Когда твой босс дарит тебе антикварный хлам, стоит ждать подвоха. Когда твой сосед — хамоватый хирург с волчьим билетом, стоит ждать скандала. А когда эти двое сталкиваются в твоей жизни одновременно, стоит ждать перестрелки, страстного романа и состояния, спрятанного там, где никто не искал.
***
— Ты не просто дура, Марина, ты — феерическая идиотка! — Аркадий Павлович не кричал, он визжал, и этот визг противно резонировал с хрустальными подвесками люстры в его кабинете. — Я тебе предлагаю шанс всей жизни, а ты мне про что? Про творческий кризис?
— Я не про кризис, — я пыталась вставить слово, но куда там. — Я про то, что не могу редактировать мемуары вашей любовницы. У нее словарный запас как у зубочистки!
— Это не мемуары, это исповедь светской львицы! — Аркадий багровел, и его лысина покрывалась несимпатичными пятнами. — В общем так. Либо ты берешь рукопись, либо выметаешься. И вот еще что.
Он вдруг резко сменил тон. С истерического на елейный. Подошел к огромному сейфу, порылся там и выставил на стол… чудовище. Это была пишущая машинка. Огромная, черная, железная, весом, наверное, с небольшого бегемота. «Ундервуд». Старый, пыльный и, судя по виду, проклятый.
— Это тебе, — Аркадий улыбнулся так, что мне захотелось перекреститься, хотя я атеистка. — Для вдохновения. Раритет! Клавиши помнят пальцы великих. Возьми, поставь дома, смотри на нее и пиши. Это мой тебе аванс. И знак примирения.
— Аркадий Павлович, мне ее куда? На голову поставить? У меня в студии и так не развернуться.
— А ты найди место. Искусство требует жертв. Забирай, я сказал! Машина внизу, водитель поможет донести. И чтобы к понедельнику первая глава была у меня.
Я ехала домой в такси, прижимая к себе этого чугунного монстра, и чувствовала себя полной дурой. Женская интуиция, эта вредная тетка, которая обычно спит, когда я выбираю мужиков, сейчас орала благим матом: «Выброси каку!». Но здравый смысл (или жадность? Аркадий платил в трое выше рынка) велел терпеть.
Дома, в моей крошечной студии в новостройке на окраине Москвы, машинка смотрелась как надгробие посреди детской площадки. Я водрузила ее на единственный стол, смахнула пыль и чихнула. За стеной тут же раздалось:
— Будь здорова, зараза! И прекрати двигать мебель, два часа ночи!
Это Глеб. Мой сосед. Мой личный сорт кошмара. Бывший хирург, которого выперли из Склифа за драку с пациентом (ходят слухи, что пациент был депутатом, а Глеб был трезв, но очень зол). Теперь он работал в частной скорой, пил черный кофе литрами и ненавидел все человечество, а меня — персонально.
— Сам заткнись! — крикнула я в стенку. Слышимость в нашем «элитном жилье» такая, что можно перешептываться.
Глеб что-то пробурчал, хлопнул дверью холодильника и затих. Я посмотрела на машинку. Черные круглые клавиши с русскими буквами смотрели на меня как глаза паука.
«Ну и ладно, — подумала я. — Завтра продам на Авито».
Если бы я знала, что из-за этого куска железа моя жизнь полетит кувырком, я бы выбросила ее прямо в окно. Вместе с Аркадием.
***
На следующий день я вернулась домой поздно. Заказчица, та самая «светская львица», оказалась еще тупее, чем я думала, и мы три часа обсуждали, как правильно писать слово «интеллект» — с двумя «л» или все-таки через «е».
Я вставила ключ в замок и поняла, что он не поворачивается. Точнее, поворачивается, но в пустоте. Дверь была открыта.
Сердце ухнуло куда-то в пятки. Я толкнула створку.
Мама дорогая.
В моей квартире не просто искали что-то. В моей квартире танцевали слоны. Все вещи из шкафов были на полу. Книги выпотрошены. Даже банка с гречкой на кухне была перевернута, и крупа хрустела под ногами, как битое стекло.
— Твою ж дивизию… — выдохнула я.
— Чего орешь? — в дверном проеме нарисовался Глеб. В растянутой футболке и трениках. Вид у него был, как всегда, помятый и наглый. — Опять мужика привела, а он сбежал через окно?
— Глеб, иди к черту, — у меня затряслись губы. — Меня ограбили.
Он мгновенно изменился. С лица сползла ухмылка. Он шагнул внутрь, отодвинул меня плечом (твердым, кстати, как скала) и быстро оглядел разгром.
— Стой здесь. Ничего не трогай.
Он прошел по квартире, заглянул в ванную, проверил балкон. Вернулся.
