Сороковой день. Самая тяжелая дата, когда окончательно понимаешь, что человека нет, что за ним уже не закроется дверь, не раздастся его голос на кухне. В квартире пахло теплым ладаном и едой, которую я сама не готовила. Не было сил. Мой мир все еще состоял из ваты и тихого, нудного гула в висках.
Гости говорили приглушенно, вспоминая Алексея хорошим словом. Были его старые друзья, пара коллег, моя сестра из другого города. Я сидела во главе стола, на его месте, и чувствовала себя нелепо, как ребенок, надевший папин пиджак. Эта квартира, наш общий дом последние десять лет, сейчас казалась чужой и пустой без его громкого смеха.
Дверь открылась без стука. Вошли они. Андрей, сын Алексея от первого брака, и его жена Ирина. Он — высокий, с лицом отца, но без его доброй искры в глазах. Она — в слишком ярком, почти праздничном платье для таких дней.
— Надежда, — кивнул Андрей, не глядя мне в глаза. Его взгляд скользнул по стенам, по серванту, где стояли фото Алексея, будто делал мысленную опись.
—Приношу свои соболезнования, — сказала Ирина, целуя меня в щеку холодными губами. — Держись. Жизнь, знаешь ли, продолжается.
Они заняли места напротив меня. Андрей налил себе водки, много, почти полную стопку. Поминки текли своим чередом, но их присутствие вносило незримую напряженность. Андрей почти не говорил, только пил и оценивающе осматривал комнату. Ирина что-то шептала ему на ухо.
Когда основные тосты были сказаны, когда наступила та тишина, которая бывает между волнами воспоминаний, Андрей вдруг откашлялся. Все взгляды обратились к нему.
— Я тоже хочу сказать, — его голос прозвучал громко, резко. Он встал, немного пошатываясь. — Помним отца. Любили. Но надо смотреть правде в глаза. Жизнь действительно продолжается. И в любой системе, в любой семье, должен быть главный. Тот, кто принимает решения. Кто несет ответственность.
В комнате стало тихо. Его друг, сидевший рядом, потянул его за рукав:
—Андрей, не надо...
— Надо! — отрезал он и уставился на меня. В его глазах читалась не скорбь, а вызов. — Я хочу, чтобы все здесь поняли. Теперь здесь босс — я. Я продолжаю дело отца. Я его кровь, его фамилия, его наследник.
Он сделал паузу, наслаждаясь вниманием. Мое сердце билось где-то в горле.
— А ты, Надежда, — он протянул руку в мою сторону, словно указывая на слугу, — расслабься. Побереги нервы. Твое место теперь известно. На кухне. У плиты. И мыть туалет, чтобы блестел. Занимайся женскими делами. О серьезном позабочусь я.
В воздухе повисла гробовая тишина. Кто-то из гостей ахнул. Лицо моей сестры побагровело. Я чувствовала, как кровь отливает от моих щек, оставляя лишь ледяное, спокойное пустошь внутри. Я не отвела взгляда. Просто смотрела на него, на эту карикатуру на моего любимого человека, который позволял себе такое на сороковой день по отцу.
— Андрей, как ты можешь! — сорвалась наконец Ира, моя сестра.
—Да что вы все как чумные! — фальшиво рассмеялась Ирина, жена Андрея. — Он же по-мужски сказал! Все правильно. Порядок должен быть.
Я медленно поднялась. Все замерли, ожидая скандала, криков, слез. Я увидела в глазах Андрея предвкушение — он ждал истерики, ждал, что я унижусь, доказывая свои права. Этого он не получил.
Я тихо, так тихо, что люди на другом конце стола прислушались, сказала:
—Спасибо за... ясность, Андрей. Пожалуйста, все, доедайте. Не пропадать же добру.
И, не добавив больше ни слова, я вышла из-за стола и ушла на кухню. За спиной взорвался гул возмущенных и смущенных голосов. Я стояла у раковины, смотря в окно на серый вечер, и сжала руки так, что ногти впились в ладони. Не от боли. Чтобы сдержать дрожь. Не дрожь страха, а дрожь холодной, абсолютной ярости.
Из зала донесся его победный, хмельной хохот. Он думал, что выиграл. Он думал, что запугал вдову, которая на десять лет старше его, и теперь все будет его.
Он не знал самого главного. Он не знал, что его отец, мой Алексей, был не только любящим мужем, но и мудрым, дальновидным человеком. Он не знал, что слова «босс» и «наследник» уже давно, за полгода до этой ужасной болезни, были прописаны в документах совсем с другим смыслом. И что место, которое он мне так любезно определил, было единственным местом, куда он сам и попадет.
Я вытерла единственную предательскую слезу, скатившуюся по щеке. Нет, не от обиды. От жалости к Алексею. Его сын только что, на поминках, сам выкопал для себя яму. И теперь мне предстояло сделать только одно — дать ему время в нее спрыгнуть.
«Хорошо, Андрей, — подумала я, глядя на свое отражение в темном окне. — Ты хочешь быть боссом? Начинай. Первый приказ отдал. Посмотрим, как ты выполнишь последний».
Тишина после ухода последних гостей была густой и звонкой. Я сидела на том же стуле на кухне, будто не имея сил пошевелиться. На столе лежали остатки салатов, пустые бутылки, полные пепельницы — все это было немым свидетельством сегодняшнего кошмара. Но хуже всего был запах — смесь еды, духов и того тяжелого духа конфликта, который теперь навсегда поселится в этих стенах.
Я убрала со лба непослушную прядь волос и поймала себя на мысли, что жду шагов Алексея из гостиной. Он всегда приходил на кухню после таких тяжелых событий, ставил чайник и говорил: «Давай по-тихому, Надюш, отдышимся». Но теперь тишину нарушал только навязчивый тиканье часов.
От этого щемящего ожидания меня оторвал телефон. Сообщение от сестры Иры: «Надь, я в ужасе. Ты как? Он совсем крыша поехала. Держись, родная. Звони в любое время».
Я не стала отвечать. Что я могла написать? Что мне страшно? Это была бы неправда. Страх парализует, а во мне бушевало что-то иное — холодная, кристально ясная решимость. И горечь. Горечь не только от выходки Андрея, а от всей этой истории, тянувшейся с того дня, как мы с Алексеем поженились.
Андрей никогда не принял нашего брака. Ему было тогда двадцать пять, он только что вернулся после армии и считал себя полноправным наследником империи отца. А тут я — женщина на десять лет старше его, не красавица, не светская львица, а просто бухгалтер, с которой его отец сошелся на почве общих дел и, как он сам говорил, «тихого душевного покоя». Для Андрея я была расчетливой авантюристкой, которая ловко поймала вдовца на слабом месте.
Помню наш первый крупный разговор, года через два после свадьбы. Алексей хотел поставить его начальником небольшого цеха, дать больше ответственности. Андрей пришел к нам ужинать.
— Ты что, пап, совсем бизнес забыл вести? — бросил он через стол, игнорируя меня. — Цех отдам какому-то Ваське, а меня, получается, в подмастерья? Или это новые кадровые веяния? — Он ехидно глянул на меня.
— Андрей, хватит, — строго сказал Алексей. — Решение общее. И относись к Надежде с уважением. Она в этой компании проработала дольше, чем ты в армии служил.
— Ой, извините, — фальшиво смутился Андрей. — Я и забыл, что у нас теперь семейный подряд. Мачеха, значит, в теме. Ну, тогда ладно. Значит, так надо.
Он не называл меня по имени. Только «мачеха», да и то с ядовитой интонацией. Алексей ругался, пытался вразумить, но это было как лбом об стену. Андрей видел в отце слабохарактерного человека, попавшего под влияние хитрой женщины.
И вот теперь Алексей ушел. И эти призраки прошлого, эти старые обиды и подозрения вылезли наружу, обнажив свою хищную суть.
Я заставила себя встать и начала механически убирать со стола. Руки сами знали движения. А в голове крутился один и тот же разговор. Последний по-настоящему важный разговор с мужем.
Это было за полгода до диагноза. Мы сидели на веранде на даче, пили вечерний чай. Алексей был необычно задумчив и молчалив.
— Надя, — сказал он вдруг, отставив кружку. — Слушай меня внимательно. Я не молод, сердце пошаливает. Нужно говорить о неприятном.
— Лёша, не надо, — попыталась я остановить его, но он перебил.
— Надо. Если со мной что случится, Андрей сожрет тебя. Он не плохой парень где-то внутри, но он слеп. Он видит только деньги, статус, свое «законное» место. И он уверен, что ты это место у него украла.
Мне стало холодно, хотя вечер был теплым.
— Что ты говоришь... У нас же все общее.
— Общее — да. Но юридически — нет. И он это знает. Он уже наводил справки у каких-то своих дружков-юристов. Ждет своего часа.
Алексей взял мою руку в свои крупные, теплые ладони.
