Запах мандаринов, хвои и жареного гуся висел в квартире густым, почти осязаемым облаком. Из кухни доносилось нервное позвякивание посуды. Марина, с лицом, раскрасневшимся от жара плиты, вытирала пот со лба тыльной стороной ладони. На ней был старый, заляпанный маслом фартук, подарок свекрови пять лет назад. «Практичный», — сказала тогда Тамара Ивановна.
В гостиной, заставленной тазиками для салатов и коробками с игрушками, гремел телевизор — «Ирония судьбы». Громко. Чтобы было слышно на кухне. Там, в мягком полумраке, освещенном лишь гирляндой, располагалось основное семейство.
Ее муж, Сергей, полулежал в кресле, уткнувшись в телефон. Его сестра, Ольга, и ее муж Игорь делили диван, попивая припасенное заранее шампанское. В центре, в самом большом кресле, восседала Тамара Ивановна, мать Сергея и Ольги. Она что-то ворчала, разглядывая наряженную елку.
— Марин! — раздался из гостиной голос Ольги. — А где холодец? Ты же говорила, что уже застыл.
Марина глубоко вздохнула, проверяя вилкой картошку в мундире.
—Сейчас, Оль, — откликнулась она, стараясь, чтобы в голосе не дрогнуло. — Докладываю последнее.
— Не забудь, хрен отдельно подать, — добавила Тамара Ивановна, не поворачивая головы. — В прошлый год ты его в сам холодец натёрла, все залило, есть было невозможно.
Марина стиснула зубы. В прошлый год свекровь хвалила этот же холодец. Но сейчас было не до воспоминаний. Она металась между плитой, где булькал жирный бульон, холодильником и столом, на котором в художественном беспорядке возвышались ингредиенты для «Оливье». Десять порций. Минимум.
Руки сами делали привычные движения — резала, мешала, солила. А голова была где-то далеко. В том месте, где не пахнет жареным луком и не слышно вечного брюзжания. Где тишина.
— Марина, что с винегретом? — теперь заговорил Сергей, не отрывая глаз от экрана телефона. — Я его вчера просил сделать. Люблю с селедочкой.
— Селедка уже в нём, — сквозь зубы ответила она.
— А то, — буркнул он.
Часы на микроволновке показывали без десяти девять. До боя курантов — чуть больше трех часов. А нужно еще успеть вымыть пол на кухне, расставить тарелки, разложить столовые приборы, достать праздничную скатерть, которая, конечно, требует глажки… И принять душ. Чтобы не пахнуть кухней, когда все будут праздновать.
— Невестка, — голос свекрови прозвучал как команда. — А ты гостевые тапочки новые купила? Брату Игоря, он, может, заглянет. У тебя же те, что были, уже потертые.
Марина замерла с ножом в руке. Она забыла. Забыла купить тапочки возможному гостю, которого, скорее всего, не будет. Забыла купить подарки племянникам Ольги, о чем ей вWhatsApp напомнили вчера. Забыла позвонить маме Сергея с утра и поздравить с наступающим, хотя сама Тамара Ивановна сидела в соседней комнате.
В ее висках застучало. Комната поплыла перед глазами. Она облокотилась о стол, заваленный очистками. Десять лет. Десять лет этой суеты, этих вечных «должна», «не забудь», «сделай». Десять лет, когда ее праздник превращался в марафон по обслуживанию семьи мужа. А ее собственные родные были за триста километров, и позвонить им удавалось урывками, между помешиванием супа.
Из гостиной донесся смех. Смеялись над шуткой по телевизору. Ей тоже когда-то было смешно. Теперь этот смех резал слух.
И тут в ее голове что-то щелкнуло. Тихо и окончательно.
Она медленно сняла фартук. Бросила его на стул. Подошла к кухонному шкафчику, самому верхнему, куда никто не заглядывал. Достала оттуда старую, потертую спортивную сумку. Сумку, с которой когда-то ездила в институт на пары.
Она прошла в спальню, мимо гостиной. Ее не заметили.
— Марин, ты где? Секундочку! — крикнула Ольга.
Марина не ответила. В спальне она быстро, почти автоматически, натянула джинсы, свитер, куртку. Сунула в сумку паспорт, банковскую карту, зарядку для телефона. С рабочего стола Сергея взяла пачку наличных, которую он приготовил для фейерверков. «Это аванс», — мысленно сказала она, не чувствуя ни капли вины.
Когда она вышла в прихожую и стала засовывать ноги в сапоги, из гостиной вышел Сергей. Он смотрел на нее с недоумением.
— Ты куда это собралась? В магазин? Так сбегай быстрее, шампанское охлаждается, а хорошее еще нужно выбрать.
Марина посмотрела на него. Посмотрела так, словно видела впервые. Его домашние штаны, растянутая футболка, отвисшее от пива и диванного образа жизни брюшко.
— Нет, — тихо сказала она. — Не в магазин.
— А куда? — его голос начал набирать металлические нотки.
— Просто… выйду. Подышу, — она потянула ручку двери.
В этот момент из гостиной выглянула Тамара Ивановна.
— Что за спектакль? Стол не накрыт, винегрет не доделан, а она гулять собралась! Марина, сядь на место! Какое дыхание? Воздуха накушаешься после полуночи!
Это был последний штрих. Последная капля, переполнившая чашу.
Марина резко дернула дверь, вышла на лестничную площадку и захлопнула ее за собой. Не захлопнула — хлопнула изо всех сил. Звонкий удар эхом разнесся по подъезду.
Она почти бежала вниз по лестнице, не вызывая лифт. Выскочила на улицу. Морозный декабрьский воздух обжег легкие, но это было сладкое, освобождающее жжение. Она шла быстро, не оглядываясь, к ближайшей крупной дороге.
В кармане зажужжал телефон. Она вынула его, посмотрела на экран. «Сергей». Она нажала кнопку выключения. Экран погас. Тишина.
У дороги она подняла руку. Первая же свободная машина притормозила.
— Вокзал, пожалуйста, — сказала Марина, садясь в салон, от которого пахло дешевым освежителем и чужими жизнями.
Когда такси тронулось, она наконец обернулась и посмотрела в заднее стекло. Окна ее квартиры на девятом этаже ярко светились в новогодней тьме. Такими уютными и праздничными. Ловушкой.
Она отвернулась и уткнулась лбом в холодное стекло. Внутри все дрожало — от ярости, от страха, от дикого, непривычного чувства свободы. Она сбежала. В канун Нового года. Бросила накрытый, но недоделанный стол, разодетую елку, мужа, родню.
И самое главное — у нее не было ни малейшего желания возвращаться.
---
В квартире повисла гробовая тишина, нарушаемая только голосом из телевизора. Сергей стоял посередине гостиной, все еще сжимая в руке телефон.
—Она… выключила телефон, — пробормотал он, не веря своим глазам.
Ольга подошла к окну.
—Такси уехало. И куда? И зачем сумка?
Тамара Ивановна, багровая от негодования, встала, опираясь на спинку кресла.
—Нервный срыв! На пустом месте! Я же говорила, Сергей, что она не из крепких! Всё из-за твоей мягкотелости! Теперь что, я должна на кухню вставать?
Игорь, муж Ольги, тяжело вздохнул и налил себе еще шампанского.