— Чисто. Ушли. Что пропало? Ноут? Деньги? Золото-бриллианты?
Я, спотыкаясь о разбросанные лифчики, кинулась к тайнику в коробке из-под обуви.
— Деньги на месте… Сережки бабушкины… на месте. Ноутбук вон, на диване лежит.
— Странные воры, — хмыкнул Глеб, поднимая с пола томик Пастернака. — Интеллигентные. Книжки читали. Слушай, а они что, гречку перебирали? Золушки, блин.
И тут меня осенило. Я метнулась к столу.
«Ундервуд».
Он стоял на месте. Но что-то было не так. Он стоял не прямо, а чуть криво, и крышка, закрывающая каретку, была погнута.
— Они искали что-то крупное, — сказал Глеб, проследив за моим взглядом. — Подушки диванные вспороли. Матрас перевернули. Что у тебя есть такого, за что можно квартиру разнести, но при этом деньги не взять?
— Ничего! — я села на стул и разревелась. — У меня только долги и нервный тик!
— Ну-ну, не реви, — Глеб неловко похлопал меня по плечу. — Пойдем ко мне. Чаю налью. С коньяком. Тебе сейчас надо. А ментов вызовем от меня.
У Глеба было чисто, пусто и пахло спиртом и табаком. Типичная берлога одинокого волка.
— Пей, — он сунул мне кружку. — И рассказывай. Кто тебя мог заказать?
Я рассказала про Аркадия. Про машинку. Про «мемуары».
— Машинка, говоришь? — Глеб прищурился. У него были удивительные глаза — холодные, серые, цепкие. Как скальпель. — А давай-ка мы ее сюда притащим.
***
Мы не успели.
Утром я пошла в магазин за сливками — нервы нервами, а кофе без сливок я пить не могу. Вышла из подъезда, поежилась от ноябрьского ветра. У нас район новый, пустыри, стройка, ветер гуляет как хозяин.
— Девушка, закурить не найдется?
Двое. Спортивные костюмы, но лица не пропитые. Серьезные лица.
— Не курю, — буркнула я и ускорила шаг.
— А мы слышали, у вас машинка печатная есть. Лишняя.
Меня схватили за локоть. Жестко. Профессионально.
— Ключи давай. Быстро. И без шума.
Паника накатила ледяной волной. Я открыла рот, чтобы закричать, но ладонь в кожаной перчатке залепила мне лицо.
— Тихо, сука, — прошипел второй мне в ухо. — Просто отдай ключи.
И тут случилось чудо. Точнее, не чудо, а физика. Тяжелый пакет с мусором (я его захватила по привычке) прилетел точно в затылок тому, кто меня держал.
— Эй, уроды! — голос Глеба звучал на удивление весело. — Двое на одну? Не по понятиям.
Бандит отпустил меня и развернулся. Глеб стоял в трех метрах, в руках у него была монтировка (откуда?!).
— Вали отсюда, доктор, — рыкнул второй. — Не твое дело.
— Мое, — Глеб шагнул вперед. — Она мне денег должна.
Драка была короткой. Я даже не успела испугаться за Глеба. Он двигался не как в кино, не махал кулаками. Он просто… ткнул одного монтировкой куда-то под колено (хруст был мерзкий), а второму, который кинулся на него с ножом, сломал руку. Быстро, сухо, деловито. Как кость вправлял.
— Бежим! — крикнул он, хватая меня за руку.
Мы влетели в подъезд, лифт, как назло, застрял на 15-м этаже. Мы взлетели на третий этаж пешком. Глеб запихнул меня в свою квартиру, закрыл дверь на три замка и привалился спиной к косяку. Дышал он тяжело.
— Ты… ты где так научился? — спросила я, сползая по стене.
— В анатомичке, — огрызнулся он, осматривая костяшки пальцев. — Знание анатомии, Марина, великая сила. Знаешь, куда нажать, чтобы человек присел и подумал о вечном.
Он посмотрел на меня. Взгляд стал мягче.
— Цела?
— Вроде да. Глеб, они про машинку говорили.
— Я так и понял. Тащи сюда своего монстра. Будем вскрывать.
***
«Ундервуд» стоял на кухонном столе Глеба, черный и зловещий. Глеб вооружился набором отверток, пинцетом и (зачем-то) хирургическим зажимом.
— Если это просто антиквариат, то я балерина, — бормотал он, откручивая винты корпуса. — Аркадий твой — жук тот еще. Зачем ему дарить тебе вещь, за которой охотятся быки с ножами?
— Чтобы спрятать? — предположила я.
— Бинго. Ты идеальный тайник. Дура (прости), живешь одна, в искусстве не шаришь. Если тебя грохнут — никто и не заметит, кроме мамы.
— Спасибо на добром слове.