— Я все предусмотрел. Все переоформил, переписал. Не на тебя прямо — ты бы не согласилась, да и это было бы слишком просто оспорить. Все надежно и сложно. Ты будешь настоящим хозяином положения. Но, Надюша, — он посмотрел на меня так серьезно, что у меня внутри все сжалось, — тебе придется стать сильнее. Сильнее, чем ты есть. Тебе придется стать «боссом», которого он так боится и так хочет им быть. Сможешь?
Я тогда расплакалась, закричала, чтобы он замолчал, что все будет хорошо. Он успокоил меня, обнял, но больше к этой теме не возвращался. А через два месяца его свалил первый приступ.
Телефон на столе завибрировал, заставив меня вздрогнуть. Незнакомый номер. Я машинально поднесла трубку к уху.
— Надежда Петровна? — произнес вежливый мужской голос. — Здравствуйте. Это Михаил Сергеевич, юрист, мы встречались с вами и Алексеем Викторовичем в моем офисе в прошлом году.
Память услужливо подсказала: сухой, подтянутый мужчина в очках, кабинет с панорамными окнами. Они долго о чем-то говорили с Алексеем за закрытой дверью.
— Да, Михаил Сергеевич, помню. Здравствуйте.
— Приношу еще раз искренние соболезнования. Я не стал беспокоить вас раньше. Но сейчас возникла необходимость. Мне только что звонил Андрей Викторович. Он требует срочной встречи для обсуждения наследственных вопросов. Говорит, что как единственный наследник должен вступить в управление активами немедленно.
В его голосе не было ни сочувствия, ни тревоги. Только нейтральная, профессиональная констатация.
— Я понимаю, — сказала я, и мой собственный голос прозвучал удивительно спокойно. — А что говорил вам Алексей Викторович насчет таких звонков?
На том конце провода повисла короткая пауза, и мне показалось, что я слышу легкую улыбку в его следующей фразе.
— Алексей Викторович оставил очень четкие инструкции. Все документы готовы и ждут вас. Когда вам будет удобно приехать? Андрею Викторовичу я назначил встречу на послезавтра, в четырнадцать ноль-ноль.
Я посмотрела на беспорядок на кухне, на свое отражение в темном окне — уставшая женщина в черном. А потом ответила, глядя прямо в глаза этому отражению:
— Я приеду завтра, Михаил Сергеевич. В десять утра. И, пожалуйста, не сообщайте Андрею Викторовичу о времени нашей встречи.
— Безусловно. Это конфиденциально. До завтра, Надежда Петровна.
Я положила трубку. Руки больше не дрожали. Внезапно я точно знала, что мне нужно сделать. Я прошла в спальню, к нашему с Алексеем шкафу. На верхней полке, за стопкой его свитеров, лежала небольшая металлическая шкатулка. Ключ от нее хранился в моей украшениях.
Доставая ее, я почувствовала, как сердце заколотилось чаще. Алексей отдал ее мне в тот самый разговор на даче. «Открой, когда почувствуешь, что война началась», — сказал он.
Я открыла шкатулку. Внутри не было драгоценностей. Там лежала стопка бумаг в плотных синих папках, маленький USB-накопитель и конверт из плотной бумаги. На конверте его твердым, знакомым почерком было написано: «Для Нади. На случай войны. Не бойся. Я с тобой».
Я не стала открывать конверт. Не сейчас. Я прижала его к груди, закрыв глаза. Слез не было. Была только та самая сила, о которой он просил.
«Хорошо, Лёша, — прошептала я в тишину комнаты. — Ты просил стать сильнее. Я стану. Он хочет встречи? Он ее получит. Но на моих условиях».
Я положила конверт обратно в шкатулку, но папки с документами взяла с собой. Завтра предстояло много работы. А послезавтра — война.
Офис компании «Прогресс-Инжениринг» находился в старом, но солидном бизнес-центре. Алексей любил это место за вид из окон на реку и за то, что начинал когда-то с крохотного кабинета на втором этаже, а теперь занимал весь третий. Утром, перед выходом из дома, я долго стояла перед зеркалом. Черное платье сменила на строгий серний костюм-двойку, волосы собрала в тугой узел, надела минимум украшений – только обручальное кольцо и маленькие жемчужные серьги, которые подарил Алексей. Мне нужен был образ не скорбящей вдовы, а деловой женщины. Образ, который бы внушал если не уважение, то хотя бы легкую неуверенность.
Лифт поднимался на третий этаж медленно. Мое отражение в полированных дверях казалось мне чужым – подтянутым, собранным, с каменным выражением лица. Но внутри все колотилось. Я не была здесь больше двух месяцев, с тех пор как состояние Алексея резко ухудшилось.
Двери лифта открылись прямо в просторную приемную. За столом сидела Лена, секретарь, работавшая здесь лет десять. Увидев меня, она широко раскрыла глаза, затем быстро встала.
— Надежда Петровна! Здравствуйте! – в ее голосе читалось искреннее сочувствие и некоторая растерянность. – Я… мы все так переживали. Вы как?
— Держусь, Леночка, спасибо, – я постаралась улыбнуться, но улыбка вышла напряженной. – Михаил Сергеевич уже здесь?
— Да, в кабинете Алексея Викторовича. Он сказал, что вы придете…
Ее слова прервал громкий, раздраженный голос, доносящийся из-за дубовой двери с табличкой «Директор»:
— Я не понимаю, что за проволочки! Где ключи? Где финансовые отчеты за последний квартал? Я должен оценить ситуацию! Мне завтра к кредиторам!
Это был голос Андрея. Он уже здесь. Лена смущенно покраснела и опустила глаза. Видимо, он устроил ей сцену до моего прихода.
Я сделала глубокий вдох, ощущая, как холодная решимость, знакомая со вчерашнего вечера, снова наполняет меня, вытесняя нервозность.
— Все в порядке, Лена, – сказала я спокойно. – Продолжайте работу.
Я направилась к двери. Рука сама потянулась к знакомой металлической ручке. Я толкнула дверь и вошла.
Кабинет был таким, каким его оставил Алексей: массивный дубовый стол, заваленный папками, которые он не успел разобрать, кресло с потертой спинкой, в котором он любил откидываться, размышляя, фотографии нас с ним на Корсике на стеллаже. И за этим столом, развалясь в отцовском кресле, сидел Андрей. Перед ним лежала вскрытая папка с документами. Рядом стоял Михаил Сергеевич, юрист, с каменным, ничего не выражающим лицом.
Андрей поднял на меня взгляд. В его глазах не было удивления – лишь злое, торжествующее раздражение.
— А, мачеха, – процедил он. – Явилась. Прекрасно. Избавь нас от лишних разговоров. Где ключи от сейфа и архивная комната? И передай Ленке, чтобы принесла кофе. Настоящий, из зерен, а не эту пыль из автомата.
Я закрыла за собой дверь, оставшись стоять у порога. Я смотрела на него, на то, как он сидел в кресле Алексея, и чувствовала, как что-то закипает у меня внутри. Но голос прозвучал ровно.
— Встань, Андрей.
Он нахмурился, не понимая.
— Что?
— Я сказала, встань. Ты сидишь не на своем месте.
Он фыркнул и сделал вид, что снова углубился в бумаги.
— Мое место там, где я решаю, что оно мое. Осваивайся. Теперь я здесь босс. А ты… можешь начать с кофе. Или уборки. Как там я говорил на поминках?
Михаил Сергеевич слегка кашлянул, привлекая внимание.
— Андрей Викторович, полагаю, нам стоит…
— Вы помолчите, – отрезал Андрей, не глядя на юриста. Его взгляд был прикован ко мне, он ждал срыв, слезы, унижение.
Я не стала ничего больше говорить ему. Вместо этого я подошла к столу, открыла свою сумку и достала оттуда связку ключей. Среди них был и маленький, потертый ключ от нижнего ящика стола Алексея. Того ящика, о котором знали только мы двое. Я вставила ключ, повернула. Ящик бесшумно открылся. Внутри лежала еще одна связка – несколько современных ключей-брелоков от офисных помещений и длинный ключ от сейфа. Я взяла их в руку. Звякнув металлом, я положила их перед собой на стол.
Андрей наблюдал за этим, и его уверенность начала давать трещину. На лице появилось недоумение.
— Откуда у тебя… Папа что, отдал их тебе? Ну и что? Теперь ты мне их передашь. Как законному управляющему.
Я медленно обвела взглядом кабинет, потом снова посмотрела на него.
— Андрей, твой кабинет, твое рабочее место как мастера участка, находится там, в цеху, на заводской территории. Ты же сам всегда гордился, что прошел путь «от станка». Не теряй связь с производством.
Он покраснел, резко отодвинул кресло и встал. Он был выше меня на голову, пытался использовать свой рост, нависая надо мной.
— Ты вообще понимаешь, с кем разговариваешь? Я сын! Единственный родной человек! Кто ты такая? Сожительница, которая вовремя подсуетилась! Я эту контору оспорю, ты у меня здесь ногой не ступишь!
— Оспаривай, – холодно отрезала я. – Это твое право. Но пока решение суда не вступит в силу, юридическим лицом, управляющим долей в уставном капитале, а следовательно, и лицом, имеющим право занимать этот кабинет и принимать решения, являюсь я. На основании действующих документов, которые сейчас находятся у Михаила Сергеевича.
