Меня зовут Катя, и мне тридцать три. Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном идет осенний дождь, а в моей крошечной, но уютной квартире пахнет корицей и яблоками из пирога. Это мой пирог, моя квартира, моя жизнь. И только сейчас, спустя год, я понимаю, каким спасением было прощание с ним. Но тогда, два года назад, я была абсолютно убеждена, что встретила мужчину своей мечты.
Мы познакомились на книжной ярмарке. Я тогда работала редактором в небольшом издательстве, он подошел к нашему стенду с деловитым видом. Сергей. Пятьдесят лет, но выглядел моложе — спортивная фигура, седина у висков, от которой не стареешь, а становишься солиднее, дорогие, но не вычурные часы на запястье. Говорил тихо, но так, что хотелось прислушаться. Обсуждал современную прозу с такими проницательными замечаниями, что мне стало стыдно за собственное поверхностное суждение о книге, которую я сама же продвигала.
— Вы удивительно тонко чувствуете текст, — сказал он, глядя на меня не в глаза, а куда-то глубже, будто читая мои мысли. — Это редкость.
От такого взгляда и такого комплимента у меня вспыхнули щеки, как у студентки. Мне было тридцать один, за плечами — неудачный пятилетний брак, закончившийся тихо и бесследно, как стираемый карандаш, и несколько романов, после которых оставалась только горьковатая усталость. Сергей казался другим. Океаном спокойствия в моем вечно бурлящем мире дедлайнов и одиночества.
Он пригласил меня на ужин не в ресторан, а к себе домой. «Я ненавижу шумные места и показную сторону жизни, — сказал он. — Люблю подлинность». Его квартира в центре подтверждала эти слова: не выставочный интерьер, а жилое пространство с книгами до потолка, дорогим, но потертым кожаным диваном, картинами незнакомых мне современных художников. Он сам приготовил утку в апельсинах. Он играл на фортепиано, причем не простые мелодии, а что-то из Рахманинова. Он рассказывал о своих путешествиях в Японию, где учился искусству кинцуги — реставрации разбитой керамики золотом. «Самая большая красота, Катя, рождается из признания шрамов, из истории повреждений», — сказал он, и его рука легла поверх моей. Ладонь была сухой, теплой, уверенной.
Я была очарована. Пленена. Он был всем, чего мне не хватало: зрелым, стабильным, интеллигентным, самодостаточным. Он не сыпал пустыми обещаниями, не говорил о любви через неделю знакомства. Он создавал атмосферу. Его интерес, его внимание были похожи на дорогое вино — их нужно было смаковать медленно, и от этого только усиливалось опьянение.
Первые «звоночки» прозвенели так тихо, что я приняла их за мелодию.
Помню наш первый совместный день рождения — мой тридцать второй. Я нарядилась в новое платье, ждала, что он заберет меня с работы, мы куда-то поедем. Он позвонил в шесть вечера.
— Катюш, прости безмерно. Аврал на проекте. Не могу вырваться. Приезжай ко мне, я закажу суши.
Я приехала. Суши лежали на его кухонном столе в пластиковых контейнерах. Он действительно работал за ноутбуком, выглядел уставшим. Я пыталась скрыть разочарование.
— Ничего страшного, — сказала я. — Главное — что мы вместе.
Он подошел, обнял меня сзади, поцеловал в шею.
— Ты у меня умница. Аллергия у меня на все эти формальности, на обязательные даты, на ожидание подарков. Это же такая пошлость — измерять чувства ценником. Наши отношения — это нечто большее, правда?
И я согласилась. Правда. Конечно, правда. Он был мудрее. Он поднимал нас над обыденностью. В конце концов, у него же был аврал на работе. Он строил свой бизнес (что-то связанное с консалтингом, детали всегда были туманны), у него были стрессы. Мое маленькое разочарование показалось мне мелким и недостойным нашей «высокой связи».
Потом был его день рождения. Пятьдесят один год. Я сшила для него альбом в технике скрапбукинга, куда вклеила наши билеты в кино, снимки, сухие цветы из наших прогулок. Писала от руки воспоминания о каждом моменте. Потратила месяц. Он раскрыл альбом, полистал, улыбнулся той снисходительной, теплой улыбкой, которая заставляла мое сердце биться чаще.
— Милая. Рукоделие. Это так трогательно. — И поставил альбом на полку, между томами философских трактатов, где он мгновенно затерялся.