Крышка снялась с трудом. Внутри было много пыли, рычагов и пружин.
— Пусто, — разочарованно протянул Глеб. — Смотри. Механизм чистый. Ни пакетиков с коксом, ни флешек.
Он перевернул машинку. Тяжеленная.
— Подожди… — он постучал отверткой по валу, на который накручивается бумага. Звук был глухой. Но не металлический. — Резина. Старая, дубовая резина.
Глеб взял скальпель (он у него дома тоже был, маньяк). Аккуратно поддел край резинового покрытия вала.
— Опа.
Под слоем старой резины блеснуло что-то желтое.
Глеб полоснул сильнее. Резина разошлась, как кожа.
Мы оба замерли.
Вал был не сплошной. Он был плотно, виток к витку, обмотан тонкой золотой проволокой. Но это было не главное. В углублениях, высверленных в металле вала, сидели камни.
Они не сияли, потому что были в какой-то смазке. Но это были они.
Алмазы.
Штук пятьдесят. Крупных. Мутных. Неограненных.
— Твою мать, — прошептал Глеб. — Это не мемуары. Это пенсионный фонд Аркадия Павловича.
— Это алмазы? — пискнула я.
— Это сырье. Неучтенка. Якутия или Африка, хрен разберешь. Контрабанда в чистом виде. И проволока… это платина, скорее всего. Марина, поздравляю. Ты владеешь состоянием в пару миллионов долларов. И сроком лет на пятнадцать.
Он сел на табуретку и закурил прямо в кухне.
— Аркадий использовал тебя как мула. Передержка. Видимо, у него горело, надо было скинуть товар. А потом он планировал забрать машинку обратно. «Ой, Мариночка, я передумал, вот тебе ноутбук, верни раритет».
— А те двое? — спросила я.
— А это конкуренты. Или те, кого Аркадий кинул. Они знали, что груз ушел, но не знали точно, как он выглядит.
***
— Нам надо валить, — сказал Глеб. — Прямо сейчас. Те двое знают, где мы живем. Они вернутся с подмогой и стволами.
— Куда валить? В полицию?
— Ага. Придешь в отделение с мешком алмазов? Тебя закроют до выяснения, а алмазы исчезнут в вещдоках. Аркадий — птица высокого полета, у него наверняка подвязки в органах. Нас сгноят в СИЗО.
Мы собрались за десять минут. Глеб кинул в спортивную сумку сменное белье, аптечку (половина сумки) и ноутбук. Я схватила паспорт, кота (у меня есть кот, сфинкс по имени Рамзес, лысый и злобный) и тушь для ресниц.
— Машинку берем? — спросила я.
— Вал берем. Остальное — в помойку.
Глеб выдрал драгоценный вал, завернул его в полотенце и сунул в рюкзак.
Мы уехали на дачу к другу Глеба, где-то под Серпуховом. Глушь, ноябрь, грязь. Дом холодный, печка дымит.
— Романтика, — буркнула я, кутаясь в плед.
— Зато живые, — Глеб колол дрова во дворе. Он вообще оказался удивительно приспособленным к жизни. Не то что мои бывшие «творческие личности», которые лампочку вкрутить не могли без экзистенциального кризиса.
Вечером мы сидели у печки, пили водку (другого не было) и смотрели на огонь.
— Почему ты мне помогаешь? — спросила я. — Мог бы сдать меня и забрать камни. Или просто послать.
Глеб посмотрел на меня долгим взглядом.
— Я не люблю подонков, Марина. И не люблю, когда обижают идиоток.
— Спасибо.
— А еще… — он замялся, что ему было несвойственно. — Ты варишь вкусный борщ. Я запах слышал через вентиляцию.
— Я не варю борщ. Я заказываю доставку из «Теремка».
Глеб расхохотался. Впервые за все время. И вдруг, совершенно неожиданно, наклонился и поцеловал меня.
Поцелуй был как и сам Глеб — жесткий, с привкусом табака и водки, но такой… настоящий. У меня закружилась голова.
— Это нервное, — прошептала я, когда мы оторвались друг от друга.
— Заткнись, — сказал он и поцеловал меня снова.
А утром позвонил Аркадий. На мой телефон, который я, дура, включила «на минуточку».
***
— Мариночка! — голос Аркадия дрожал. — Ты где? Я волнуюсь! Почему не отвечаешь? Как там машинка? Творчество идет?
— Идет, Аркадий Павлович, — сказала я, глядя на Глеба, который делал мне знаки «не бросай трубку». — Так идет, что аж искры летят. Бриллиантовые.
В трубке повисла тишина. Тяжелая, ватная.
— Ты… ты открыла ее? — голос босса стал ледяным.
— Открыла. Красиво. Особенно платина.