—Ну, семейка, праздник начинается. А гусь, кстати, скоро подгорит. Кто его выключит?
Все посмотрели на кухню, откуда уже начинал тянуть легким запахом гари. Но никто не сдвинулся с места. Они просто стояли — голодные, раздраженные, ошарашенные. Их идеальный, отлаженный мирок, где у каждого была своя роль, дал вдруг глубокую трещину. И сквозь эту трещину дул ледяной, незнакомый ветер.
Машина остановилась у невзрачного пятиэтажного здания с вывеской «Гостевой дом «Уют». Марина расплатилась наличными, которые взяла со стола. Бумажки были теплыми и мятыми. Чужими.
— С наступающим, — автоматически бросил водитель, уже глядя в сторону нового потенциального клиента.
— И вас тоже, — прошептала она в ответ, вылезая из такси.
Воздух снова ударил в лицо, но теперь уже не обжигал, а скорее очищал. Она взглянула на освещенный подъезд, сделала глубокий вдох и потянула на себя тяжелую стеклянную дверь.
Внутри пахло хлоркой, дешевым освежителем и… спокойствием. Полное отсутствие запаха жареного гуся было почти опьяняющим. За стойкой, украшенной мишурой, сидела немолодая женщина в очках и смотрела новогодний концерт на маленьком телевизоре.
— Добрый вечер. У вас есть свободный номер? — голос Марины прозвучал хрипло и неуверенно.
Администраторша оторвалась от экрана, окинула ее оценивающим взглядом: растрепанные волосы, сумка, отсутствие чемодана. В ее глазах мелькнуло понимание. Видимо, она видела таких «беглянок» не раз, особенно в праздники.
— На одну ночь? Один человек?
— Да. На одну ночь, — Марина поправилась. — Пока что на одну.
— Есть маленький одноместный с душем. Без балкона. Две тысячи с утра.
Марина молча кивнула, достала паспорт и карту. Процедура заняла пять минут. Ей вручили пластиковый ключ-карту с номером 312.
— Лифт налево. С наступающим, — сказала администраторша, и в ее голосе прозвучала не формальность, а тихая, усталая человечность.
— Спасибо. Вас тоже.
Номер оказался крошечным, но чистым. Узкая кровать, прикрученный к стене столик, телевизор, дверь в совмещенный санузел. Все было безлико, стандартно и совершенно прекрасно. Потому что это было только ее. Никто не войдет сюда без стука. Никто не скажет, что она разбросала вещи. Никто не будет дышать ее воздухом.
Марина поставила сумку на пол, сняла куртку и упала на жесткий матрас. Тишина, наступившая после того, как захлопнулась дверь, оглушила ее. Она привыкла к постоянному фону: телевизор, голоса, звон посуды, гул духовки. Эта тишина была плотной, густой. И сначала она давила.
Она закрыла глаза. И сразу же перед ними всплыла картина: Сергей в дверном проеме, его лицо, искаженное раздражением и непониманием. «Ты куда это собралась?»
Потом голос свекрови: «Марина, сядь на место!»
Потом — взгляд Ольги, полный презрительного любопытства.
В груди что-то остро сжалось. Не раскаяние. Нет. Адреналин начал отступать, и на его место приходил леденящий ужас. Что она наделала? Это же Новый год! Она бросила все. Она испортила праздник. Она – плохая жена, невестка, хозяйка. Эти мысли, вбитые в голову годами, зашевелились, как гады, пытаясь укусить ее за самое живое.
Марина резко села на кровати, схватилась за голову.
— Нет, — сказала она вслух в пустую комнату. Голос прозвучал громко и четко. — Нет. Я не плохая.
Она встала, подошла к маленькому окну, за которым горели окна других таких же непарадных домов. В одном из них на подоконнике стояла нарядная елка. Семья. Обычная семья. Возможно, там тоже кто-то хлопочет на кухне, кто-то смотрит телевизор. Но, возможно, там говорят спасибо. Возможно, там хозяйку целуют в макушку и говорят: «Отдохни, дорогая».
У нее этого не было никогда. Вместо спасибо — критика. Вместо поцелуя — очередное поручение. «Купи», «принеси», «сделай».
В памяти, как из прорвавшейся плотины, хлынули обрывки.
Год назад. Она после тяжелой ангины, с температурой 37,5, пытается накрывать стол для гостей Тамары Ивановны. Руки дрожат.
— Что ты как тряпочка? — морщится свекровь. — Соберись. Неудобно перед людьми.
Сергей, проходя мимо, бубнит: «Да ладно, мать, она же больная». Но не останавливается, не забирает у нее тарелку. Идет смотреть футбол.
Три года назад. Она принесла с работы (тогда она еще работала) премию и купила дорогую сервировочную тарелку, о которой давно мечтала. Тамара Ивановна взяла ее в руки, покрутила.
— Безвкусица какая-то. И мыть неудобно будет. Зачем деньги на ветер?
А через месяц, во время ссоры, случайно (или нет?) разбила ее. «Ой, выскользнула!» — даже не извинилась.
Самое первое, самое горькое. Через полгода после свадьбы. Они переехали в эту квартиру, купленную с помощью денег ее покойной мамы. Марина привезла старую мамину вазочку — неказистую, советскую, но память.
— Что за хлам? — сказала Тамара Ивановна, приехавшая «помогать» наводить порядок. — Места занимает. В мусорке ей место.
И пока Марина была в магазине, выбросила. Сергей лишь развел руками: «Ну что поделаешь, она старый хлам не терпит. Не расстраивайся».
«Не расстраивайся». Это были его коронные слова на все случаи. На ее слезы, на ее усталость, на ее молчаливые протесты.
Марина сжала кулаки. Ногти впились в ладони, боль была острой и ясной. Она подошла к сумке, вынула телефон. Черный экран молчал. Она нажала кнопку питания.
Устройство завибрировало, загорелось. Через секунду оно начало сходить с ума. Десятки пропущенных вызовов: Сергей, Ольга, еще раз Сергей, неизвестный номер (скорее всего, Игорь), снова Сергей. Очередь WhatsApp-сообщений и голосовых длинной лентой.
Она не стала их читать и слушать. Она знала, что там. Сначала гнев: «Ты где?!», «Что за безобразие!». Потом недоумение: «Марин, ну что такое?», «Давай прекратим этот балаган». Потом, возможно, злобный шепот свекрови в трубку: «Ты опозорила нас перед всеми!».
Она открыла настройки. Палец замер над пунктом «Режим полета». Это был Рубикон. Маленькая цифровая черта, которую стоило перейти, и мир за стенами номера 312 перестал бы для нее существовать.
Она включила его.
Тишина снова стала абсолютной. Теперь уже и цифровой. Марина опустила телефон на стол и почувствовала, как с плеч спадает тяжеленный груз. Ее никто не достанет. Никто не будет орать, требовать, упрекать. Этот час принадлежал только ей.
Она приняла душ — долгий, под почти кипятком, смывая с кожи и волос тот самый запах кухни, который, казалось, въелся навсегда. Надела чистую футболку из сумки (она всегда носила сменную, на случай, если вспотеет в метро — привычка из прошлой, активной жизни).
Села на кровать и обхватила колени руками. Что дальше? Завтра первое января. Все будет закрыто. Потом второе. А потом… а потом надо возвращаться? Возвращаться к тому, с чего сбежала? К тем взглядам, к тем разговорам, к этой каторге без срока и благодарности?
