Меня зовут Алина, и сегодня я съела целую тарелку греческого салата. Сама. От начала до конца. Без посторонних комментариев о калориях, без одобрительного кивка, когда вилка касалась огурца, и без едва слышного вздоха, когда я потянулась бы к оливке. Я сидела одна на своем балконе, солнце пригревало колени, и соль на помидорах казалась самым изысканным деликатесом в мире. А все потому, что я ее выбрала. Но это — финал. А начало, как это всегда и бывает, было очаровательным.
Мир познакомил меня с Арсением Владимировичем три года назад. Мне было двадцать девять, ему — сорок пять, но выглядел он на все пятьдесят, и в этом была его отдельная, железная порода. Мы встретились на отраслевой конференции, где я, скромный менеджер проектов, пыталась не потеряться среди галстуков и громких названий. Он был спикером. Не тем, кто кричит в микрофон, а тем, кто говорит тихо, и из-за этого весь зал замирает. Голос — бархатный, уверенный, проникающий в каждую клеточку. Он говорил о деловой хватке, о выдержке, о том, что успех — это не вспышка, а ровное, контролируемое пламя. Я слушала, раскрыв рот.
После выступления он оказался рядом у кофейного стола. Его рука, большая, с дорогими, но не кричащими часами, потянулась к тому же кувшину, что и моя.
— Позвольте, — сказал он, и взял мой стакан. — В этой гостинице кофе — преступление против человечества. Я закажу нам правильный.
Я лишь кивнула, чувствуя себя школьницей. Он заказал. И кофе действительно оказался волшебным. Он говорил, я слушала. Он спрашивал — о работе, о моих взглядах, о прочитанных книгах. Его внимание было физически ощутимо, как теплый плед. Он не смотрел на меня как на молодую дурочку, он вникал. Тогда это показалось уважением.
Арсений Владимирович стал просто Арсеном через неделю, на первом свидании в ресторане с видом на ночную набережную. Я надела свое лучшее маленькое черное платье, нервничала, раз десять перечитала меню. Он пришел, чуть запоздав (деловой звонок, извинился), оценил меня взглядом — не пошло, а одобрительно, как ценитель.
— Ты сияешь, — сказал он просто, и мне стало тепло.
Официант подал меню. Я открыла его, начала просматривать.
— Что думаешь взять? — спросил Арсен, отхлебывая виски со льдом.
— Я между стейком из тунца и утиной грудкой, — неуверенно сказала я.
Он мягко, почти отечески улыбнулся.
— Тунец здесь пересушивают. А утка будет жирной для твоего типа пищеварения. Поверь мне. — Он поймал взгляд официанта и, не глядя в меню, произнес: — Принесите нам на первое тартар из телятины, на второе — парового сибаса с молодой спаржей. И зеленый салат, только заправку отдельно.
Официант кивнул и забрал мою менюшку. Я замерла.
— Ты не против? — спросил Арсен, и в его голосе не было и тени сомнения, что я могу быть против. Была лишь забота. Глубокая, мужская забота о том, чтобы у его женщины все было лучшее.
— Нет… Нет, конечно, — выдавила я. — Просто я удивлена, ты же даже не смотрел меню.
— Я здесь бываю, — он пожал плечами. — Я знаю, что здесь стоит есть. А зачем тебе тратить на это силы? У тебя и так сегодня был тяжелый день, ты рассказывала.
И это сработало. Это прозвучало не как контроль, а как облегчение. Как будто он взял на себя мелкую, но утомительную задачу выбора, чтобы я могла расслабиться. Сибас был идеален. Вечер — волшебным. Он рассказывал истории из бизнеса, смешные и пугающие, говорил о философии стоиков, цитировал Бродского. Я чувствовала себя избранной. Такой серой мышкой, которую заметил горный орел и решил взять под свое крыло.