Я ждала цветов, хотя бы внимания. Он заказал пиццу и открыл бутылку вина, которую ему, как выяснилось, подарил деловой партнер. Подарка от него не было.
— Ты же понимаешь, Катя, — сказал он, наливая вино. — Формальности.
Я кивнула. Я понимала. А потом плакала в душе, убеждая себя, что я — не как все, я — выше этих мелочных женских ожиданий.
Звоночки становились громче, но я уже научилась не слышать.
Он не любил, когда я тратила деньги на салоны красоты. «Естественность — вот что ценно. Ты и так прекрасна». Но потом мог критически оглядеть мой свитер: «Это что за бесформенная вещь? Тебе не идет». Я перестала красить волосы, перешла на самую простую косметику, но начала тратить половину зарплаты на дорогую, «естественную» на вид одежду из бутиков, которые он одобрял.
Он не представлял меня своим друзьям. «Они скучные дельцы, ты не найдешь с ними общего». Но однажды я случайно услышала, как он говорит по телефону: «Да нет, серьезного ничего нет, просто мило общаемся». В груди что-то остро кольнуло, но он, положив трубку, объяснил: «Это мой старый приятель, он все отношения меряет браком. Не хотел грузить его деталями».
Он просил у меня деньги. «Временные сложности с оборотными средствами». Суммы были не огромные — тридцать, пятьдесят тысяч. Он всегда возвращал. Аккуратно, через пару недель. И каждый раз говорил: «Спасибо, что выручила. Больше ни у кого не решился бы попросить. Ты у меня единственная настоящая». И я чувствовала себя избранной, доверенной, важной. Он же возвращал! Значит, все честно.
Однажды мы поехали на выходные в пригородный отель. Номер с камином, запах сосен за окном. Вечер был волшебным. А утром, за завтраком, он взял мою руку и сказал:
— Знаешь, я думал... Мы так идеально подходим друг другу. Но для полного слияния, для настоящего доверия, нужно убрать все барьеры. Даже финансовые.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я, еще не понимая.
— Давай оформим на тебя кредитную карту с большим лимитом. У тебя хорошая кредитная история. А я буду класть на нее деньги для общих расходов. Так удобнее. И для моего бизнеса... это поможет с оптимизацией.
Мне стало не по себе. Это звучало... странно.
— Сергей, я не уверена...
— Понимаю, — он тут же отпустил мою руку, его лицо стало отстраненным. — Страхи, предрассудки. Я думал, мы уже на другом уровне. Что мы — команда. Но видимо, я ошибался.
Его холод ранил сильнее любого крика. Через час, когда мы молча собирали вещи, он сказал:
— Прости. Я просто мечтал о пространстве абсолютного доверия. Забудь.
И я, боясь потерять этот хрупкий идеал «команды», эту иллюзию «высокого уровня», согласилась.
Карту оформили. Лимит — семьсот тысяч. Первое время он действительно клал на нее деньги. Потом стал просить «взять пока с карты», обещая вернуть. Возвращал. Но всегда с небольшой задержкой. У меня начало сосать под ложечкой каждый раз, когда я проверяла баланс. Я заглушала это чувство его словами: «Мы строим будущее. Ты — мое самое большое вложение».
А потом я нашла эти бумаги.
Это был обычный вторник. Он уехал в командировку на два дня. Попросил меня заехать в его квартиру, полить цветы и отсканировать несколько документов из верхнего ящика рабочего стола, срочно нужных ему для сделки.
Я полила орхидеи, села за его массивный дубовый стол. Верхний ящик был забит папками. Я листала их, ища нужные договоры. И случайно из одной папки выпал прозрачный файл с надписью «Займы». Из любопытства (а может, уже из того самого, копившегося месяцами внутреннего беспокойства) я открыла его.
Там были распечатки. Договоры микрозаймов, кредитов. Не один, не два. Десятки. На разные суммы, от пятидесяти тысяч до полумиллиона. Все — на его имя. И все — за последние полтора года, то есть за время наших отношений. Но это было не самое шокирующее. В колонке «Цель кредита» в нескольких, самых крупных, стояло: «Покупка автомобиля». А в комментариях к платежам в приложении одного из банков (распечатка была с экрана) я увидела марку: Lexus NX. И дату: как раз месяц назад.