Внутри все сжалось в комок от отчаяния. Тупик. Она загнала себя в угол. Сбежать-то она сбежала, а план-то где? Где деньги? Где крыша над головой?
И тут ее взгляд упал на сумку. Там, в маленьком внутреннем кармашке, лежала не только карта. Там было еще кое-что. Она потянулась, расстегнула молнию и вытащила маленький, потрепанный блокнот в темно-синей обложке.
Ежедневник. Вернее, его жалкие остатки. Основную часть она, по требованию Сергея, который считал, что «семейные планы должны быть открытыми», вела на общем кухонном календаре. А этот был ее тайником. Ее личным. Туда она полгода назад, после того как Тамара Ивановна выбросила лекарства, которые Марина покупала для своей мигрени («Сама голову морочишь!»), начала записывать мысли, которые нельзя было доверить никому.
Она открыла его. На первых страницах — скупые, обрывистые фразы, больше похожие на крик: «Не могу больше», «Опять одна за всех», «Меня не слышат». Потом, ближе к середине, появились цифры. Столбики. Даты.
Она провела пальцем по графам. Это был подсчет. Подсчет ее вклада. Не эмоционального — его все равно никто не считал, — а материального. Сумма, которую ее мама вложила в первоначальный взнос за квартиру (свекровь презрительно называла это «скромной помощью»). Стоимость новой проводки, которую она оплатила со своей последней зарплаты пять лет назад. Цены на бытовую технику, которую покупала она: мультиварка, чтобы угодить свекрови, новый утюг, потому что старый сломал Игорь.
А на последней странице, совсем недавно, появилась другая запись. Всего одно имя и телефон. Аня. И пометка: «юрист, однокурсница Лены».
Лена — ее единственная подруга, которая, едва познакомившись с семейным укладом Марины, сказала: «Да ты в рабстве живешь, милая!» Марина тогда обиделась. А потом, втайне, нашла через Лену контакты Ани.
Она звонила ей месяц назад. Под предлогом выхода в магазин, во дворе, дрожа от страха, что ее подслушают. Разговор был коротким. Аня задала несколько конкретных вопросов про квартиру, про деньги, про то, на что Марина может иметь доказательства. И сказала: «Запиши все, что помнишь. Каждую копейку. И ищи документы. Расписки, чеки, выписки. Если решишься — звони».
Марина тогда не решилась. Испугалась. Закрыла блокнот и спрятала его подальше.
Сейчас она смотрела на этот номер телефона, написанный ее же рукой, и чувствовала не страх, а холодную, почти металлическую решимость. Дрожь в руках утихла.
Она взяла телефон, выключила режим полета. Появилась сеть. Сообщения и пропущенные снова замигали иконками. Она их проигнорировала. Открыла WhatsApp и нашла чат с Леной. Та, конечно, уже засыпала ее вопросами: «Мар, как дела? Как праздник? Ты жива?»
Марина набрала сообщение. Медленно, тщательно подбирая слова.
«Лен, я в порядке. Я сбежала. Сижу в гостинице. Все хорошо. Передай Ане, что, кажется, я готова. Завтра позвоню. Не волнуйся».
Она отправила. Ответ пришел почти мгновенно.
«Боже, наконец-то! Держись, родная! Я тут. Аня предупреждена. Спокойной ночи. Ты — молодец».
«Ты — молодец». Этих слов ей не говорили, кажется, сто лет. В глазах выступили предательские слезы. Но на этот раз это были слезы облегчения.
Она снова поставила телефон на беззвучный режим, но уже не отключала сеть. Положила рядом с собой на тумбочку блокнот. Выключила свет.
В темноте, сквозь тонкие шторы, пробивался отсвет уличных фонарей и гирлянд с соседних окон. Где-то далеко хлопнула петарда. Началась полночь. Новый год.
Марина лежала на спине и смотрела в потолок. Чувство катастрофического ужаса сменилось глухой, ноющей пустотой. А из этой пустоты, как первый росток из промерзшей земли, медленно пробивалось что-то новое. Незнакомое.
Ощущение, что завтра — не продолжение вчерашнего кошмара. А что-то другое. Первый день. Какой бы сложный он ни был.
Она перевернулась на бок и закрыла глаза, прижав к груди блокнот, как талисман. Впервые за многие годы она засыпала одна. В тишине. И это было страшно. Но это была ее тишина. Ее страх. Ее решение.
За стеной кто-то смеялся и чокался бокалами.
В квартире пахло гарью, растерянностью и немытым полом под кухонным столом. Телевизор, оставшийся без присмотра, вещал бой курантов и поздравления президента, но в гостиной его уже никто не слушал.
Сергей стоял у окна, вглядываясь в темноту двора, как будто мог разглядеть в ней убегающие следы такси. Он снова и снова набирал номер Марины. В трубке сухо и беспристрастно бубнило: «Абонент временно недоступен».
— Отключила. Совсем отключила, — пробормотал он, опуская телефон. В его голосе звучало не столько беспокойство, сколько оскорбленное недоумение. Как она смеет? В какой момент она решила, что может так поступить?
— Ну, что, герой? — раздался за его спиной язвительный голос Тамара Ивановны. Она сидела в своем кресле, как трон, но осанка у нее была уже не царственная, а скованная яростью. — Нашел свою благоверную? Довел, я же говорила! Баловство одно! Никакого уважения к семье, к традициям!
— Мама, не надо сейчас, — бессмысленно бросил Сергей, проводя рукой по лицу. Он чувствовал, как по кухне расползается стойкий запах пригоревшего. — Гусь, кажется…
— А что гусь? — взорвалась Ольга, выходя из кухни с дымящейся противнем в прихватках. Лицо ее было красным от жара и злости. — Гусь почти уголь! Никто не выключил! Я же не видела, где у вас тут рубильник на этой духовке! Теперь что есть будем? Консервы?
Она с грохотом поставила черный снизу гусиный остов на стол, уже заставленный мисками с полуготовыми салатами.
— Тише, Оль, — пробормотал ее муж Игорь, не отрываясь от своего телефона. Он что-то листал, явно ища службу доставки еды в праздничную ночь. — Не кричи. Соседи услышат.
— А пусть слышат! — почти взвизгнула Ольга. — Пусть вся страна услышит, какая у нас невестка подарок преподнесла! Сбежала! Как последняя… Даже слова нет! А кто теперь всё это убирать будет? Кто посуду за всеми помоет?
Игорь тяжело вздохнул, отложив телефон.
—Никто ничего не доставляет. Все закрыто. Остаются сосиски и макароны. Если, конечно, наша беглянка макароны сварить успела.
Он встал и пошел проверять кастрюли. Макароны, к счастью, варились отдельно и были готовы. Запах тушеного лука и моркови смешивался с запахом гари, создавая тошнотворный коктейль.
Сергей, наконец, оторвался от окна и грузно опустился на диван. Он смотрел на елку, на блестящие шары, на мигающую гирлянду. Все было как всегда. Все, кроме одного. Не было того фонового шума — стука ножа, шипения масла, шагов между кухней и комнатой. Не было Марины. И эта тишина в самом сердце домашнего хаоса была пугающей.