Так и пошло. Он заказывал еду. Сначала в ресторанах, потом, когда наши отношения стали серьезными и я практически переехала в его просторную, выдержанную в стиле «мужского клуба» квартиру, — дома. Он составлял меню на неделю, согласовывая его с моим, как он говорил, «деликатным» желудком и моими тренировками в зале, к которым он же меня и мягко подталкивал: «Тебе же будет легче, дорогая. Чувствовать себя в тонусе». Он выбирал мне одежду. Не прямо не покупал платья, но его одобрительный кивок, когда я надевала что-то из простых линий и натуральных тканей, и легкая, едва уловимая гримаса при виде яркого принта или короткой юбки, стали для меня четким ориентиром. Я почти перестала носить красное. Он говорил: «На тебе это смотрится дешево». И я верила. Ведь он знал лучше.
Мир сузился до размеров его мира. Мои подруги понемногу отсеялись. Сначала он мягко шутил над их «легкомыслием», потом выражал «искреннее беспокойство», что Лиза тянет меня в бары, а Катя вечно ноет о мужьях. «Ты перерастаешь этот круг, Алина. Тебе нужно иное общество». Его общество. Его друзья — такие же солидные, говорливые мужчины под пятьдесят и их ухоженные, молчаливые жены. Я пыталась вставить слово о новой выставке или книге, но меня перебивали взглядом, полным снисходительного любопытства, и тут же переводили разговор на цены на коммерческую недвижимость или винную карту в Тоскане. Я чувствовала себя экспонатом: «Молодая спутница Арсения. Посмотрите, как она его слушает».
А я его слушала. Потому что в его мире была стабильность. Красивый дом. Дорогие путешествия (куда и как решал он). Ощущение причастности к чему-то важному. Он был моим проводником, моим наставником, моим… хозяином. И я заглушала мелкий, противный голосок внутри, который иногда шептал: «А где же ты?»
Тревожные звоночки были, да. Но они были одеты в броню заботы. Я записалась на курсы итальянского — он похвалил мой выбор, но через месяц сказал: «Зачем тебе тратить вечера? Мы бы могли проводить их вместе. Ты и так устаешь. А если понадобится, в Италии будет гид». И я бросила. Я хотела купить на свою зарплату смелое пальто с огромной пряжкой — он вздохнул: «Дорогая, это же крик моды. Ты же не хочешь выглядеть как все эти девочки? У тебя есть классное кашемировое, я тебе его выбирал». И я не купила. Самый громкий звоночек прозвенел на день рождения моей мамы. Я хотела подарить ей тур в Грузию, она давно мечтала. Арсен внимательно выслушал, а потом сказал: «Милая, подумай. У твоей мамы давление. Горные серпантины, другая кухня. Это риск. Лучше купи ей хорошую швейную машинку, практично и полезно». Я спорила, плакала от бессилия, но он был непоколебим, как скала. И дарил доводы, а не приказы. Всегда доводы. Мама получила швейную машинку. И я видела легкое разочарование в ее глазах, когда она сказала: «Спасибо, дочка. Ты, наверное, советовалась с Арсением? Он у тебя такой… рациональный».
Бунт начался с салата. Простого, как мир, греческого салата.
Мы были в его любимом ресторане. У меня был ужасный день: сорвался важный проект, начальник накричал. Я мечтала только об одном — залезть в большую тарелку чего-нибудь сочного, свежего, с фетой и маслинами, и запить это бокалом холодного розового вина. Я пришла туда с этой четкой целью.
Арсен, как обычно, изучал винную карту. Он поднял на меня глаза.
— Вид убитый. Все хорошо?
Я рассказала. Он кивал.
— Ничего, справишься. Ты сильная. Но сейчас тебе нужно не вино, а покой. Закажем тебе травяной чай и что-нибудь легкое? Рыбу на пару?
Мое внутреннее «я» сжалось в тугой, горячий комок.
— Знаешь, я сегодня просто смертельно хочу греческий салат и розовое вино, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Он отложил карту. Взгляд его стал внимательным, как у хирурга перед операцией.