Я посмотрела на юриста. Он едва заметно кивнул.
— Это правда, Андрей Викторович. Пока вы не предоставите суду доказательств недействительности завещания или иных документов, Надежда Петровна является полноправным распорядителем. Я предлагаю нам всем сесть и спокойно обсудить…
— Спокойно? – взорвался Андрей. Он ударил ладонью по столу, папка соскользнула на пол. – После того как она меня выставляет? Я не позволю! Я отсюда не уйду!
Я наклонилась, подняла упавшую папку, аккуратно положила ее на стол. Потом, не торопясь, обошла стол и встала рядом с отцовским креслом.
— Ты уйдешь, Андрей. Потому что у меня запланирована рабочая встреча. А твое присутствие здесь не требуется. Лена, – я повысила голос ровно настолько, чтобы меня было слышно в приемной, – пожалуйста, проводи Андрея Викторовича.
Дверь приоткрылась, и на пороге показалась бледная, испуганная Лена. Андрей посмотрел на нее, на меня, на невозмутимого юриста. Он видел, что его блеф не сработал. Что его попытка взять власть грубой силой и хамством наткнулась на подготовленную оборону. Я видела, как в его глазах злоба боролась с растерянностью. Он явно рассчитывал на другую реакцию – на панику, на мольбы, на попытку договориться.
— Хорошо, – прошипел он, подходя так близко, что я почувствовала запах его одеколона и вчерашнего перегара. – Хорошо, мачеха. Ты играешь по-крупному. Но это только начало. Ты еще узнаешь, что такое настоящая война. У меня тут друзей, приятелей, клиентов больше, чем ты за десять лет насмотрелась. Посмотрим, кто кого.
Он резко развернулся и, оттолкнув Лену плечом, вышел, громко хлопнув дверью.
В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов, тех самых, что висели при Алексее. Я не двигалась, прислушиваясь к отдающимся в ушах ударам сердца.
— Надежда Петровна, присядьте, пожалуйста, – мягко сказал Михаил Сергеевич. – Вы прекрасно держались.
Я кивнула и, обходя стол, медленно опустилась в кресло. Кожзам был еще теплым от Андрея. Мне стало противно. Но я не поддалась чувству. Я положила руки на стол, на тот самый стол, за которым Алексей строил свои планы, и ощутила под ладонями прохладу дерева.
— Он прав, Михаил Сергеевич, – сказала я тихо. – Это только начало. Он не отступит.
— Юридически ваша позиция очень сильна, – ответил юрист, садясь напротив. – Но он тоже прав в другом. Он может вредить. Портить отношения, саботировать работу, распускать слухи. Это грязная война.
Я посмотрела на связку ключей у себя на ладони, потом подняла глаза на фотографию на стеллаже. Там мы с Алексеем смеялись, обнявшись, на фоне моря.
— Алексей говорил, что вы предусмотрели не только юридическую сторону. Что есть… инструкции. На случай, если Андрей выберет войну.
Михаил Сергеевич внимательно на меня посмотрел, затем встал и подошел к сейфу, вмонтированному в стену за картиной.
— Да. Алексей Викторович был дальновиден. Он оставил вам не только права, но и инструменты. Инструменты для защиты. И имена людей, которые могут помочь. Не юридически, а… ситуативно.
Он повернул ключ, открыл тяжелую дверцу и достал оттуда толстый конверт, похожий на тот, что лежал у меня дома в шкатулке.
— Он просил передать это вам лично, когда станет ясно, что конфликт неизбежен. Сегодня стало ясно.
Я взяла конверт. На нем не было надписи. Он был тяжелым.
— Что там?
— Информация. Компромат, если хотите, но легально добытый. На Андрея Викторовича, на его супругу, на некоторых его «друзей» в городе. Финансовые схемы, долги, невыполненные обязательства. И контакты человека, который умеет правильно эту информацию использовать, не нарушая закон. Человека, которого ваш муж очень уважал и которому доверял в самых сложных делах. Его зовут Сергей Иванович.
Я сжала конверт в руках. Это было оружие. Нечестное, грязное. Но, похоже, единственное, что могло остановить такого противника, как Андрей.
— Спасибо, Михаил Сергеевич, – сказала я, кладя конверт в сумку. – Давайте теперь обсудим текущие дела компании. Мне нужно вникнуть во все процессы. Быстро.
Я откинулась в кресле, впервые позволив себе ощутить не только тяжесть, но и горький вкус власти. Это было его кресло. Его стол. Его война. Теперь – моя. Андрей хотел быть боссом. Он даже не подозревал, что настоящий босс – это не тот, кто громче кричит, а тот, кто держит в руках все ключи. В том числе и ключи от чужих секретов.
Два дня между визитом в офис и встречей у нотариуса прошли в странном, лихорадочном спокойствии. Я не появлялась в компании, позволив Андрею кипеть в собственном соку на его участке. Вместо этого я провела эти дни за изучением документов из конверта и звонками. Я разговаривала с главным бухгалтером, Галиной Петровной, старой и преданной сотрудницей Алексея, которая, заливаясь слезами в трубку, пообещала мне полную поддержку и предоставила последние финансовые отчеты. Я связалась с начальником производства, суровым Владимиром Степановичем, который буркнул: «Алексей Викторович мне жизнь поправил, я ему обязан. Скажете куда – пойду. А этот выскочка…» Он не договорил, но смысл был ясен.
Но главной моей задачей было прочитать то, что оставил Алексей. Инструкции были детальными, почти военными. Он описал слабые места Андрея: его склонность брать на себя долги под большие проценты, чтобы «пустить пыль в глаза», нестабильный бизнес его жены Ирины по продаже якобы элитной косметики, который держался на шатких схемах и заемных средствах. И было имя – Сергей Иванович. С примечанием Алексея: «Человек-скала. Не юрист, но знает законы лучше многих адвокатов. Умеет договариваться. Имеет влияние. Доверяй ему, если дело зайдет в тупик. Он мой друг».
Я не звонила Сергею Ивановичу. Пока не время. Сначала нужно было пройти официальную процедуру. Ритуал, который должен был расставить все точки над i.
Кабинет нотариуса, Ольги Васильевны, находился в центре города, в старинном здании с высокими потолками и скрипучим паркетом. Сама Ольга Васильевна – женщина лет шестидесяти с строгой прической и внимательными, всевидящими глазами. Она знала Алексея много лет и при его жизни оформляла все основные документы.
Когда я вошла, они с Андреем уже были там. Андрей сидел, откинувшись на стуле, в новой дорогой рубашке, его поза кричала о предельной уверенности. Ирина, его жена, сидела рядом, листая журнал с преувеличенным равнодушием, но я заметила, как ее взгляд тут же устремился на меня, выискивая признаки неуверенности или страха. Я кивнула Ольге Васильевне и молча села на свободный стул напротив ее стола, положив сумку с документами на колени.
— Все в сборе, — деловито сказала нотариус. — Начнем. Я, нотариус, оглашаю последнюю волю гражданина Алексея Викторовича Захарова, выраженную в закрытом завещании, составленном и удостоверенным мною шестого октября прошлого года. Завещание хранилось у меня в сейфе и не вскрывалось.
Она вскрыла конверт, достала несколько листов. Андрей ерзнул на стуле, его пальцы постукивали по колену. Он уже мысленно делил активы, представлял себя в кабинете отца на законных основаниях.
Ольга Васильевна надела очки и начала читать монотонным, бесстрастным голосом, от которого даже сухие юридические формулировки обретали вес:
— «Все мое имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я завещаю в порядке и на условиях, изложенных ниже…»
Она перечислила несколько банковских вкладов на незначительные суммы, которые отходили дальним родственникам. Потом сделала паузу. Андрей наклонился вперед.
— Пункт третий, — продолжила нотариус. — «Моему сыну, Андрею Викторовичу Захарову, я завещаю денежный вклад в банке «Финанс-Траст» в размере пяти миллионов рублей. Указанные средства должны помочь ему начать собственное дело или решить иные финансовые вопросы. Данное наследство не обременено какими-либо условиями».
Андрей замер. Пять миллионов – сумма для него, привыкшего к отцовским оборотам, смехотворная. На его лице смешались непонимание и растущее раздражение.
— Это что, шутка? – вырвалось у него. – Пять миллионов? А бизнес? Акции? Квартира?
— Пожалуйста, не перебивайте, Андрей Викторович, — строго сказала Ольга Васильевна. — Завещание не окончено.
Она перевернула страницу. Я сидела не двигаясь, глядя на портрет какого-то судьи на стене. Алексей подготовил меня, но слышать это вслух было все равно странно и больно.
— Пункт четвертый, — голос нотариуса зазвучал чуть громче. — «Всю свою долю в уставном капитале Общества с ограниченной ответственностью «Прогресс-Инжениринг», а также все принадлежащие мне акции управляющей компании «Прогресс-Холдинг», я завещаю в пожизненное управление и пользование моей супруге, Надежде Петровне Захаровой…»
— Что?! – Андрей вскочил со стула. Его лицо исказила гримаса чистой ненависти. – Это невозможно! Она его обдурила! Он был не в себе! Это подделка!