— Надо звонить всем, — сказала Тамара Ивановна, решительно хватаясь за свою сумочку. — Ее подругам. Этой… Ленке. Ее матери. Хотя с той, ясное дело, толку не будет, она ее такой же непутевой вырастила.
— Мама, не надо тревожить ее маму, — попытался возразить Сергей, но вяло. Сам он уже час ломал голову, кому бы могла позвонить Марина. И с удивлением обнаружил, что не знает толком никого из ее нынешнего круга. Точнее, круга не было. Были старые подруги, с которыми она почти не общалась. Были коллеги с ее прошлой работы. И все.
— А что, по-твоему, надо? — свекровь уже набирала номер на своем старом кнопочном телефоне. — Сидеть и ждать, когда она наиграется? Она должна немедленно вернуться и извиниться! Передо мной, перед тобой, перед всеми! Испортила праздник!
Звонок Лене ни к чему не привел. Та, как выяснилось, была «на даче у друзей, вне зоны доступа». Мамин телефон Марины тоже не отвечал — пожилая женщина, видимо, уже спала или праздновала у себя в другом городе.
В квартире воцарилось тягостное молчание, нарушаемое только телевизором. Ольга и Игорь молча накрыли на стол: сосиски, макароны, порезанные наугад овощи, магазинный салат в пластиковой упаковке, купленный про запас. Шампанше оказалось мало — основную бутыль Марина не успела охладить, и она стояла теплой.
— Ну, с Новым годом, что ли, — мрачно провозгласил Игорь, поднимая бокал с теплым игристым.
Чокнулись без энтузиазма. Ели молча. Гусь, обугленный с одной стороны и сыроватый с другой, лежал на столе немым укором.
— Знаешь, что самое обидное? — начала Ольга, отодвигая тарелку с неаппетитными макаронами. — Я ей даже подарок хороший привезла. Дорогой крем. А она… она про наши подарки, наверное, и не вспомнила. На стол не положила. Детям, кстати, тоже ничего нет. Прелесть.
— Ты думаешь о креме сейчас? — с раздражением спросил Сергей.
— А о чем думать? О том, как мы тут сидим, как обделенные? Из-за чьего-то самодурства?
— Может, ей плохо стало? — неуверенно высказал предположение Сергей, и тут же пожалел.
— Плохо?! — фыркнула Тамара Ивановна. — Здоровая как лошадь! Это спектакль! Это манипуляция, чтобы ты потом на цыпочках вокруг нее ходил и прощения просил! Ни в коем случае, Сергей, не поддавайся! Должна сама вернуться с повинной!
Сергей промолчал. В голове вертелась одна мысль: а что, если она не вернется? Не завтра, не послезавтра. Вообще. Кто будет готовить? Убирать? Следить за счетами? Он смутно представлял, сколько стоит свет, как оплачивать интернет. Марина всегда говорила: «Не волнуйся, я оплатила».
Его мысли прервал Игорь.
—Сергей, а что это у вас тут в ящике стола? — он покопался в комоде с документами, куда заглянул в поисках хоть какой-то заначки с алкоголем, и вытащил знакомый темно-синий блокнот. Тот самый, что Марина считала своим тайником, но прятала не слишком изобретательно. — Похоже на Маринин почерк.
— Дай сюда, — сразу оживилась Ольга, выхватывая блокнот из рук мужа.
— Оль, не надо, это личное, — попытался остановить ее Сергей, но уже без прежней энергии. Самому было страшно любопытно.
— Какое личное? В нашей общей семье ничего личного быть не может! — отрезала Тамара Ивановна. — Читай.
Ольга открыла блокнот. Первые страницы с жалобами она пролистала с презрительной усмешкой.
—Ну, поплакаться решила. «Не слышат», «не ценят». Тяжело ей, бедняжке.
Но когда она дошла до страниц с цифрами, усмешка медленно сползла с ее лица. Она замолчала, водя пальцем по столбикам.
—Мама… Сергей… вы посмотрите.
Она протянула открытый блокнот матери. Тамара Ивановна надела очки и начала читать вслух, и с каждым словом ее голос становился все выше и острее.
—«Взнос мамы — 450 тысяч… Ремонт ванной, мои деньги — 75… Новые окна, моя премия — 120… Оплата курсов Сергея в 2019-м — 40…» Что это? Что за бухгалтерия?
Она швырнула блокнот на стол, как будто он обжег ей пальцы.
—Это что, она всё считала? Каждую копейку? Да мы ее приютили, кормили, одевали! Она жила здесь как у Христа за пазухой! А она… она вела учет, как в лавке!
Сергей поднял блокнот. Его глаза бегали по цифрам. Он узнавал суммы. Некоторые казались ему преувеличенными. Но многие — нет. Он забыл про курсы, которые она оплатила. Он не знал, что на новые окна она отдала свою премию. Он думал, это «общие накопления». Оказалось — ее.
— Последняя страница, — тихо сказала Ольга. — Какая-то Аня. И телефон. И пометка… «юрист».
Слово повисло в воздухе, холодное и тяжелое, как гиря. Даже Игорь оторвался от своих сосисок.
— Юрист? — переспросила Тамара Ивановна, и в ее голосе впервые появилась трещина, тоненькая, но заметная. Не гнев, а что-то вроде страха. — Какой юрист? Зачем?
Все смотрели на Сергея. Он молчал, сжимая в руках блокнот с аккуратными, убийственными колонками цифр. За окном хлопали петарды, смеялись люди. В их квартире праздник был мертв. А на его обломках возникало нечто новое и пугающее. Не просто истерика уставшей женщины. Системный, подсчитанный по копейкам, выверенный обиженный учет. И юридическая консультация как финальный штрих.
— Она… она что, собирается… — не договорил Игорь, но все и так поняли.
Сергей поднялся с дивана.
—Всё. Хватит. Я поехал её искать.
—Куда? — почти одновременно спросили мать и сестра.
—Не знаю. По знакомым. Может, к этой Ленке на дачу… Может… — он не знал «может». Он вдруг осознал, как мало он знает о собственной жене.
Он натянул куртку и вышел, хлопнув дверью. В квартире остались трое. Они сидели за неуютным столом, среди грязной посуды и запаха гари, и смотрели на злополучный блокнот, лежащий рядом с обгоревшим гусем.
Они были голодны, раздражены и в глубине души — напуганы. Их уютный, предсказуемый мирок, где Марина была тихой, безотказной функцией, дал сбой. И этот сбой угрожал перерасти в нечто гораздо более серьезное, чем испорченный ужин.
Утро первого января пришло в номер 312 серым и тихим. Сквозь занавески пробивался неяркий зимний свет. Марина открыла глаза и на секунду замерла, не понимая, где она. Потом все вернулось: жесткий матрас, запах чужого белья, гул водопровода в стене. И тишина. Все та же оглушительная, непривычная тишина.
Она села на кровати. В голове было пусто и тяжело. На столике рядом лежал телефон, черный безмолвный прямоугольник. Она взяла его в руки. Включила экран. Время — 10:37. Десятки уведомлений: вызовы, сообщения, голосовые. Она пролистала список пальцем, не открывая. Имя Сергея мелькало снова и снова. Поздние звонки — в три, в четыре ночи. Сначала настойчивые, потом, судя по времени, пьяные и беспомощные.