— Слушай меня внимательно, сука, — маски были сброшены. — Вернешь все — останешься жива. Нет — тебя найдут в канаве.
— Я знаю, — вмешался Глеб, выхватив у меня трубку. — Слушай сюда, упырь. Товар у нас. Мы знаем, сколько он стоит. Мы хотим половину. Кэшем. И гарантии.
— Кто это? — взвизгнул Аркадий.
— Твой ночной кошмар. Встречаемся завтра. На заброшенном заводе ЖБИ в Химках. Знаешь место? Приедешь один — получишь вал. Приедешь с хвостом — я солью инфу твоим конкурентам. И ментам заодно.
Глеб сбросил вызов.
— Ты что творишь?! — заорала я. — Какой завод? Какие Химки? Нас там прикопают!
— Не прикопают. У меня есть план. И друг.
— Какой друг? Тот, чья дача?
— Нет. Друг из прошлого. Из органов. Честный. Такие бывают, представляешь?
Друга звали полковник Шубин. Он приехал через два часа, на старой «Ниве», с глазами уставшего бассета. Выслушал нас, покрутил в руках вал с алмазами.
— Крупная партия. Мы этот канал год пасем. Аркадий — лишь посредник. Покупатель будет там же, на встрече. Они захотят проверить товар.
— И что нам делать? — спросила я.
— Вам — сидеть в машине и не отсвечивать. Работать будем мы.
На следующий день была классика жанра. Завод, серые стены, дождь со снегом. Мы с Глебом сидели в «Ниве» Шубина (на заднем сиденье, под кучей тряпок) и наблюдали через тонированное стекло.
Приехал «Мерседес» Аркадия. И два джипа охраны. Аркадий вышел с чемоданчиком. Навстречу ему из цеха вышли трое. Те самые, что напали на меня, плюс какой-то седой мужик в кашемировом пальто.
— Это Покупатель, — шепнул Шубин в рацию. — Ждем передачи.
Глеб (он должен был вынести вал) вышел из-за укрытия. Я чуть не умерла от страха. Он шел спокойно, держа в руках сверток.
— Деньги покажи, — крикнул Глеб.
Аркадий открыл чемодан.
— Товар давай!
Глеб кинул им сверток. Седой поймал, развернул.
— Взять их!!! — заорал Шубин в рацию.
И тут начался ад. Светошумовые гранаты, крики «Работает ОМОН!», стрельба. Аркадий пытался бежать, поскользнулся в грязи, упал. Седой отстреливался.
Глеб, вместо того чтобы лечь на землю, как велели, рванул ко мне. Он выдернул меня из машины, прикрыл собой и потащил за бетонные блоки.
— Дурак! — орала я. — Тебя же могли убить!
— Могли, — он улыбался, и на щеке у него была грязь. — Но я же обещал тебя защищать.
***
Все закончилось хорошо. Ну, почти.
Аркадия посадили. Седого тоже. Алмазы изъяли в пользу государства (обидно, конечно, но свобода дороже).
Глеба восстановили в медицине — Шубин замолвил словечко, да и история получила огласку. Теперь он снова режет людей, но уже легально, в хорошей клинике.
Мы живем вместе. В моей студии, потому что у Глеба «нет уюта», а у меня есть кот. Рамзес, кстати, Глеба уважает — тот знает, где почесать, чтобы было приятно, анатомия же.
Я пишу книгу. Не мемуары светской львицы, боже упаси. Я пишу детектив. «Алмазный вал». Глеб редактирует медицинские сцены и ругается, что я делаю героев слишком сентиментальными.
Вчера мы гуляли по парку. Шел снег, пахло мандаринами (скоро Новый год).
— Знаешь, — сказал Глеб, сжимая мою руку в своем огромном кармане. — А ведь если бы не этот лысый гад Аркадий, мы бы так и перестукивались через стенку.
— Ага. И я бы продолжала считать тебя хамом.
— А я тебя — истеричкой.
— Я и есть истеричка.
— Знаю. Но теперь ты моя истеричка.
Он поцеловал меня прямо посреди аллеи, и проходящая мимо бабушка осуждающе покачала головой: «Срамота!».
Мы рассмеялись.
Жизнь удивительная штука. Иногда, чтобы найти счастье, нужно получить в подарок старый хлам, пережить взлом, ограбление и спецназ. И понять, что твой человек — это не тот, кто дарит тебе цветы и водит в рестораны, а тот, кто готов вырубить ради тебя двух амбалов монтировкой и есть твой «борщ» из доставки.
А вы бы рискнули оставить себе такой «подарок» с сюрпризом, зная, что за ним охотится мафия, или сразу побежали бы в полицию, даже понимая, что вам никто не поверит? И главное — смогли бы вы полюбить соседа, который называет вас идиоткой, но при этом закрывает собой от пуль?