— Андрей Викторович, сядьте, — голос нотариуса стал ледяным. — Завещание было составлено, когда завещатель был полностью дееспособен, проходил плановое медицинское обследование и не находился под влиянием лекарств. Двумя свидетелями выступили лица, не заинтересованные в его содержании. У меня есть их письменные показания и заключение врача на тот период. Оглашение еще не окончено. Сядьте.
Ирина схватила мужа за руку, пытаясь усадить его. Он тяжело дышал, уставившись на меня горящими глазами.
Ольга Васильевна продолжила:
— «… с условием сохранения за моим сыном, Андреем Викторовичем Захаровым, его текущей должности мастера производственного участка и установленного ему денежного содержания, при условии его лояльности к Надежде Петровне Захаровой как к руководителю и соблюдения им трудовой дисциплины. В случае нарушения данных условий, Надежда Петровна Захарова имеет право единолично принять решение о его дальнейшем трудоустройстве».
Она положила лист на стол.
— Также отдельным распоряжением, приложенным к завещанию, все объекты недвижимости, включая квартиру по адресу… — она назвала наш с Алексеем адрес, — и дачный участок, переведены в режим пожизненного пользования Надежды Петровны Захаровой с правом проживания и распоряжения имуществом, но без права продажи или дарения. После ее кончины права переходят к Андрею Викторовичу Захарову.
В кабинете повисла тягостная тишина. Юридически Алексей выстроил идеальную защиту. Он не лишил сына наследства полностью, что могло бы стать поводом для оспаривания. Он оставил ему деньги и возможность работать в компании, но поставил жесткие рамки. А реальные рычаги управления и право на жизнь в своем доме отдал мне.
Андрей стоял, опершись руками о стол нотариуса, его плечи ходили ходуном.
— Это… это какая-то ловушка! Пожизненное пользование? Лояльность? К ней? — он выпрямился и ткнул пальцем в мою сторону. — Он с ума сошел! Она его опоила, она его обвела вокруг пальца! Я буду оспаривать! Я найду лучших юристов! Я докажу, что он был под давлением!
— Вы вольны оспаривать завещание в суде в установленный законом срок, — совершенно спокойно ответила Ольга Васильевна. — Это ваше право. Я, как нотариус, удостоверяю, что документ составлен с соблюдением всех требований закона. Для оспаривания вам потребуются очень веские доказательства недееспособности завещателя на момент подписания, которых, на мой профессиональный взгляд, у вас нет. Шестого октября прошлого года Алексей Викторович был здесь, в полном здравии и твердой памяти. Он сам просил свидетелей.
Я подняла глаза и встретилась взглядом с Андреем. В его взгляде уже не было торжества. Была паника, переходящая в животную ярость. Он проиграл первый, самый важный раунд, даже не успев понять правил игры.
— Вы… Вы все в сговоре! — закричал он, уже не контролируя себя. — Она купила вас всех! Но вы у меня все заплатите! Я вас уничтожу!
— Андрей, хватит, — шикнула Ирина, но в ее глазах читался тот же шок и злоба.
Я медленно встала, поправила пиджак. Взгляд мой был пустым, как и голос, когда я заговорила, обращаясь больше к нотариусу, чем к нему:
— Спасибо, Ольга Васильевна. Пожалуйста, подготовьте все необходимые свидетельства и документы для вступления в права. Я предоставлю свои данные.
Потом я повернулась к Андрею. И впервые за все время произнесла его имя без тени подобострастия или страха, а с холодным, начальственным оттенком:
— Андрей Викторович. Рабочий график на следующую неделю будет у вас на электронной почте в понедельник. Ознакомьтесь. И, пожалуйста, на рабочем месте соблюдайте субординацию и дресс-код. Ваша сегодняшняя… эмоциональность на производстве недопустима.
Я видела, как багровое лицо Андрея побелело от бессильной ярости. Он был загнан в угол законом и волей отца, и он это понял.
— Ты… — он не нашел слов, только сжал кулаки.
Я кивнула Ольге Васильевне и направилась к выходу. У двери я обернулась.
— Оспаривайте, Андрей. Это ваше право. — Я повторила его же слова из кабинета, но теперь они звучали как приговор. — Но пока решение суда не вступило в силу, в компании и в моем доме будут действовать правила, установленные Алексеем Викторовичем. Мои правила.
Я вышла в коридор, за мной захлопнулась дверь, и почти сразу из-за нее донеслись приглушенные крики и звук чего-то упавшего, вероятно, стула. Я не остановилась. Я шла по скрипучему паркету, и каждая клеточка моего тела дрожала от колоссального нервного напряжения. Но на лице, я знала, было то же каменное спокойствие.
Он не сдастся. Юридический путь для него почти закрыт. Значит, в ход пойдет все остальное. Клевета, саботаж, давление через знакомых. Грязная война, которую предсказывал Алексей и о которой предупреждал Михаил Сергеевич.
Я вышла на улицу, вдохнула прохладный осенний воздух. У меня в сумке лежало завещание, дающее мне власть, и конверт с инструкциями Алексея, дающий мне оружие. Первый бой был выигран. Но битва только начиналась. И следующей моей остановкой, как я теперь понимала, будет звонок человеку по имени Сергей Иванович. Волкодаву, которого оставил мне муж.
Первые две недели после оглашения завещания были похожи на жизнь в осажденной крепости, где неизвестно, откуда прилетит следующая стрела. Юридически я была неприступна, но Андрей понял, что закон — не его поле боя, и с головой окунулся в то, что умел лучше всего: подковерные интриги и силовое давление.
Все началось с клиентов. Я пришла в офис в понедельник, чтобы погрузиться в работу, и первым делом позвонил наш крупнейший заказчик, «Стройкомплекс».
— Надежда Петровна, добрый день, — голос гендиректора, обычно дружелюбный, звучал натянуто. — Слушайте, у нас тут небольшая загвоздка с последней партией металлоконструкций. Мы получили… кхм… альтернативное коммерческое предложение от другого поставщика. Цены ниже на пятнадцать процентов. Я понимаю, что мы давно работаем, но бюджет есть бюджет. Может, вы сможете что-то сделать?
Я знала, что «другой поставщик» — это новая контора, зарегистрированная месяц назад. И я также знала из документов Алексея, что один из ее учредителей — давний собутыльник Андрея. Это была первая ласточка.
Потом пошла работа с коллективом. Я объявила общее собрание, чтобы представиться и обозначить планы. В цеху, где работал Андрей, собралось человек тридцать. Я говорила о стабильности, о продолжении курса Алексея Викторовича, о важности каждого. Стояла у станка, за которым когда-то начинал сам Алексей.
Когда я закончила, в наступившей тишине раздался громкий, нарочито небрежный голос Андрея с задних рядов:
— Ну что, мужики, слышали? Новый босс. Теперь порядки, видимо, новые будут. Кто в теме — останется. А кто лишний — того, по старинке, в шею. Как думаете, много ли тут лишних?
По цеху прошел неодобрительный, но нервный гул. Люди смотрели в пол, переминались. Я увидела, как несколько опытных мастеров, верных Алексею, мрачно сжали губы, но не сказали ничего. Андрей играл на страхе людей за свои места, на их недоверии ко мне, «пришлой» женщине.
На следующий день ко мне в кабинет, робко постучав, вошла Галина Петровна, главбух. Она положила передо мной распечатку.
— Надежда Петровна, это… это надо видеть.
Это был скриншот страницы в одной из популярных соцсетей. Аккаунт был на имя Ирины Захаровой. Пост был длинным, эмоциональным, с хештегами #несправедливость, #семейныйразвод и #папинадочка. Там не было прямых имен, но вся наша история угадывалась легко: «молодой человек, потерявший отца», «коварная мачеха, воспользовавшаяся слабостью пожилого мужчины», «юридические уловки, отнимающие законное наследство», «слезы несправедливости». Пост был наполнен фальшивым пафосом и собирал уже сотни лайков и возмущенных комментариев: «Какая мерзость!», «Держись, Ирочка!», «Надо судиться!», «Таких женщин на столб!».
— Она вчера вечером выложила, — прошептала Галина Петровна. — У меня там племянница сидит, она мне скинула. Это же черный пиар, Надежда Петровна! Что делать-то?
Мои руки похолодели. Это был удар ниже пояса, рассчитанный на общественное мнение, на давление через жалость и сплетни.
— Спасибо, Галина Петровна, — я сделала глубокий вдох. — Пока ничего. Сохраните это.
Но на этом не закончилось. Днем позвонил Владимир Степанович, начальник производства.
— Надежда Петровна, тут у меня бунт на корабле маленький. Андрей Викторович по цеху ходит, шепчется. Говорит, что вы из-за своей неопытности большой контракт с «Стройкомплексом» провалили, мол, теперь работы меньше будет, скоро сокращения. Народ волнуется. Трое уже ко мне приходили — «правда ли?». Я, конечно, успокаиваю, но семена-то посеяны.