Она открыла один чат. Последнее сообщение от Сергея, отправленное в пять утра: «Марин, ну хватит. Где ты? Все уже волнуются. Давай прекратим этот цирк. Позвони.»
Слово «цирк» резануло. Ее побег, ее отчаяние, ее крик души — для него всего лишь цирк. Неприятная помеха в отлаженном быту.
Марина закрыла чат. Она не чувствовала ни злости, ни желания ответить. Была какая-то ледяная пустота. Она встала, подошла к окну. За окном был снег, припорошенные машины, редкие прохожие. Мир жил своей жизнью, спокойной и обыденной. Ее мир раскололся пополам вчера вечером, а этот даже не заметил.
Ее взгляд упал на блокнот, лежавший на столике рядом с телефоном. Темно-синяя обложка. Ее личная смета обиды.
Она взяла его, села на кровать и открыла на последней странице. Имя «Аня» и номер телефона смотрели на нее как вызов. Или как спасательный круг. Она сглотнула. Страшно было звонить. Страшно было сделать этот шаг из мира скандалов и обид в мир юридических терминов и исков. Это делало всё реальным. Окончательным.
Но что было альтернативой? Вернуться? Извиниться, как того требовала свекровь? Снова встать к плите, вытирать полы, слушать критику и ждать следующего Нового года, следующего срыва?
Нет. Путь назад был отрезан. Окончательно.
Марина взяла телефон. Ее пальцы дрожали, когда она набирала номер. Она приложила трубку к уху. Гудки. Один, два, три…
— Алло? — женский голос, спокойный и деловой, даже первого января.
— Аня? Здравствуйте. Это… это Марина. Мне Лена дала ваш номер. Мы в прошлом месяце коротко говорили…
— Марина, да, конечно, помню, — голос стал чуть мягче. — Лена вчера писала. Я вас слушаю. Вы в безопасности?
Этот простой вопрос — «вы в безопасности?» — заставил комок подступить к горлу. Никто не спрашивал ее об этом в последние годы. Спрашивали про ужин, про чистоту, про удобство.
— Да, я в гостинице.
— Хорошо. Главное — не паникуйте. Расскажите, что произошло. Коротко.
Марина сделала глубокий вдох и начала говорить. Сбивчиво, путаясь, она рассказала про вчерашний вечер, про годы накопившегося напряжения, про то, как нашла в себе силы уйти. Про блокнот с расчетами.
— Давайте по порядку, — сказала Аня, когда Марина замолчала. — Сначала юридические аспекты, потом — эмоциональные. Вы ведете общее хозяйство с мужем больше года, значит, всё, что нажито в браке, — совместная собственность. Это квартира?
— Да. Но… мы покупали ее, когда только поженились. Часть денег — моей мамы. Она умерла… Это были ее сбережения.
— Есть расписка, договор, переписка, где это отражено?
Марина задумалась. В памяти всплыла сцена: кухня, мама Сергея, Тамара Ивановна, сидит с пачкой денег.
— Расписка… Я не знаю. Моя мама отдавала наличные. При мне. Свекровь тогда сказала… что напишет расписку. Потом говорила, что написала. Но я ее не видела.
— Хорошо, это вопрос второй. Вспомните: крупные покупки, ремонт. Чеки, квитанции сохранялись?
— Некоторые — да. Я… я многое оплачивала со своей карты, с моей старой работы. Но карту я потом сменила, выписки… не знаю, где они. Часть, наверное, дома. В комоде. В столе.
— Постарайтесь их найти, это критически важно. Даже если оригиналов нет, банк может восстановить выписки за определенный период. Сейчас расскажу, как сделать запрос. Но это позже. Теперь самое главное: чего вы хотите?
Марина замерла. Чего она хотела? Она хотела, чтобы ее слышали. Чтобы уважали. Но как это сформулировать на языке закона?
— Я… я не хочу возвращаться. Я хочу… чтобы мои вложения вернули. Частично. Я хочу, чтобы это… чтобы это кончилось.
— Понятно. Значит, речь идет о разделе совместно нажитого имущества и, возможно, о взыскании вашей доли в улучшении этой квартиры, если ваши деньги существенно повысили ее стоимость. Это сложный процесс, но не безнадежный. Вам нужно собрать все доказательства: ваши расчеты из блокнота, любые документы, подтверждающие ваши доходы в период брака, переписку, где могут быть упоминания о ваших вложениях. Даже показания свидетелей.
— Свидетелей? — с горькой усмешкой повторила Марина. — Его семья? Они никогда…
— Необязательно они. Подруга Лена, которая знала обстановку? Ваши общие знакомые, которые могли слышать разговоры о деньгах? Любая деталь.
Они говорили еще полчаса. Аня давала четкие, конкретные инструкции: не вступать в переговоры с мужем до получения юридически грамотного предложения, сохранять все сообщения, особенно агрессивные, искать документы. Говорила о статье 34 Семейного кодекса, о неотделимых улучшениях.
— А если… если он не захочет платить? Если они все объединятся против меня? — спросила Марина в конце, и в голосе снова прозвучал страх.
— Марина, послушайте, — голос Ани стал твердым. — Вы десять лет вкладывались в этот дом, в этого человека. Не только деньгами. Вашим трудом, вашим временем, вашим эмоциональным ресурсом. Закон хоть и несовершенен, но он на вашей стороне. А их «объединение» — это давление. И его тоже можно использовать как доказательство нездоровой атмосферы в семье. Не бойтесь. Вы уже сделали самый сложный шаг — ушли. Теперь нужно пройти путь до конца.
Когда разговор закончился, Марина опустила телефон. В голове гудело от информации, но лед в груди начал таять. Его место занимала холодная, собранная решимость. У нее был план. Не просто побег, а стратегия.
Она открыла блокнот на новой странице и стала записывать со слов Ани: «Запрос в банк о выписках», «Поиск чеков на технику», «Расписка от Тамары Ивановны (возможно, в ихних документах)», «Свидетели: Лена».
Потом она открыла приложение банка на телефоне. Зашла в свой старый счет, который почти не использовала, куда последние полгода откладывала небольшие суммы с подработки удаленным помощником — той самой, о которой никто не знал. Она боялась, что Сергей или свекровь узнают и заставят «вложить в семью». Сумма была небольшой, но это были ее деньги. Настоящие, ни с кем не разделенные.
Она посмотрела на цифру, потом на список инструкций в блокноте. Путь предстоял долгий, сложный, нервный. Но это был путь вперед. Не в трясину прошлого, а в неизвестное, но свое будущее.
В этот момент телефон снова завибрировал. На этот раз это была Лена.
«Мар, как ты? Аня связалась?»
«Да,спасибо. Поговорили. Буду действовать.»
«Красава!Держу за тебя кулаки. Кстати… Сергей вчера ночью звонил мне. На дачу. Голос пьяный, злой. Спрашивал, не у меня ли ты. Я сказала, что не в курсе, связь плохая. Он что-то бурчал про блокнот и юристов. Они, кажется, твой блокнот нашли».
Марина замерла. Значит, они уже знают. Значит, догадываются, что это не просто истерика. Страх снова кольнул ее, но теперь он был другим — острым, мобилизующим. Игра началась. И у нее на руках уже были не только обиды, но и первые козыри, подсказанные юристом.