У меня похолодели пальцы. Месяц назад он сказал мне, что уезжает на «бизнес-семинар» в Питер. А его бывшая жена (о которой он отзывался с легким презрением, как о «материалистке, променявшей духовность на мещанство») в тот же день выложила в Инстаграм фото у нового Lexus с подписью «Спасибо тому, кто знает мою цену». Я тогда, помню, подумала: «Нашла себе какого-то олигарха». И забыла.
Руки дрожали. Я лихорадочно стала сопоставлять даты. Небольшие кредиты часто совпадали по времени с нашими поездками — в Карелию, на юг. Крупные — с ремонтом в его квартире, который он так гордо называл «инвестицией в наше гнездо». И эта последняя, самая крупная сумма — на машину для бывшей.
Из другой папки выпала старая, потрепанная тетрадь. Я открыла ее. Это были его записи. Планы. Списки. И среди них — аккуратно пронумерованный лист. Заголовок: «Принципы. Для себя».
И там, под пунктом 4, я прочитала то, что переломило мне хребет:
«4. Эмоциональная экономика.
— Никаких подарков на стандартные даты (дни рождения, 8 марта). Объяснение: «аллергия на формальности», «мы выше этого».
— Минимизация финансовых затрат на партнершу. Идеально — перевод ее на содержание себя самой через внушение «ценности естественности» (отказ от салонов, дорогой косметики).
— Постепенное приучение к финансовой зависимости (мелкие просьбы, затем — общий счет/кредит на нее).
— Поддержание образа занятого, глубокого человека, чьи «высокие» цели оправдывают бытовую невнимательность и экономию на партнерше.
— Подарки делать только в случае крайней необходимости (крупная ссора, риск ухода), желательно — нематериальные (книга, цветок с дачи). Или то, что нужно мне самому (техника, которую можно использовать совместно).
— Бывшей — периодические значительные подарки для поддержания чувства вины и сохранения контроля над ребенком (и ее молчания). Объяснять Кате/другим как «вынужденную меру из-за совместного ребенка».
Я не поняла, как оказалась на полу. Спиной прислонилась к столешнице, и тетрадь выпала из моих рук. В ушах стоял звон. Все сложилось. Как пазл из осколков стекла, каждый из которых теперь впивался в самое сердце.
«Аллергия на формальности». «Мы выше этого». «Естественность». «Команда». «Доверие». «Высокий уровень».
Ложь. Циничная, выверенная, продуманная до мелочей ложь. Он не был уставшим гением, не был занятым философом. Он был расчетливым паразитом. Он составлял инструкции, как меня обирать, как мою любовь, мое восхищение, мою жажду «быть не как все» превращать в удобрение для своего комфорта. Он брал кредиты, чтобы поддерживать свой образ, а я, с моей кредитной картой, была для него лишь очередным финансовым инструментом, «оптимизацией». Он покупал машины бывшим, а мне втолковывал, что ожидание подарка — пошлость.
Самым страшным был не его цинизм. Самым страшным было осознание, как блестяще я сыграла свою роль. Как я сама, своими руками, возводила этот карточный домик нашей «особенной» любви, гордясь тем, что не требую, как другие дуры, колец и букетов.
Я не помню, как собрала вещи. Как выписала на листе бумаги сумму, которую он должен был на тот момент на моей кредитке — 312 000 рублей. Как положила этот лист поверх его «Принципов» в тот же ящик. Как вышла из квартиры, где каждая вещь, каждая книга теперь выглядела бутафорией в театре одного мерзавца.
Я отправила ему одно сообщение: «Все кончено. Твои „Принципы“ я прочитала. Верни все деньги с моей карты до конца недели. Если нет — иду с этим в полицию и к твоим партнерам». И заблокировала его везде.
Тогда началась самая тяжелая часть. Не жизнь с ним, а жизнь после него.
Первые дни — это был просто ступор. Я ходила на работу, как автомат. Смотрела в одну точку. Потом пришла боль. Такая, что я кричала в подушку, рыдала в душе до потери сил. Гнев. На него. На себя. На свою слепоту. Я выписывала все на листы бумаги, а потом рвала их в клочья. Я звонила подруге и часами молчала в трубку, а она просто говорила: «Я тут. Я с тобой».
Деньги он вернул. Все до копейки. Прислал их переводом без комментариев. Видимо, испугался. Моя угроза сработала. Это была первая маленькая победа.