Я закрыла глаза, чувствуя, как накатывает волна бессилия. Я могла сидеть в кабинете с документами, но эта тихая, грязная война в коридорах и цехах, в телефонах и в соцсетях, была для меня новой и пугающей. Я была бухгалтером, а не политтехнологом или спецагентом.
Вечером того же дня я обнаружила, что у меня на личной машине, припаркованной у подъезда, спущено колесо. Рядом на асфальте была нацарапана губной помадой нецензурное слово. Я стояла и смотрела на это, и во рту был горький привкус страха и ярости. Это была уже не бизнес-война. Это был бытовой, тупой террор.
Я зашла домой, в нашу тихую квартиру, которая больше не казалась убежищем. Везде витал его дух, его фотографии, и одновременно чувствовалась тень его сына, уже протянувшаяся сюда. Я не выдержала. Я опустилась на пол в прихожей, спиной к двери, и тихо, в полный голос, зарыдала. Рыдала от усталости, от одиночества, от ощущения, что меня медленно, но верно затапливает грязью, с которой я не умею бороться. Я была сильна цифрами и договорами, но беспомощна перед сплетней, нахабной надписью на асфальте и ядовитым постом в интернете.
Плакала я минут десять, может, двадцать. Пока не стало пусто и сухо. Пока не закончились слезы. Я утерла лицо, поднялась, прошла на кухню и налила себе стакан воды. Рука больше не дрожала.
Я вспомнила слова Алексея: «Тебе придется стать сильнее». И слова Михаила Сергеевича: «Он может вредить. Это грязная война». И конверт. Имя.
Я вернулась в гостиную, взяла со стола телефон и ту самую папку с инструкциями. Нашла листок с единственным контактом: «Сергей Иванович». Ни должности, ни названия фирмы. Просто имя и номер мобильного.
Я набрала номер. Трубку подняли после второго гудка.
— Алло, — голос был низким, спокойным, без тени вопросительной интонации.
— Здравствуйте. Это Надежда Захарова. Мне… Мне Алексей Викторович Захаров говорил, что в случае серьезных проблем я могу обратиться к вам.
На той стороне провода была короткая пауза.
— Надежда Петровна. Ждал вашего звонка. Михаил Сергеевич в общих чертах проинформировал. Ситуация ухудшается?
Его тон был деловым, но не холодным. В нем была какая-то основательность, как у старого, мощного дуба.
— Да, — мой голос сорвался. Я снова сделала вдох. — Да, ухудшается. Клевета в соцсетях, срыв контрактов через подставные фирмы, саботаж на производстве, запугивание сотрудников. Сегодня… сегодня испортили мою машину.
Я сказала это все скороговоркой, боясь, что он повесит трубку, посчитав это женскими истериками.
Но Сергей Иванович только тихо хмыкнул.
— Мелко плавают. Но для нервов вредно. Понятно. Алексей меня предупреждал, что сын может пойти по наклонной. Документы, которые он оставил, у вас есть?
— Да. Все.
— Хорошо. Не стоит вам сейчас появляться в офисе без необходимости. Завтра в одиннадцать утра будьте дома. Я заеду. Мы все обсудим. И, Надежда Петровна?
— Да?
— Успокойтесь. Вы сейчас не одни. Алексей был мне как брат. Его просьбу я выполню. Эта возня закончится. Законно и тихо.
Он положил трубку. Я стояла, сжимая в руке телефон, и впервые за много дней почувствовала не призрачную надежду по документам, а реальную опору. Это был не юрист, который говорил о параграфах. Это был человек, который сказал «эта возня закончится» так, будто это было техническое задание, которое просто нужно правильно выполнить.
Я подошла к окну, за которым темнел вечерний город. Где-то там был Андрей, уверенный, что постепенно меня ломает. Где-то его жена писала новый пасквиль. Где-то их друзья строили козни.
Но теперь у меня появился свой союзник. Не просто бумага, а человек. Волкодав, как назвал его Алексей. И завтра в одиннадцать утра война должна была перейти в новую фазу. Из обороны — в наступление.
Ровно в одиннадцать утра в дверь позвонили. Три коротких, четких звонка. Я вздрогнула, хотя ждала. За ночь нервы ничуть не успокоились, а лишь затянулись в тугой, болезненный узел ожидания. Я взглянула в глазок.
На площадке стоял мужчина. Ему было лет пятьдесят пять, не меньше. Высокий, широкоплечий, но не грузный, а скорее мощный, как ствол старого дерева. Лицо — с крупными, спокойными чертами, пронизанное сетью глубоких морщин, особенно у глаз. Волосы короткие, седые. Он был одет в темное, дорогое, но немаркое пальто и такие же перчатки. В его позе не было ни угрозы, ни подобострастия. Была абсолютная нейтральность и собранность. Он напоминал не телохранителя и не бандита, а скорее очень опытного врача или пилота — человека, который привык иметь дело с критическими ситуациями и не допускать суеты.
Я открыла дверь.
— Надежда Петровна? — его голос был таким же, как в трубке: низким, немного хрипловатым, удивительно размеренным. — Сергей Иванович. Разрешите войти?
— Да, конечно, проходите.
Он переступил порог, снял перчатки и пальто, аккуратно повесил на вешалку. Его движения были экономными и точными. Он осмотрел прихожую быстрым, профессиональным взглядом, ничего не комментируя, и проследовал за мной в гостиную.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказала я, указывая на диван. — Чай предложить?
— Не откажусь, если не затруднит. Черный, без сахара.
Пока я хлопотала на кухне, собирая поднос, я чувствовала его взгляд, изучающий комнату, фотографии, книги. Он не рыскал глазами, а просто спокойно воспринимал обстановку. Когда я вернулась с чашками, он сидел на краю дивана, положив ладони на колени.
— Спасибо, — он взял чашку, отпил маленький глоток и поставил ее на стол. — Итак, Надежда Петровна. Расскажите по порядку. Начнем с юридического аспекта. Документы от Алексея и от нотариуса у вас под рукой?
Я кивнула, принесла папку с завещанием, свидетельством о праве на наследство и синюю папку с инструкциями. Он открыл их, надел очки в тонкой металлической оправе и начал читать. Он читал медленно, иногда возвращаясь к какому-то абзацу. Прошло минут десять молчания, нарушаемого только шелестом бумаги.
— Хорошо, — наконец сказал он, сняв очки. — Позиция Алексея Викторовича юридически безупречна. Он был умным человеком. Сын может хоть десять лет оспаривать, шансов ноль. Но он и не будет, понимает. Значит, переходит к методу номер два: административно-бытовое давление и репутационный ущерб. Вы упомянули пост в соцсетях, срыв контракта, запугивание персонала и вандализм в отношении автомобиля. Что-то еще?
— Он… он в цеху настроение портит. Шепчется с рабочими, говорит, что я все провалю и сокращения будут.
Сергей Иванович кивнул, как врач, выслушивающий симптомы.
— Стандартный набор слабого менеджера, который пытается компенсировать отсутствие реальной власти созданием альтернативных центров влияния. Грубо и примитивно, но на нестабильном коллективе может сработать. Давайте по пунктам. Пост в соцсетях — у вас есть скриншоты?
Я протянула ему распечатку, которую дала Галина Петровна. Он бегло просмотрел текст, губы его чуть скривились в подобии усмешки.
— Эмоционально, безграмотно, с элементами клеветы. Статья 128.1 Уголовного кодекса РФ. «Клевета». Наказывается штрафом до пятисот тысяч рублей или обязательными работами. Но сразу с уголовным делом шуметь не будем. Это крайняя мера. Сначала предупредительный выстрел. У вас есть официальные страницы компании в соцсетях?
— Есть, но ими почти не занимались.
— Отлично. Значит, займемся. Нам потребуется ваш официальный ответ. Короткий, сухой, без эмоций. Что-то вроде: «В связи с распространением заведомо ложной информации, порочащей деловую репутацию и личное достоинство руководства ООО «Прогресс-Инжениринг», компания вынуждена заявить, что все вопросы наследования урегулированы в соответствии с законом и последней волей основателя. Распространение ложных сведений повлечет за собой обращение в правоохранительные органы с целью защиты чести и достоинства, а также деловой репутации». Подпись, печать. Размещаем везде. Это не для них, а для ваших сотрудников и клиентов. Чтобы видели, что вы не прячетесь.
Он говорил спокойно, методично, как будто диктовал инструкцию по сборке мебели.
— Второе. Контракт со «Стройкомплексом». Вы сказали, альтернативное предложение от новой фирмы, связанной с другом сына. У вас есть реквизиты этой фирмы?
Я порылась в бумагах и нашла листок, куда я записала название и данные, которые успела выяснить у Галины Петровны: ООО «МеталлСнаб», директор Сидоров А.В.
Сергей Иванович взглянул и достал свой телефон. Он сделал несколько фотографий листка, потом набрал номер.