Она посмотрела на свое отражение в темном экране телевизора. Измученное лицо, синяки под глазами. Но в этих глазах, впервые за долгое время, появилась не растерянность, а концентрация.
Она ответила Лене: «Пусть знают. Я уже не та, кого они могли не замечать. Спасибо, что ты есть».
Она отложила телефон, взяла блокнот и ручку. Пора было действовать. Первое января. Первый день ее новой, пока еще очень страшной, но уже ее жизни.
В квартире стоял тяжелый, нездоровый дух. Смесь запахов: пригоревшего гуся, холодного жира, пыли, поднятой с пола во время поисков, и кислого вина, которое Игорь нашел в дальнем шкафчике и тут же открыл.
Тамара Ивановна сидела, уставившись в блокнот, который держала в дрожащих руках. Ее лицо, обычно розовое от самоуверенности, было серым и обвисшим.
— Юрист… — повторяла она шёпотом, водя пальцем по злополучной записи. — Она к юристу ходила. Тайком. За нашей спиной.
— Мама, отдай уже эту тетрадку, — устало сказал Сергей. Он метался по комнате, то подходя к окну, то проверяя телефон. Он все еще не мог поверить, что Марина не отвечает. Что она бросила их в канун праздника. Но теперь к чувству оскорбления примешивался новый, незнакомый страх. Страх перед этими столбиками цифр. Они выглядели так… официально. Так не по-женски.
— Отдать? — свекровь вскинула на него воспаленные глаза. — Чтобы ты выбросил и сделал вид, что ничего не было? Она вела учет, Сергей! Как бухгалтер! Считала каждую копейку, которую, по ее мнению, «вложила» в нашу семью! А что наша семья для нее сделала? Кров, стол, заботу!
— Заботу? — не удержалась Ольга. Она сидела на диване, поджав ноги, и злобно ковыряла вилкой в тарелке с остывшими макаронами. — Мама, да мы ее за человека не считали! Она у нас была как бесплатная домработница с функцией казначея. Только я, честно говоря, не думала, что она это понимает.
— Ольга! — рявкнула Тамара Ивановна, но уже без прежней мощи. В ее голосе слышалась растерянность. — Что за речи! Мы приняли ее в семью! А она…
— А она собралась делить, — мрачно констатировал Игорь, отхлебывая вино прямо из горлышка бутылки, поскольку чистых бокалов уже не осталось. — Это ж понятно. Блокнот, юрист… Она не просто сбежала. Она готовила диверсию.
Слово «делить» повисло в воздухе. Тяжелое, материальное. Оно касалось не просто чувств, а вещей. Квартиры. Денег.
— Как делить? — Сергей остановился посреди комнаты. — Что делить? Мы же все общее. Она моя жена.
— Была, — поправила Ольга. — Судя по всему, уже была. А общее… Общее, когда вместе. А она вот где? В неизвестности. И с юристом на связи. Она, братик, уже мысленно все поделила. Смотри, — Ольга встала, взяла у матери блокнот и ткнула пальцем в страницу. — Смотри, тут даже не только большие суммы. Тут «новый пылесос — 5 тысяч», «сковородка с керамическим покрытием — 3». Она, блин, сковородку в общий актив записала!
— Это моя сковородка! — внезапно взвизгнула Тамара Ивановна, найдя, на чем сорвать злость. — Я выбирала! Она просто деньги дала!
— Но она их дала, — тихо сказал Сергей. Он смотрел на цифры, и его охватывало странное оцепенение. Он впервые видел их брак в таком виде — в виде сухих, бездушных строчек расходов. Его жена, которую он привык видеть у плиты или с тряпкой в руках, оказалась еще и скрытым бухгалтером. Это было почти страшнее, чем ее побег.
— И что теперь? — спросил Игорь практическим тоном. — Сидеть и дрожать? Мне, например, есть хочется. Не макароны же эти жевать. Хоть бы пельменей разогреть.
— В морозилке должны быть, — автоматически сказала Ольга и тут же закатила глаза. — Черт. Даже не знаю, где что лежит. Марина всегда…
Она не договорила. Все и так поняли. Марина всегда знала. Марина всегда доставала, разогревала, подавала.
Сергей, будто очнувшись, резко направился в прихожую.
—Я поехал ее искать.
— Куда? — хором спросили мать и сестра.
— Не знаю! К Ленке на дачу! Может, она там! Может, к кому-то из ее старых подруг… — он лихорадочно соображал, но в голове была пустота. Он не знал адресов. Не знал, с кем она общается. Он знал только, что ей нравится кофе с молоком и что она боится пауков.
— Съезди к той Ленке, да, — поддержала Тамара Ивановна, в ее голосе зазвучала надежда. — Найди ее, привези, поговори по-мужски. Объясни, что так нельзя. Что она все испортила. И этот блокнот… его нужно уничтожить.
Сергей уже не слушал. Он натянул куртку, схватил ключи и выскочил из квартиры.
Трое оставшихся сидели в тишине, нарушаемой только гулом телевизора, из которого теперь доносились песни и смех юмористов. Контраст был невыносимым.
— Ладно, — вздохнул Игорь, поднимаясь. — Пойду пельмени искать. Оль, иди хоть посуду какую-то помой, а то есть не из чего.
Ольга с неохотой поплелась на кухню. Вид был удручающий: гора грязной посуды в раковине, разбросанные продукты, капли жира на столешнице. Она с отвращением включила воду.
Тамара Ивановна осталась одна в гостиной. Она снова взяла блокнот, листала его. Ее взгляд упал на сумму «450 000 — мама». Она вспомнила тот день. Деньги, пахнувшие духами покойной тещи. Ее собственное обещание: «Я, конечно, расписку дам, Мариночка, не переживай. Мы же семья». Расписку она, конечно, написала. Для порядка. И засунула куда-то в свои бумаги. Надеялась, что все забудется. Теперь эта бумажка, если Марина о ней вспомнит, могла стать страшным оружием.
Свекровя почувствовала, как по спине пробежал холодок. Не просто от злости. От страха. От понимания, что тихая, покорная невестка могла оказаться не такой уж глупой и не такой уж покорной.
На кухне грохнула тарелка. Послышалось ругательство Ольги.
— Чертовы тарелки скользкие! Ничего не видно! Где тут средство для мытья?
— Как где? — отозвалась Тамара Ивановна, не в силах сдержать раздражение. — Рядом с раковиной должно быть! Ты что, никогда на кухне не стоишь?
— А зачем мне стоять, если у вас есть прислуга?! — огрызнулась Ольга.
Прислуга. Слово вылетело нечаянно, но повисло в воздухе, неприкрытое и циничное. Даже Тамара Ивановна смолкла. В ее защитной картине мира невестка была «молодой хозяйкой», «членом семьи». Но не прислугой. Прислуге не платят. А тут… тут как раз все посчитали.
Пельмени Игорь нашел. Половина пачки, слежавшиеся в один ком. Он сварил их, слил воду, вывалил в первую попавшуюся миску. Поставил на стол рядом с магазинным салатом и сосисками.
Ужин, если это можно было так назвать, прошел в гнетущем молчании. Ели без аппетита, избегая смотреть друг на друга. Бой курантов встретили, сидя за этим неуютным столом. Чокнулись без радости. Шампанское было теплым и плоским.
— Ну… с Новым годом, — пробормотал Игорь.