— Алина. После такого дня соль и жир — последнее, что нужно твоей нервной системе. И алкоголь. Это не забота о себе, это саморазрушение. Дай мне позаботиться о тебе. Официант!
Я положила руку на его запястье. Впервые.
— Арсен. Я хочу салат. И вино. Пожалуйста.
Тишина за нашим столиком стала густой, звенящей. Он медленно отвел свой взгляд от моей руки к моему лицу. В его глазах было не гнев, а что-то худшее — разочарование. Как в непослушном, капризном ребенке, который не понимает, что для его же блага.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Как знаешь.
Он сделал заказ. Салат и вино для меня. Для себя — стейк рибай и бокал бордо. Он молчал всю трапезу. Я ела свой салат. Он был самым безвкусным в моей жизни. Каждый кусок феты казался комом глины. Я пыталась говорить, он отвечал односложно. Атмосфера леденила все вокруг.
Дома он не стал ссориться. Он пошел в свой кабинет — святая святых, куда я заходила только с разрешением, чтобы положить на стол чашку кофе. Через полчаса он вышел. В руках у него была не iPad, не документы, а обычная ученическая тетрадь в синей обложке. Такая, какие были у нас в школе.
— Сядь, — сказал он. Голос был ровным, без эмоций.
Я села на край дивана, чувствуя себя на допросе.
Он сел напротив, положил тетрадь на колени.
— Алина. Я очень к тебе привязан. Я вложил в наши отношения много времени, сил, эмоций. Я видел в тебе потенциал. Видел хрупкую, умную девушку, которую можно вырастить в настоящую женщину. С характером. Со вкусом. С достоинством.
Он говорил, а у меня стучало в висках.
— Но последнее время, особенно сегодня, я наблюдаю регресс. Детские бунты. Необдуманные решения. Это мешает нам. Мешает мне. А что мешает мне — мешает и моему бизнесу, а значит, и нашему общему благополучию.
Он открыл тетрадь. Мое сердце упало куда-то в ботинки.
— Я давно веду эти записи. Для себя. Чтобы анализировать наши точки роста. Сегодня я решил, что пришло время ознакомить и тебя. Чтобы мы могли двигаться дальше осознанно.
Он перелистнул несколько страниц, исписанных его ровным, размашистым почерком. Остановился на чистом листе. Рядом лежала дорогая перьевая ручка.
— Давай структурируем наши отношения. Озвучим правила. Чтобы не было недопониманий.
И он начал диктовать. А я сидела, окаменев, и слушала, как мой мир, и без того тесный, превращается в тюремную камеру с пронумерованными правилами.
«Пункт первый, — произнес он. — Принятие решений в области здоровья, питания и внешнего вида остается за мной, как за более опытной и объективной стороной. Обсуждению не подлежит. Сегодняшний инцидент в ресторане — последний».
«Пункт второй. Круг общения. Твои контакты с подругами Лизаветой и Екатериной прекращаются. Их влияние токсично. Общение с матерью — не чаще раза в неделю, и без обсуждения наших внутренних отношений».
«Пункт третий. Финансы. Твоя зарплата поступает на общий счет, которым управляю я. На личные нужды ты согласовываешь со мной бюджет. Это научит тебя финансовой грамотности».
«Пункт четвертый. Личное пространство. Мой кабинет, мой ноутбук, мой телефон — вне зоны твоего доступа. Это зона ответственности, а не любопытства».
«Пункт пятый…»
Он читал еще минут десять. Голос его был монотонным, деловым. Будто мы заключали контракт на поставку станков. А не контракт на мою жизнь. В пунктах регулировалось, когда я могу выходить из дома вечером (только с ним), как часто я должна посещать спортзал (5 раз в неделю), какие книги стоит читать (он составит список), и даже то, что мои «эмоциональные выплески» будут считаться нарушением договоренностей и повлекут «санкции» — лишение каких-то благ, вроде поездки на море или покупки обещанной сумки.