— Здравствуйте, Игорь. Сергей. Да, жив, здоров. Посмотри мне одну контору, ООО «МеталлСнаб», ИНН вот такой. Основателей, бенефициаров, есть ли у них реальные активы, склады, или это фирма-однодневка. И были ли у них госзакупки или крупные контракты в последний год. Да, срочно. Час-два. Жду.
Он положил трубку.
— Если это, как я подозреваю, пустышка, созданная для откатов и однократных сделок, то мы просто предоставим эту информацию нашему другу из «Стройкомплекса». Он человек осторожный. Рисковать репутацией, связываясь с сомнительными конторами, он не станет. Контракт вернется. Это будет уроком и ему, и вашему пасынку.
Я слушала его, и мне становилось спокойнее. В его словах не было угроз или криминального жаргона. Была холодная, чистая логика и знание системы.
— Третье. Запугивание персонала. С этим просто. Вам нужно провести официальное общее собрание. Не в цеху, а в конференц-зале. Пригласить всех, включая мастеров и Андрея Викторовича. Вы выступаете с короткой речью. Не оправдываетесь. Вы говорите факты: «Компания стабильна, портфель заказов полон, сокращений не планируется. Распространение слухов о возможных увольнениях является саботажем и будет рассматриваться как нарушение трудовой дисциплины со всеми вытекающими последствиями». Вы смотрите при этом не в потолок, а на людей. Особенно — на зачинщиков. Прямым взглядом. Без злобы. Как на нерадивых школьников. Ваша уверенность — лучший ответ на их шепотки.
— А если он начнет грубить, перебивать? — спросила я.
— Тогда вы пользуетесь своим правом руководителя. Спокойно говорите: «Андрей Викторович, вы нарушаете регламент собрания. Пожалуйста, покиньте зал». Если откажется — вызываете охрану (ее нужно нанять, кстати, срочно) и составляете акт о нарушении трудовой дисциплины. Один такой акт — основание для выговора. Три — для увольнения по статье. И он это прекрасно знает. Он на провокацию и рассчитывает. Не давайте ему эмоций. Только процедуру.
Я кивала, мысленно повторяя его слова.
— Четвертое. Ваша машина. Это уже административное правонарушение, возможно, даже вандализм. Вы вызывали полицию, составляли заявление?
— Нет… Я просто… отогнала в сервис.
— Зря. Но не страшно. У вас есть фото повреждений?
— Да, на телефоне.
— Отлично. Сегодня же вы едете в отделение и пишете заявление. Не оставляете его, а регистрируете. Берете талон-уведомление. Потом, с копией этого заявления, вы приходите к Андрею Викторовичу. Не на работу. Сюда, домой, или вызываете его отдельно. И говорите следующее: «Андрей, в отношении моего имущества совершено правонарушение. Я подала заявление в полицию. Расследование начато. Как ты понимаешь, будут опрашивать всех, у кого мог быть мотив. В том числе и тебя. Чтобы избежать ненужных тебе вопросов и внимания правоохранительных органов, я предлагаю прекратить все эти детские игры. Мне — работать. Тебе — работать. Или нет. Выбирай».
Он отпил еще чаю.
— Суть в чем, Надежда Петровна? Он играет в свою игру, где правила — хамство и сила. Вы должны навязать ему свою игру, где правила — закон, процедура и спокойная уверенность. Он к этой игре не готов. Он в ней проиграет.
В его словах была такая незыблемая уверенность, что мои последние сомнения начали таять.
— Сергей Иванович… Почему вы помогаете? Алексей… что он вам?
Мужчина отложил чашку, сложил руки на коленях. Его взгляд на мигу смягчился, уйдя куда-то вдаль.
— Алексей Викторович… Мы служили вместе, давно, в одной «горячей» точке. Он спас мне тогда жизнь, не по долгу службы, а просто потому, что так было надо. Человеком был правильным. Прямым. Когда он ушел в бизнес, а я… в другую сферу, мы не терялись. Он ко мне за советом приходил, я к нему — за человечностью. Он рассказал мне про сына, про вашу ситуацию. Сказал: «Серёга, если Надя позвонит — значит, совсем худо. Помоги. Как сестре». Для меня его слово — закон. Тем более посмертное. Так что считайте это выполнением долга.
Он встал.
— У меня все. Мои рекомендации я вам изложил. Дальше — ваша работа. Будете выполнять — будет результат. Устанете, испугаетесь, отступите — он вас задавит. Вам решать. Мой телефон всегда на связи. Если возникнут непредвиденные сложности или нужен будет дополнительный информационный повод для давления — звоните. Я найду, что им предъявить. У них, поверьте, «скелетов в шкафу» достаточно.
Он протянул руку. Я пожала ее. Его ладонь была сухой, твердой и очень теплой.
— Спасибо, Сергей Иванович.
— Не за что. Алексей выбрал вас не случайно. Он видел стержень. Так покажите его всем. Начиная с себя.
Он оделся, кивнул на прощание и вышел. Я осталась стоять посреди гостиной, но теперь не одна. Теперь у меня был не просто союзник, а стратег. И четкий план действий.
Я подошла к окну. Внизу, на парковке, Сергей Иванович сел в неброский темный внедорожник и плавно тронулся с места. В моей голове уже строились фразы для заявления в полицию, для поста в соцсетях, для речи перед сотрудниками.
Страх не исчез полностью. Но теперь у него появился мощный противовес — холодная, методичная решимость. Андрей хотел грязной войны? Что ж, он ее получит. Но теперь по правилам, которые написала не он. А правила эти, как выяснилось, были написаны очень давно и очень умными людьми. Оставалось лишь начать им следовать.
Слова Сергея Ивановича стали моим руководством к действию. Я двигалась по намеченному им плану, как по разграфленному полю, ощущая под ногами всё более твердую почву.
Первым делом я поехала в отделение полиции. Со спущенным колесом и похабной надписью на боку. Дежурный участковый, молодой и скучающий, сначала отнесся ко мне как к очередной назойливой жалобщице, но моя холодная, подчеркнуто официальная настойчивость заставила его взять себя в руки. Я не плакала и не кричала, я требовала зафиксировать факт умышленной порчи имущества. Я предоставила фотографии, четко описала временной промежуток, упомянула о возможном мотиве в виде семейного конфликта вокруг наследства. Когда он попытался отделаться фразой «может, дети баловались», я посмотрела ему прямо в глаза и спокойно сказала: «Я требую внести данные в КУСП и выдать мне талон-уведомление. Если вы отказываетесь, я буду вынуждена обратиться к вашему начальству и в прокуратуру с жалобой на бездействие». Он заморгал, покраснел и засуетился. Через сорок минут у меня на руках была заветная бумажка с входящим номером.
Потом был пост. Я не стала писать его сама. По совету Сергея Ивановича, я обратилась к копирайтеру, который специализировался на юридических текстах. Итоговый вариант был сухой, как осенний лист, и твердый, как гранит: «Официальное заявление ООО «Прогресс-Инжениринг». Никаких эмоций, только факты, ссылки на закон и предупреждение о правовых последствиях клеветы. Я разместила его на всех корпоративных страницах, отправила копию по электронной почте всем ключевым клиентам и партнерам. Ответа от «Стройкомплекса» не последовало, но через два дня Галина Петровна, сияя, сообщила, что они сами позвонили и предложили подписать допсоглашение о продлении контракта на прежних условиях. «Сказали, что разобрались с тем предложением, оно их не устроило», — добавила она многозначительно.
Нанять охрану для офиса оказалось проще простого. Сергей Иванович рекомендовал одну проверенную фирму. На следующий день в приемной дежурил крепкий, молчаливый мужчина в строгом костюме, а у проходной завода появился еще один пост. Сам факт их присутствия действовал на коллектив успокаивающе.
И вот настал день общего собрания. Конференц-зал был полон. Я вошла, когда все уже сидели. Не спеша прошла к президиуму, положила папку на стол, оглядела зал. Искала глазами Андрея. Он сидел в третьем ряду, развалившись, с вызывающей усмешкой на лице. Рядом с ним – несколько его приятелей из цеха, которые переняли его наглую позу.
Я начала без преамбул. Говорила четко, глядя в лица, переходя от одних глаз к другим, не задерживаясь на нем надолго.
— Коллеги. Собрание объявляю открытым. Цель – проинформировать вас о текущем положении дел компании и развеять некоторые слухи, которые, как мне стало известно, циркулируют в коллективе.
Я привела цифры: объем заказов, финансовые показатели, планы на следующий квартал. Цифры говорили сами за себя – бизнес был стабилен, кризиса не предвиделось. Потом я сделала небольшую паузу.
— Теперь относительно слухов о предстоящих сокращениях. Эти слухи не имеют под собой никаких оснований и распространяются лицами, заинтересованными в дестабилизации работы коллектива. Хочу предупредить: распространение заведомо ложной информации, порочащей деловую репутацию компании и вносящей разлад в работу, является грубейшим нарушением трудовой дисциплины. Каждый такой факт будет тщательно расследован и повлечет за собой применение мер, вплоть до увольнения по соответствующей статье Трудового кодекса.
