила, и это пугало больше всего. На улице минус двадцать. Если печь погасла давно, внутри сейчас не намного теплее.
— Мам? — крикнул я, входя в сени.
Дверь была не заперта. Крючок накинут не был.
В доме пахло холодом. Не морозной свежестью, а тем затхлым, стоячим холодом, который бывает в нежилых помещениях. Пахло старыми вещами, валерьянкой и промерзшей штукатуркой.
Я щелкнул выключателем. Света не было. Видимо, обрыв на линии.
Я включил фонарик на телефоне. Луч выхватил вешалку с маминым пальто, стоптанные валенки, зеркало, завешенное платком.
— Мама! — крикнул я громче.
Тишина. Только половицы скрипнули под моими ногами.
Я прошел на кухню. Пусто. На столе чашка с недопитым чаем, промерзшим до дна — лед в ней треснул от мороза.
Я толкнул дверь в спальню.
Луч фонаря заметался по комнате. Кровать заправлена. Идеально ровно, ни складочки. Подушки взбиты горкой, как она любила.
И тут я увидел её.
Мама стояла в дальнем углу комнаты, там, где висела икона Николая Чудотворца.
Она стояла лицом в угол, вплотную. Её лоб упирался в стык обоев. Руки вытянуты по швам, спина неестественно прямая, напряженная, как струна. На ней была только ночная сорочка, и босые ноги стояли на белом от инея полу.
— Мам? — выдохнул я, опуская луч в пол, чтобы не слепить её. — Ты чего? Ты замерзнешь!
Она не шелохнулась.
А потом я услышал звук.
Тихий, монотонный бубнеж. Быстрый-быстрый, без интонаций, на одной ноте.
Я сделал шаг вперед.
— ...мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет... — шептала она.
У меня мурашки побежали по затылку. Это был стишок, который я учил к новогоднему утреннику в детском саду. Тридцать лет назад.
— Мама, тебе плохо? — я подошел ближе. — Давай я скорую вызову. Или печь затоплю...
— ...вдруг упала шишка, прямо мишке в лоб... — продолжала она, не сбиваясь и не делая пауз для вдоха.
Голос.
Это был мамин голос, но... не совсем. Он был лишен возраста. В нем не было старческого дребезжания, не было хрипотцы. Он звучал чисто, звонко и абсолютно плоско. Как будто кто-то включил запись на старом магнитофоне.
Я протянул руку и коснулся её плеча.
Она была твердой. Не напряженной, а именно твердой, как дерево или камень. И обжигающе ледяной. Кожа под тонкой сорочкой задубела на морозе.
— Мам, пошли, — я попытался потянуть её за плечо, развернуть к себе.
Она не поддалась. Она стояла в углу, словно примерзшая к полу. Я дернул сильнее. С таким же успехом я мог бы пытаться сдвинуть статую.
— ...мишка рассердился и ногою — ТОП!
На слове «ТОП» она ударилась лбом об угол. Глухо, сильно, как бьется кость о дерево.
И тут же начала сначала. Без паузы.
— Мишка косолапый по лесу идет...
Меня накрыл иррациональный, животный ужас. Это была не болезнь Альцгеймера. Это было что-то другое. Тело на ощупь было мертвым, промороженным насквозь, но оно говорило.
— Прекрати! — заорал я. — Мама! Посмотри на меня!
Я схватил её за плечи обеими руками и рванул на себя изо всех сил.
Раздался сухой, отвратительный треск. Звук ломающихся промороженных тканей и льда.
Она развернулась.
Луч фонаря ударил ей в лицо.
Я отпрыгнул назад, споткнулся о ковер и упал.
Её лицо... Оно было гладким, восковым. Иней покрывал ресницы. Рот был закрыт, губы плотно сжаты, смерзлись.
Но голос продолжал звучать.
— ...шишки собирает, песенки поет...
Звук шел не из горла. Он шел изнутри, из живота, глухой, утробный звук, пробивающийся сквозь мертвую плоть.
Её глаза были открыты. Широко, до предела. Зрачки расширены так, что не было видно радужки. Две черные дыры, затянутые мутной ледяной пленкой.
Она стояла и смотрела на меня сверху вниз. Её грудь не поднималась. Она не дышала.
— Ты кто? — прошептал я.
Существо, носившее облик моей матери, склонило голову набок. Хрустнули шейные позвонки, ломаясь под неестественным углом.
— Больше я не буду! — вдруг выкрикнуло оно другим голосом. Моим голосом. Детским, плаксивым голосом пятилетнего мальчика. — Мамочка, не надо в угол! Я буду хорошим!
Это было мое воспоминание. Наказание. Угол.
Оно копалось в моей голове? Или в её?