Последней каплей стал не сам список. А то, что он сделал потом. Он протянул мне ручку.
— Прочитай с начала и подпишись внизу. Как знак того, что ты поняла и принимаешь правила игры. Для порядка.
Я посмотрела на тетрадь. На его почерк. И увидела, что листы перед этим чистым листом — все были исписаны. Я машинально перевернула несколько страниц назад. И замерла.
Там были даты. Старые, двух- и трехлетней давности. И записи.
«20.03.2021. Алина попыталась надеть красное платье на ужин к Петровым. Отговорил. Объяснил неуместность. Приняла адекватно».
«15.07.2021. Сорвала голос на концерте той дуры-певицы. Разволновалась. Дома устроила истерику, что я не разделяю ее вкус. Плакала. Потребовалось три часа, чтобы объяснить ей инфантильность поведения. Впредь контролировать музыкальные предпочтения».
«03.11.2021. Общалась с матерью два часа. После разговора в плохом настроении, высказывала необоснованные претензии. Ограничить влияние».
Список шел дальше и дальше. Это был дневник моих унижений. Коллекция моментов, где я проявила самостоятельность, которую он потом методично подавлял. Моя жизнь, превращенная в список нарушений.
Я подняла на него глаза. Во рту пересохло.
— Что… что это?
— Аналитика, — спокойно ответил он. — Чтобы видеть динамику. Видеть твои слабые места и работать над ними. Смотри, вначале инциденты были частыми. Сейчас — реже. Прогресс налицо.
В тот момент я не закричала. Не зарыдала. Во мне что-то щелкнуло. Как будто сломался замок на тяжелой железной двери, которая все это время держала во мне меня саму. И эта дверь медленно, со скрипом, начала открываться.
Я медленно встала. Отложила тетрадь. Рука не дрожала.
— Арсен, — сказала я тихо. — Я не подпишу это.
Он посмотрел на меня с легким удивлением, как на вышедший из строя, но в целом понятный прибор.
— Алина, не будь ребенком. Это для нашего же блага.
— Нет, — сказала я уже громче. — Это для твоего блага. Для твоего комфорта. Чтобы я была удобной. Тихой. Предсказуемой. Как твой диван. Или твои часы.
Я сделала шаг к двери.
— Куда ты? — его голос впервые за вечер потерял ровность, в нем появилась стальная нить.
— Домой.
— Ты дома.
— Нет. Мой дом там, где меня не ставят на счетчик. Где мне не диктуют, с кем мне говорить и какой салат есть. Прощай, Арсен.
Он встал. Лицо его стало жестким, каменным.
— Если ты выйдешь за эту дверь, Алина, назад пути не будет. Ты понимаешь, что ты теряешь? Стабильность. Заботу. Будущее. Ты снова станешь серой, никому не нужной мышкой.
Его слова должны были ранить. Но они лишь подтвердили все, что я уже поняла. Он никогда не видел во мне равную. Только проект. Только собственность.
— Лучше быть серой мышкой на свободе, чем золоченой птицей в клетке, — сказала я, сама удивляясь, откуда во мне эта четкость. — И, кстати, греческий салат был отвратительным. Но я бы съела его снова. Просто потому, что это был мой выбор.
Я вышла. За дверью той красивой, страшной квартиры я опустилась на пол и задрожала, как в лихорадке. Но не от страха. От дикого, всепоглощающего чувства освобождения. Потом были слезы. Много слез. Гнев — я разбила три чашки в своей старой съемной однушке, куда вернулась той же ночью. Стыд — как я могла так долго это терпеть? Страх — а что, если он прав, и я никому не нужна?
Но были и другие вещи. Первый звонок маме. Она, услышав мой дрожащий голос, сказала только: «Приезжай, дочка. Я всегда жду». Визит Лизы и Кати, которые, оказывается, просто ждали, когда я очнусь. Они не сказали «мы же тебя предупреждали». Они привезли вино, пиццу и обещали помочь найти хорошего психолога. И была работа. Моя скромная, но моя. Моя зарплата на моей карте. Мой выбор — съесть на завтрак глазунью с беконом или зеленый смузи. Или и то, и другое.