В зале стояла полная тишина. Люди смотрели на меня с удивлением. Они ждали оправданий, слабости, слез. Они получили холодный отчет и железную позицию.
— Есть вопросы? – спросила я.
Андрей резко поднялся. Его лицо было багровым.
— Вопрос есть! А кто, собственно, дал тебе право грозить людям увольнением? Ты здесь кто? Приходящая бухгалтерша, которая вцепилась в бизнес моего отца! Какое ты имеешь право…
Я не повысила голос. Я перебила его тем же ровным, бесстрастным тоном, каким вела собрание:
— Андрей Викторович, вы нарушаете регламент. Вопросы задаются после доклада и только по существу. Ваш выпад не по теме. Пожалуйста, сядьте.
— Я не сяду! Ты тут не командуй! – он вышел в проход, обращаясь к залу. – Мужики, вы чего слушаете эту…!
— Охрана, – сказала я чуть громче.
Дверь открылась, и вошли два сотрудника службы безопасности. Они не делали резких движений, просто встали по бокам от Андрея.
— Андрей Викторович, вы мешаете проведению собрания. На основании правил внутреннего трудового распорядка, прошу вас покинуть зал. В противном случае будет составлен акт о нарушении трудовой дисциплины.
Он огляделся. Его приятели в ряду опустили глаза. Остальные смотрели на него без симпатии, с любопытством и даже с осуждением. Он был один. Его игра в «народного заступника» провалилась в тот момент, когда люди увидели, что руководство – твердое, а зарплаты – под угрозой из-за его выходок.
— Хорошо… Хорошо… – прошипел он, бросая на меня взгляд, полный такой ненависти, что у меня похолодело внутри. – Я уйду. Но это не конец.
Он грубо толкнул плечом одного из охранников и выбежал из зала. Собрание продолжилось в гробовой тишине, но теперь это была тишина уважения, а не страха.
Той же ночью мне позвонила Ирина, жена Андрея. Она не кричала, а говорила сквозь зубы, сдавленно:
— Ты довольна? Ты выставила его на посмешище перед всеми? Ты унизила его! Он теперь дома всё крушит! Ты счастлива, стерва?
Я не стала ничего отвечать. Просто положила трубку. Но я знала, что это не конец. Сергей Иванович предупреждал: загнанный в угол зверь опаснее всего. И я ждала.
Он пришел через два дня. Вечером. Без звонка. Я услышала мощные, нетерпеливые удары в дверь. Посмотрела в глазок. Он стоял один, без Ирины. Лицо было осунувшимся, глаза лихорадочно блестели. В руках он сжимал бутылку в темном пакете.
Я открыла. Он, не говоря ни слова, прошел в прихожую, сбросил куртку на пол и направился в гостиную.
— Наливать будешь? Или как настоящему хозяину, самому придется? – его голос был хриплым, от него пахло перегаром и потом.
— Я не буду ничего наливать, Андрей. И ты уйдешь. Сейчас.
— Уйду? – он грузно опустился на диван, поставив бутылку на журнальный столик. – Я никуда не уйду. Это дом моего отца. Я его сын. А ты кто? Временная попутчица. Отец бы тебя сейчас возненавидел! Ты губишь его дело! Ты выставляешь меня, его кровь! Ты думаешь, эти твои бумажки что-то значат? Ты разрушаешь семью! Его память!
Он не кричал. Он говорил с надрывом, с какой-то искренней, пугающей болью, смешанной со злобой. И в этом была самая опасная манипуляция – игра на моей любви к Алексею, на моих собственных сомнениях.
— Давай по-семейному, – его тон вдруг сменился на заискивающий, пьяно-слюнявый. – Давай договоримся. Ты же не специалист. Тебе же тяжело. Отдай мне управление компанией. Ну, или половину акций. Я буду делать бизнес, поднимать его, как отец хотел! А ты… ты будешь получать свою долю, жить здесь, ни в чем не нуждаться. Я же не зверь. Просто это справедливо! Ты же понимаешь, что это справедливо?
Я стояла перед ним, и во мне что-ло надломилось. Не страх. Терпение. То самое бесконечное терпение, с которым я годами сносила его колкости, неуважение, а теперь – и открытую войну.
— Справедливо? – мой голос прозвучал тихо, но так, что он на мгновение замолчал. – Ты хочешь поговорить о справедливости, Андрей? Хорошо. Давай поговорим.
Я сделала шаг вперед.
— Справедливо – это когда на поминках собственного отца, на сороковой день, ты называешь его вдову служанкой и отправляешь мыть туалеты? Это твоя справедливость?
—Я… я был не в себе, – пробормотал он, отводя глаза.
—Справедливо – это пытаться украсть бизнес, который твой отец строил тридцать лет, через подставные фирмы и клевету? Это твоя справедливость?
—Это мое по праву! – закричал он, снова вспыхивая.
—Нет! – мой голос впервые зазвенел, перекрывая его. – Его право было распорядиться своим трудом так, как он считал нужным! И он считал, что ты к управлению не готов! Он видел в тебе не наследника, а растратчика! Он боялся, что ты развалишь всё, во что он вложил душу! И он был прав! Посмотри на себя! Ты не борешься за дело отца, ты дерешься за деньги! За статус! Чтобы все сказали: «Андрей – босс»! Но босс – не тот, кто громче всех кричит! Босс – тот, кто несет ответственность! А ты несешь только хаос и грязь!
Я задыхалась, слова вырывались наружу, годами копившаяся горечь и боль.
— Ты годами не уважал меня. Не уважал выбор своего отца. Ты видел во мне врага. А я… я пыталась до последнего сохранить мир ради Алексея! Я молчала, когда ты хамил! Я терпела! Но ты перешел все границы. Ты начал войну. И теперь ты хочешь «договориться по-семейному»? Какая семья, Андрей? Какая семья, где сын на поминках отца объявляет войну его жене?!
Он сидел, сжавшись, опустив голову. Казалось, мои слова, наконец, пробили его броню самолюбия.
— Он… он не должен был так со мной поступить… – глухо пробормотал он. – Оставить меня ни с чем…
—Он оставил тебе пять миллионов! И работу! И шанс – доказать, что ты чего-то стоишь не как сын, а как специалист! Но тебе не нужна работа. Тебе нужен трон. И ты готов растоптать память отца, меня, всех вокруг, лишь бы сесть на него.
Я выдохнула, чувствуя, как из меня уходит последний пар. Я подошла к прихожей, взяла с полки папку и достала оттуда копию заявления в полицию о порче машины. Вернулась и положила листок перед ним на стол.
— Я подала заявление. Расследование началось. В числе прочих будут опрашивать и тебя. Как лицо, имеющее мотив. Чтобы избежать этого ненужного внимания, я предлагаю тебе прекратить. Окончательно. Ты выполняешь свою работу. Я выполняю свою. Больше никаких интриг, никаких пасквилей, никаких порчи имущества. Или…
Я не договорила. Он поднял на меня глаза. В них уже не было ярости. Было опустошение. Поражение.
— Или что? – спросил он тупо.
—Или следующее наше общение будет только через адвокатов. И я использую все рычаги, которые оставил мне Алексей, чтобы вытеснить тебя из компании и из нашей с ним жизни навсегда. Выбирай.
Он молча смотрел на бумагу, потом медленно поднялся. Он пошатнулся. Внезапно он выглядел не страшным, а жалким. Сломленным.
— Хорошо, – прошептал он. – Хорошо, мачеха. Ты победила.
— Нет, Андрей, – поправила я его. – Победила не я. Победила воля твоего отца. Та самая воля, которую ты так хотел проигнорировать.
Он молча взял свою куртку, не глядя на меня, побрел к двери. На пороге он обернулся.
— Он… он действительно так думал обо мне? Что я растратчик? Что не справлюсь?
В его голосе была детская,неподдельная боль.
— Он думал, что ты нуждаешься в уроке, Андрей, – сказала я уже без злости. – Чтобы ценить то, что имеешь. И чтобы понять, что уважение и власть заслуживаются делами, а не криком.
Он кивнул, отвернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Я осталась стоять посреди тихой гостиной. Дрожь началась только сейчас, мелкая, нервная, по всему телу. Я подошла к дивану, убрала его нетронутую бутылку, села и закрыла лицо ладонями. Я не плакала. Я просто сидела, слушая тиканье часов и отдающийся в висках гул собственной крови.
Он ушел. Он признал поражение. Но я не чувствовала триумфа. Только бесконечную, всепоглощающую усталость и щемящую грусть по тому, чего уже никогда не будет – по мирной жизни, по семье, которой у нас с Алексеем так и не получилось построить вместе с его сыном.
Война, казалось, закончилась. Но мир, который наступил после, пахнал пеплом и одиночеством.