Потом началась работа. Я пошла к психологу. Впервые в жизни. Мы разбирали по косточкам мое детство, моего вечно недовольного отца, которого я бессознательно пыталась «достичь», заслужить любовь, и как Сергей блестяще сыграл на этой ране. Я училась заново слышать свои желания. Даже самые «мелкие» и «пошлые». Хочу ли я цветов? Да! Хочу ли я подарок на день рождения? Да! И это нормально!
Я закрыла ту кредитку. Начала копить деньги, но уже на себя — на курсы, на путешествие, на красивую вазу, просто потому что она мне нравилась. Я снова покрасила волосы. Сначала это было страшно — а вдруг я стану «как все», «пошлой»? Но, глядя в зеркало на новый оттенок, я видела не пошлость, а себя. СвоюChoice.
Прошел год. Шрам затягивался. Я сменила работу, переехала в меньшую, но свою квартиру, купленную на скопленные самой деньги. Иногда по ночам еще просыпалась с ощущением липкого стыда, но такие ночи становились все реже.
А вчера я встретила Ольгу. Общую знакомую, которая когда-то нас и познакомила на той книжной ярмарке. Мы разговорились за кофе.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказала Ольга. — Совсем другая. Живая.
— Спасибо, — улыбнулась я. — А ты как?
— Да все по-старому. А ты знаешь, Сергея видела недавно.
У меня внутри что-то замерло, но не от боли, а от любопытства. Тихого, отстраненного.
— Да? — спросила я, помешивая ложечкой в чашке.
— Да. Совсем не того человека. Бродил по ярмарке один. Постаревший, опустившийся. Говорят, все рухнуло. Бизнес его лопнул. Оказалось, он годами жил в долг, поддерживая видимость успеха. Кредиты, займы под залог квартиры... Все всплыло. Квартиру пришлось продать, чтобы расплатиться с самыми злыми кредиторами. Бывшая жена, та, что на Lexus, подала на алименты заново, узнав про его формальный доход, а машину, оказывается, он ей не подарил, а передал в счет долга перед ее братом. Скандал был жуткий. Сын, говорят, от него отвернулся, не общается. Он сейчас снимает какую-то комнату на окраине. И, знаешь, самое ироничное? — Ольга сделала глоток кофе. — Он пытался построить отношения с одной молодой женщиной, из галереи. И та, по слухам, выставила ему список условий. Прямо пунктами. Требовала ежемесячные подарки, отчет о финансах. Полный контроль. Его же методы, только против него. Он, конечно, сбежал. Но, говорят, очень переживал. Не выдержал, так сказать, своей же медицины.
Я слушала и смотрела в окно. Шел тот же осенний дождь. И я не почувствовала злорадства. Нет. Я почувствовала тихую, глубокую, бездонную справедливость. Карма. Не мистическая, а вполне земная, причинно-следственная. Он годами строил свою жизнь на обмане, на финансовых пирамидах из чужих чувств и денег. И эта пирамида должна была рано или поздно рухнуть, похоронив под обломками его самого. Он сам выкопал яму, в которую упал. Он сам написал себе тот самый унизительный сценарий одиночества и разорения своими же «Принципами».
— Жалко? — спросила я, больше из вежливости.
Ольга пожала плечами.
— Знаешь, нет. Ты же сама говорила, что он тебе как-то... не совсем честно вел себя. Так что, думаю, он получил по заслугам.
Мы расплатились и вышли на улицу. Дождь почти кончился. Воздух был чистым, холодным, пахнущим мокрым асфальтом и надеждой.
Я шла домой и думала о том странном чувстве, которое меня переполняло. Это не была радость от его падения. Это было освобождение. Последний щелчок замка на двери, за которой осталось прошлое. Уверенность в том, что мир, вселенная, жизнь — они в конечном итоге уравновешиваются. Не всегда так наглядно, не всегда так быстро. Но твоя честность, твое решение уважать себя — это не слабость, а твой главный актив. А его цинизм, его жадность, его неспособность к настоящему чувству — это не сила, а фундамент из песка.
Он думал, что экономит на формальностях. А на самом деле он копил на свое одиночество. По самой выгодной, грабительской ставке.
Я зашла в свою квартиру, вдохнула запах яблочного пирога и поняла, что больше не боюсь быть «как все». Потому что я — это я. Со своими желаниями, шрамами, отремонтированными золотом кинцуги, и своей, честно заработанной, не взятой в кредит, свободой.