Она сделала шаг ко мне. Движение было резким, дерганым. Колено согнулось с громким щелчком — сустав не сгибался, он ломался, чтобы сделать шаг.
— В угол! — рявкнула она голосом моего покойного отца. — Стой и думай!
Я пополз назад, перебирая руками по полу.
— Мама, это я, Сережа...
Она улыбнулась. Только нижней частью лица. Кожа на щеках треснула от натяжения, но глаза оставались мертвыми.
— Сережа пришел, — сказала она своим обычным голосом, но с той же жуткой, "записанной" интонацией. — Сережа хочет кушать. Сережа вкусный.
Она прыгнула.
Не как старушка. Как насекомое. С места, без разбега, вопреки законам физики.
Я услышал, как трещат её кости в полете.
Я успел откатиться в сторону. Она приземлилась туда, где я только что лежал. Удар был такой силы, что половицы треснули.
Я вскочил и бросился к двери.
За спиной раздался звук, похожий на скрежет ломаемых веток. Она вставала.
Я вылетел в сени, захлопнул дверь в комнату и навалился на неё плечом.
БАМ!
Дверь содрогнулась.
— Мишка косолапый! — заревел голос за дверью. Теперь это был не шепот, а рев, от которого вибрировали стены. — По лесу ИДЕТ!
Удар!
Щепа полетела с косяка. Она била в дверь головой. Она не чувствовала боли.
Мне нужно было бежать. К машине.
Я рванул входную дверь. Она поддалась, слава богу, я не запирал её на засов, когда входил.
Я вывалился на крыльцо, в снег. Дверь осталась распахнутой настежь.
Морозный воздух обжег легкие. Я побежал к воротам. Снег был глубоким, я вяз, падал, вставал.
Обернулся у самой машины.
В проеме распахнутой двери стояла она. В белой сорочке, босая. Пар от неё не шел.
Она не побежала за мной.
Она просто подняла руку с переломанными пальцами и помахала мне. Механически. Влево-вправо. Как махала мне в детстве, когда провожала в школу.
— Прямо мишке в лоб... — донеслось до меня через завывание ветра.
Я запрыгнул в машину. Завелась.
Я гнал по трассе, не разбирая дороги, пока не увидел огни заправки. Там, при свете ламп, меня накрыла истерика.
Полиция приехала утром. Вместе со мной они вернулись в дом. Я боялся ехать, но следователь настоял, нужно было опознание.
Когда мы подошли к дому, я замер.
Входная дверь, которую я оставил распахнутой настежь, когда убегал, была плотно закрыта.
Следователь дернул ручку. Заперто.
— У вас ключи есть? — спросил он.
Я помотал головой.
Они взломали дверь ломом. Тяжелый железный засов был задвинут изнутри.
В доме было тихо.
Маму нашли в той самой комнате.
Она лежала в углу, свернувшись калачиком. Мертвая. Окоченевшая.
Врач сказал — переохлаждение. Сердце остановилось. Сказал, что она умерла примерно три дня назад. Еще до моего приезда. Тело промерзло насквозь.
— Но я же видел... — начал я и осекся.
Что я видел? Ожившую ледяную статую?
Следователь показал мне странность.
Обои в углу, где она лежала, были содраны. Но не там, где было её лицо, а ниже, у самого пола, там, где лежали её руки. И на штукатурке ногтями, в кровь, были выцарапаны слова.
ЭТО НЕ СЫН. ЭТО НЕ СЫН. НЕ ПУСКАТЬ. НЕ ОТКРЫВАТЬ.
И последняя надпись, совсем неразборчивая:
ОНО ПРИШЛО В ЕГО ОБЛИКЕ. Я В УГОЛ. Я НАКАЗАНА.
Я вышел на крыльцо, чтобы не упасть в обморок.
Полицейские грузили тело.
Я посмотрел на свои руки. Они дрожали.
Мама умерла три дня назад. Она сошла с ума, заперлась и умерла от холода и страха, пытаясь спрятаться в углу.
Но кто тогда вчера ночью махал мне с крыльца?
И кто запер засов изнутри в пустом доме, где лежал только промерзший труп?
Я посмотрел на лес, подступающий к дому. Темный, густой ельник.
Мне показалось, или за крайним деревом мелькнуло что-то белое и помахало мне рукой?
Я сел в машину.
Когда я отъезжал, в голове крутилась одна мысль.
Та тварь. Она читала стишок.
"Мишка косолапый по лесу идет..."
Она не просто повторяла за мной. Она училась. Она калибровала голос.
И теперь она знает, где я живу. Ведь в паспорте мамы, который лежал на комоде, была моя прописка.
Все персонажи и события вымышлены, совпадения случайны.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшныеистории #мистика #ужасы #крипипаста