Тишина, наступившая после ухода Андрея, оказалась обманчивой. Это была не тишина мира, а зыбкое, напряженное перемирие. Он пришел на работу на следующий день. Молча, с опухшим от бессонницы лицом. Выполнял свои обязанности механически, без прежнего бравирования, но и без интереса. Он стал тенью, призраком на производстве, и его присутствие отравляло атмосферу хуже, чем открытое хамство. Люди чувствовали этот лед между нами и старались не попадаться на глаза ни ему, ни мне.
Прошла неделя. Две. Я погрузилась в работу с головой, пытаясь загнать внутреннюю опустошенность в деловые будни. Сергей Иванович периодически звонил, коротко и по делу: «Пост удалили. По заявлению — отказной материал, но предупреждение он получил. Информацию о фирме-однодневке передал куда следует. Больше не появится». Я благодарила. Он был моим щитом, о котором никто не знал.
Однажды вечером, разбирая бумаги дома, я наткнулась на старый фотоальбом Алексея. Там были снимки маленького Андрея на плечах у отца, заливисто смеющегося мальчишкой у новогодней елки, потом угловатого подростка с первой удочкой. Алексей смотрел на него с такой нежностью и гордостью. Я закрыла альбом, и в груди что-то остро сжалось. Война, которую я выиграла, убила не только врага в Андрее. Она похоронила и того мальчика, которого так любил мой муж. И этого уже нельзя было исправить ни завещанием, ни юридическими уловками.
И тогда я поняла, что просто отстраниться недостаточно. Пока он здесь, в компании, которую ненавидит, и в городе, где чувствует себя униженным, мы оба будем жить в аду. Алексей оставил ему деньги, чтобы «начать свое дело». Но Андрей никогда не сделает этого сам. Его гордыня, раздавленная, но не уничтоженная, не позволит ему взять эти «подачки» и уйти. Ему нужен был выход, который выглядел бы не как бегство, а как решение. И такой выход могла предложить только я.
На следующее утро я вызвала к себе в кабинет главного бухгалтера Галину Петровну и Михаила Сергеевича, нашего юриста.
— Мне нужен вариант законной схемы, — сказала я, когда они уселись. — Предположим, я хочу предложить Андрею Викторовичу выкуп его… потенциальной доли. Условной. Чтобы он мог уйти из компании с определенным капиталом и начать собственный бизнес, не будучи связанным с нами. Как это можно сделать максимально чисто, с минимальными налоговыми последствиями для обеих сторон?
Михаил Сергеевич поднял бровь, но не удивился. Он уже научился не удивляться моим решениям.
— Юридически у него нет доли в ООО «Прогресс-Инжениринг», — сказал он. — Но мы можем создать фиктивный договор об оказании уникальных консультационных услуг за определенный период. Или о выкупе исключительных прав на какие-нибудь старые, неиспользуемые патенты или технологии, формально числящиеся за компанией. Сумму можно обосновать отчетом оценщика. Это будет законная операция. Он получит деньги, вы получите документы и закрытие всех возможных претензий. Налоги заплатим.
— Подготовьте варианты, — попросила я. — И рассчитайте сумму. Возьмите за основу те пять миллионов по завещанию и… добавьте еще три. Из личных средств. Восемь миллионов — это уже серьезный стартовый капитал для небольшого собственного дела.
Галина Петровна ахнула, но промолчала. Она видела отчеты и понимала, что для компании это не разорительно.
Через три дня документы были готовы. Я не стала вызывать Андрея в кабинет. Я попросила его зайти ко мне в офис после окончания рабочего дня, когда все уже разойдутся. Он пришел ровно в семь. В джинсах и простой футболке, без прежнего вызова. Сел напротив, не глядя на меня.
— В чем дело? — спросил он глухо. — Опять нарушения нашел?
— Нет, Андрей. Я хочу сделать тебе предложение.
Он поднял глаза. В них вспыхнула старая подозрительность.
— Какое еще предложение? Я здесь работаю, как ты и хотела.
— Я знаю. И я вижу, что это мука для тебя. И для меня. Мы не можем так продолжать. Алексей не хотел этого.
Я отодвинула к нему папку.
— Это предложение о выкупе. Мы с юристами нашли схему. Компания выкупает у тебя… условные права, неважно. Суть в том, что ты получаешь единоразовую выплату в размере восьми миллионов рублей. Чистыми, после уплаты всех налогов. И уходишь. Освобождаешь должность. Разрываешь все трудовые отношения с «Прогресс-Инжениринг».
Он замер, уставившись на папку, как на змею.
— Что?.. Почему?
—Потому что это тупик. Ты ненавидишь эту работу. Ты ненавидишь меня. Ты губишь себя здесь. Алексей оставил тебе деньги, чтобы ты начал свое дело. Это твой шанс. Не работать на меня. Работать на себя. Доказать всем, и в первую очередь себе, на что ты способен. Создать что-то свое. Не отцовское. Свое.
Он молчал долго. Его пальцы нервно барабанили по столу.
— Это… это опять какая-то ловушка. Чтобы потом обвинить в чем-то.
—Нет ловушек, Андрей. Только документы. Ты уходишь по собственному желанию, со всеми выплатами плюс эти деньги. Мы подписываем соглашение о конфиденциальности и о взаимном отказе от любых претензий по всем вопросам, связанным с наследством и работой. Ты свободен. Полностью.
— И что я буду делать с восемью миллионами? — спросил он с горькой усмешкой. — Пропью?
—Это будет твой выбор, — холодно сказала я. — Ты можешь пропить их, как, судя по некоторым статьям расходов в твоей жизни, делал и раньше. А можешь попробовать стать тем, кем, как ты кричал, должен был стать — боссом. Настоящим. Не понаслышке. С нуля.
Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза. В его лице шла внутренняя борьба. Гордыня, желавшая плюнуть на эти деньги и остаться из упрямства, боролась с усталостью, с пониманием тупика и с крошечной, теплящейся искрой амбиций.
— А если я прогорю? — тихо спросил он, не открывая глаз.
—Это будет твой опыт. Твоя ответственность. Не моя и не твоего отца.
Он открыл глаза. В них уже не было ненависти. Была усталая ясность.
— Зачем ты это делаешь? Чтобы избавиться от меня по-тихому? Чтобы не видеть?
—Я делаю это, потому что твой отец просил меня позаботиться о тебе, — сказала я честно. — И это, на мой взгляд, единственный способ это сделать. Не опекать тебя на работе, которую ты презираешь, а дать тебе шанс встать на ноги самому. Это последнее, что я могу сделать для Алексея. И для тебя.
Он снова посмотрел на папку, потом медленно потянулся к ней, открыл. Начал читать. Листал страницы договора, расчеты. Читал медленно, вдумчиво. Прошло минут десять.
— Конфиденциальность… — пробормотал он. — То есть, я не могу нигде говорить, откуда деньги?
—Можешь говорить, что это твои инвестиции. Или кредит. Или что угодно. Но мы не будем афишировать нашу сделку. Для всех ты уйдешь, чтобы начать свой бизнес. И это будет правдой.
Он отложил папку, тяжело вздохнул.
— Хорошо, — слово вырвалось у него с таким трудом, будто он вытаскивал его из глубины. — Я согласен.
— Условия понятны? Ты увольняешься по собственному желанию. Подписываешь эти бумаги. Через десять банковских дней после оформления всех документов деньги поступают на твой счет. Ты передаешь все имущество компании, ключи, доступы. И мы больше не пересекаемся.
— Да, — кивнул он. — Понятно.
Я достала ручку и протянула ему. Он взял ее, повертел в пальцах. Потом, не глядя на меня, начал ставить подписи на отмеченных листах. Его почерк, обычно размашистый, был сейчас мелким и нерешительным.
Когда он закончил, я подписала документы со своей стороны. Один комплект отдала ему.
— В понедельник в десять утра у нотариуса, Ольги Васильевны, для заверения дополнительного соглашения. После этого — в отдел кадров.
— Хорошо, — он встал, взял свою копию. Постоял, глядя в пол. — Надежда…
Он впервые за много лет назвал меня по имени. Без «мачехи», без пренебрежения.
— Да?
— Он… он бы одобрил этот вариант?
Я посмотрела на фотографию Алексея на столе.
— Я не знаю. Но я думаю, он хотел бы, чтобы ты был счастлив. И чтобы ты нашел свой путь. Не его.
Андрей кивнул, развернулся и вышел. На этот раз дверь закрылась почти бесшумно.
Через две недели все было завершено. Деньги ушли на его счет. Его имя исчезло из списков сотрудников. Ирина удалила свой клеветнический пост, аккаунт был заблокирован. В офисе и в цеху вздохнули с облегчением. Ледниковый период закончился.
Я сидела в своем, теперь уже окончательно своем, кабинете. Передо мной лежал новый контракт, который нужно было проверить. За окном светило осеннее солнце. Война была окончена. Не громкой победой, а тихим, дорогостоящим миром. И это, как я теперь понимала, и была самая сложная часть работы босса — не сокрушить врага, а найти способ жить дальше, когда пыль осела, а раны еще свежи. Не чувствуя себя победителем. Чувствуя себя просто человеком, который сделал то, что должен был сделать.