Восстановление было как после тяжелой болезни. Я заново училась принимать решения. Даже самые дурацкие. Купила то самое пальто с гигантской пряжкой. Надела его и вышла на улицу. Мне казалось, что все смотрят. Но потом я поняла — всем все равно. И в этом была божественная, ни с чем не сравнимая свобода. Я снова записалась на итальянский. И оказалось, что мне нравится не только язык, но и молодой преподаватель с горящими глазами, который спрашивал мое мнение и слушал, что я отвечаю.
Прошло два года. Я выросла в карьере, сменила квартиру на свою, не съемную. У меня были отношения с тем самым преподавателем, они закончились нежно и безболезненно, потому что мы были на равных. Я стала собой. Той, кем должна была быть в тридцать два. Не идеальной, не всегда уверенной, но своей.
Об Арсене я не думала. Вычеркнула. Как страшный, но поучительный сон. Пока однажды…
Мы с Катей сидели в кофейне, той самой, где когда-то он заказал мне «правильный» кофе. Катя листала ленту в телефоне и вдруг ахнула.
— Боже, ты только посмотри. Полный крах.
— Что такое? — я потягивала капучино, который сама выбрала и который, возможно, был не идеальным, но мне нравился.
— Арсений Владимирович. Твой бывший тиран. Помнишь его гордый «Альфа-Консалт»? Его партнер, тот самый молчаливый Михаил, оказывается, тихо скупал его доли, пока Арсений был уверен, что держит все под контролем. И вчера просто выкинул его из бизнеса. Прямо с треском. Весь рынок гудит. Пишут, что Арсен потерял все, даже квартиру в ипотеку заложил под какие-то авантюрные проекты, которые Михаил вовремя заблокировал.
Она повернула ко мне экран. Там была статья в деловом издании. Сухая, без эмоций. «Конфликт интересов привел к смене контрольного пакета в «Альфа-Консалт». Основатель компании А.В. Соколов покидает пост…» И фотография. Его фотография. Он вышел из офиса, его сняли папарацци. Он был в том же пальто, что и всегда, но оно висело на нем мешком. Лицо — серое, осунувшееся. В глазах — не бархатная уверенность, а пустота и растерянность. Взгляд человека, у которого из-под ног выбили привычный, казавшийся незыблемым фундамент.
Я смотрела на эту фотографию. И ждала. Ждала, что во мне проснется злорадство. Желание плясать на обломках его империи. Но ничего такого не пришло. Пришло другое. Глубокое, тихое, все заполняющее чувство… справедливости. Да, именно его. Небесный баланс, который все расставляет по местам.
Он всегда лучше знал, что нужно другим. Его партнеру. Мне. Он принимал решения за всех, уверенный в своей непогрешимости. И в итоге оказался в точно такой же позиции, в какую ставил меня: беспомощным, лишенным голоса, с решениями, которые за него принял тот, кто «лучше знал, что ему нужно». Его же методы, его же высокомерие, его же жажда тотального контроля обернулись против него самого. Круг замкнулся.
Я отдала телефон Кате.
— Да, — сказала я просто. — Карма — не только в соцсетях ставят.
— Ты как? — спросила Катя, глядя на меня с тревогой.
Я задумалась. Как я? Глядя в окно, где светило солнце, на свою чашку, на свои руки, которые больше не дрожали.
— Я — свободна, — ответила я. И улыбнулась. Впервые за тот разговор. — Абсолютно. Давай закажем еще кофе. И, может, кусок торта? Я хочу шоколадный. С вишней. Большой.
— Ура! — засмеялась Катя. — Моя девочка вернулась.
И это была правда. Я вернулась. К себе. И больше никогда не отдавала никому ключ от той двери, что вела в мое личное пространство. Никогда. Даже если очень просили. Даже если говорили, что лучше знают.