— С новым… — без энтузиазма откликнулась Ольга.
Тамара Ивановна молча подняла бокал и сразу же отставила. Она смотрела на елку, на мишуру, на подарки, которые так и остались нераспакованными. Ее праздник, который она планировала как триумф — сына, дочери, зятя вокруг нее, обильный стол, всеобщее восхищение, — был безнадежно испорчен. И виной тому была не какая-то внешняя сила, а тихое, копящееся годами возмущение той, кого она считала ниже себя. Это было унизительно.
Через час вернулся Сергей. Он был бледный, от него пахло морозом и перегаром — видимо, выпил для храбрости в машине. Он молча сбросил куртку и бухнулся на стул.
— Ну? — спросила Тамара Ивановна, но в голосе уже не было надежды, только усталая тревога.
— Лена на даче. Сказала, что не в курсе, связь плохая. Но… — он замялся. — Но сказала, что Марина с ней на связи. Что она в порядке. И что… чтобы мы не беспокоили ее маму.
— Ага! — ехидно воскликнула Ольга. — Значит, заговор! Она с подружкой все обсудила!
— И сказала еще, — Сергей поднял на сестру мутный взгляд, — что если мы тронем ее маму, это будет использовано против нас в суде. Как давление.
В комнате стало тихо. Слово «суд» прозвучало вслух впервые. Оно было громче, чем хлопушки за окном.
Игорь свистнул.
—Ну, начинается. Поздравляю.
Сергей опустил голову на руки. Его мир — предсказуемый, удобный, где он был главой, а Марина — тихим фоном, — рушился с оглушительным треском. И он не знал, как его склеить обратно. Без нее. А главное — он с ужасом начинал понимать, что она, возможно, и не захочет возвращаться. Что у нее есть план. Блокнот. Юрист. И холодная, расчетливая обида, которой хватило на то, чтобы уйти в новогоднюю ночь.
Он поднял глаза и увидел на столе блокнот. Темно-синий, невзрачный. Самый страшный предмет в этой квартире. Страшнее обгоревшего гуся, страшнее горы грязной посуды. Потому что это была материализованная претензия. Счет, который ему, его матери, его сестре только предстояло оплатить.
Второе января встретило город хмурым небом и пустынными улицами. Казалось, все еще спали, отсыпаясь после праздничной ночи. Марина вышла из гостевого дома, плотно застегнув куртку. Она не спала почти всю ночь, репетируя в голове предстоящий разговор. В сумке лежала папка с распечатками: ее расчеты, переведенные из блокнота в аккуратные таблицы, краткие выдерски из закона, которые прислала Аня, и проект соглашения о разделе имущества.
Кафе, которое она выбрала, было сетевым, безликим и потому безопасным. Никаких уютных уголков для примирений. Яркий свет, скрипящий под ногами гравий, столики из светлого пластика. Здесь все было прозрачно и не располагало к сантиментам.
Она пришла за двадцать минут, заняла столик в углу у окна, заказала черный кофе. Руки были ледяными, но внутри царила странная, хрустальная ясность. Страх никуда не делся, но он превратился в холодное оружие собранности. Она уже не боялась его крика. Она боялась только одной вещи — дрогнуть и сдаться.
Ровно в назначенное время в дверях кафе появился Сергей. Он выглядел ужасно: лицо осунувшееся, небритое, глаза красные от недосыпа и, вероятно, алкоголя. На нем была помятая куртка, которую он обычно надевал в гараж. Он окинул взглядом зал, увидел ее, и его лицо исказилось гримасой, в которой смешались облегчение и злость. Он тяжело зашагал к ее столику.
— Ну, здравствуй, — прошипел он, с грохотом отодвигая стул и плюхаясь на него. — Наигралась в прятки? Все в шоке, мать чуть с инфарктом не слегла, а ты тут кофейки попиваешь.
Марина медленно подняла на него взгляд. Не отвечая, сделала небольшой глоток из своего стаканчика. Ее молчание, ее спокойствие, казалось, обожгли его сильнее, чем крик.
— Что, языка проглотила? — он наклонился через столик, и от него пахло вчерашним перегаром и немытой одеждой. — Ты вообще понимаешь, что устроила? В Новый год! Я по всему городу тебя искал! К Ленке этой своей ездил!
— Я знаю, — наконец произнесла Марина. Ее голос прозвучал тихо, но очень четко, без привычной ему дрожи. — И я прошу тебя больше этого не делать. Не беспокоить Лену. И мою маму. Это мое последнее вежливое предупреждение.
Сергей откинулся на спинку стула, ошеломленный не столько словами, сколько интонацией. В ней не было ни капли вины, ни страха. Была холодная констатация.
— Какое еще предупреждение? Марина, хватит нести чушь! Собирай свои вещи и поехали домой. Давай без сцен. Все уже поняли, что ты устала, ну что-то не так сказали… Обсудим.
— Обсудим? — она слегка склонила голову набок. — Хорошо. Давай обсудим. Именно для этого я и согласилась на встречу.
Она открыла сумку, достала папку и положила ее на стол между ними. Сергей с подозрением посмотрел на нее.
— Что это?
— Это — предмет для обсуждения. — Марина открыла папку, повернула ее к нему и вынула верхний лист. — Это расчет моих финансовых вложений в нашу с тобой совместную жизнь за последние десять лет. Я выделила три категории: крупные вложения (первоначальный взнос за квартиру, ремонт), текущие бытовые инвестиции (техника, мебель) и компенсация моего бесплатного труда по дому и организации быта за вычетом твоего финансового содержания.
Сергей смотрел на столбики цифр, на аккуратные таблицы, как кролик на удава. Его лицо сначала побледнело, потом медленно начало наливаться багровым румянцем.
— Ты что, совсем спятила? Какой труд? Какие вложения? Мы же семья! Все общее!
— Именно общее, — парировала Марина, не повышая голоса. — Поэтому оно и подлежит разделу. Согласно статье 34 Семейного кодекса. Или, как вариант, компенсации моей доли. Я готова рассмотреть оба варианта.
— Ты… ты с ума сошла! — он ударил кулаком по столу, так что стаканчики подпрыгнули. Несколько человек за соседними столиками обернулись. — Какую компенсацию? Ты жила в моей квартире, ела мою еду!
— Это твоя точка зрения, — кивнула Марина, как будто ожидала именно этой реплики. Она перелистнула страницу. — А вот точка зрения закона и экономики. Квартира приобретена в браке, следовательно, является совместной собственностью. Часть первоначального взноса — 450 тысяч рублей — внесла моя мама. У тебя или у твоей матери должна быть ее расписка. Это дает мне право требовать выделения этой доли или ее денежной компенсации. Далее. Ремонт, новые окна, бытовая техника. Вот выписки с моего старого счета, вот чеки, которые мне удалось найти в цифровом архиве. Они все на мое имя.
Она клала перед ним бумагу за бумагой. Каждый лист был как пощечина. Сергей лихорадочно просматривал их. Он узнавал суммы, даты. Все было чисто, аккуратно, неопровержимо.
— И что? — его голос срывался, в нем появились нотки истерики. — Ты что, хочешь продать квартиру? Выгнать нас на улицу? Мать одна ее не потянет!
Марина на секунду закрыла глаза. Эта фраза — про мать — была последней каплей. Всегда его мать. Ее интересы, ее комфорт. Никогда — их общие планы, их семья. Только его кровная семья.
Она открыла глаза. Взгляд стал еще холоднее.
— Это твои проблемы, Сергей. Ты же всегда говорил, что я ничего не смыслю в деньгах и в жизни. Теперь, как видишь, смыслю. И решаю свои проблемы. Я не хочу продавать квартиру. Я хочу получить справедливую компенсацию за свои вложения и уйти.
— Справедливую? — он фыркнул, но это уже была слабая, отчаянная попытка сопротивления. — Полмиллиона, что ли? Да у меня таких денег нет!
— Согласно моим расчетам, с учетом доли в улучшении жилья и компенсации части труда, сумма составляет 1 миллион 200 тысяч рублей, — отчеканила Марина. Она сказала эту цифру так спокойно, как будто заказывала еще один кофе. — Я готова обсуждать рассрочку. Или вариант с продажей квартиры и разделом вырученных средств пропорционально вложениям. Я приложила оба варианта проекта соглашения. Ты можешь показать их своему юристу.
— Моему… юристу? — Сергей задохнулся. Он смотрел на нее, и в его глазах наконец-то появилось осознание. Полное и бесповоротное. Это не истерика. Не шантаж. Это серьезно. Перед ним сидела не его жена Марина, а другая женщина. Холодная, расчетливая, вооруженная до зубов цифрами и статьями. И она уходит. Навсегда.
— Да, — подтвердила Марина. — Я рекомендую тебе нанять юриста. Аня, моя консультант, считает, что в суде я имею все шансы выиграть и получить даже больше, с учетом морального ущерба и того, что твоя семья создавала невыносимую обстановку. Я собрала некоторые свидетельства: переписку, записи разговоров. Но я не хочу суда. Я хочу чистого, цивилизованного расчета. Как партнеры, которые расстаются.
Она произнесла это слово — «партнеры» — и внутри что-то дрогнуло, запротестовало. Десять лет жизни, и вот итог — переговоры партнеров о разделе активов. Горько. Но справедливо.
Сергей молчал. Он смотрел в стол, на свои большие, беспомощные руки. Вся его злость, все возмущение куда-то испарились, оставив после себя пустоту и леденящий ужас перед будущим. Кто будет готовить? Кто будет платить по счетам? Как сказать матери, что нужно искать миллион?
— Ты… ты не оставляешь мне выбора, — хрипло выговорил он.
— Выбор у тебя был всегда, — тихо сказала Марина. — Просто ты никогда им не пользовался. Ты выбирал удобство. Игнорировал мои просьбы. Выбирал сторону своей матери в любом конфликте. Выбирал не замечать, как я устаю. Теперь выбор за мной. И я выбираю уважение к себе. Даже если оно стоит так дорого.
Она допила кофе, собрала бумаги обратно в папку, оставив на столе только два экземпляра проекта соглашения.
— Вот. Изучи. У тебя есть три дня. После этого, если я не получу от тебя внятного ответа, я буду вынуждена действовать через суд. Мой адрес для связи — этот электронный ящик. Больше на старый номер я не отвечу.
Она встала, надела сумку на плечо и посмотрела на него сверху вниз. Он сидел, ссутулившись, раздавленный, маленький.
— И, Сергей… Поздравь свою маму с Новым годом от меня. И передай, что ее расписку я очень хорошо помню. И буду ее искать.
Она развернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Спина была прямая, шаг — твердый. За стеклянной дверью кафе шел мелкий, колючий снег. Он бил ей в лицо, но она его почти не чувствовала.
Позади, за столиком у окна, оставался человек, который был центром ее вселенной десять лет. Теперь он стал просто стороной в тяжелых, но деловых переговорах. Было больно. Невыносимо больно. Но в этой боли была свобода. И свое, выстраданное достоинство.
Она зашла за угол, прислонилась к холодной стене и, наконец, позволила себе дрожать. Но это была не дрожь страха. Это была дрожь колоссального нервного напряжения, которое начало понемногу отпускать. Самый страшный разговор в ее жизни был позади.
Она вытерла лицо, подняла голову и пошла по снежной улице. Впереди было много всего: поиск новой работы, снятие жилья, суд или тяжелые переговоры. Но это был ее путь. И она сделала на него первый, самый решительный шаг.
Вернувшись в номер, Марина позволила себе час полной прострации. Она лежала на кровати, уставившись в потолок, и в голове проносились обрывки разговора: его багровое лицо, его беспомощная злоба, его фраза про мать. Каждый раз при воспоминании сердце сжималось от острой, животной боли. Это была боль прощания. Прощания не только с человеком, но и с иллюзией, которая жила в ней десять лет. Иллюзией семьи.
Но когда час истек, она села, глубоко вздохнула и взяла телефон. Пора было возвращаться в реальность. Хрупкую, опасную, но свою.
Первым делом она проверила электронную почту, которую указала Сергею. Ничего. Затем зашла в социальные сети. Она давно не вела активной жизни там, но аккаунт не удаляла.
И сразу же увидела.
На странице Ольги, ее золовки, был размещен длинный, эмоциональный пост. Заголовок кричащий: «Предательство в новогоднюю ночь, или Как нас кинула самая близкая!» Марина с холодным интересом начала читать.
«Дорогие друзья! Никогда не думала, что придется писать такое. Но сердце разрывается от боли и непонимания. Мы, наша дружная семья, стали жертвами самого низкого и подлого предательства! В канун Нового года наша невестка, которую мы любили как родную, которой доверяли, которую ОПЕКАЛИ десять лет, просто собрала вещи и сбежала! Бросила накрытый стол, бросила праздник, бросила нас в шоке и растерянности! А ВСЕГО ЛИШЬ из-за того, что ей «надоело» и она «устала»! Не оценила ни нашей любви, ни заботы! А теперь выясняется, что она ТАЙНО готовила план по разделу нашего общего имущества! Вела какие-то учеты, ходила к юристам! Вместо того чтобы поговорить по-человечески, по-семейному! Это ли не верх лицемерия и черной неблагодарности? Мы в шоке. Мы молимся за ее душу. И надеемся, что совесть в ней все-таки проснется.»
Пост пестрел смайликами — плачущими, сердитыми. В комментариях уже кипела жизнь. Общие знакомые, родственники из глубинки, друзья Ольги выражали поддержку и возмущение: «Какая же гадина!», «Какой ужас, Олечка, держись!», «Ничего, Бог ей судья!», «Нашла время для разборок, семью позорить!»
Марина читала, и поначалу ее охватила волна жара. Руки задрожали от унижения и ярости. Они… они вывернули все наизнанку! Сделали из нее безумную, неблагодарную стерву, а себя — несчастными жертвами! Та самая «забота» и «любовь», которые выражались в пренебрежении и постоянных упреках.
Она уже хотела броситься писать ответный гневный комментарий, оправдываться, кричать на весь мир о своей правде. Но вовремя остановилась.
Вместо этого она спокойно сделала скриншоты. Поста, комментариев, особенно тех, где были прямые оскорбления. Сохранила все в отдельную папку. «Доказательство морального давления и клеветы», — прошептала она, вспоминая слова Ани. Пусть это работает на нее.
Потом она открыла свой мессенджер. Там уже было несколько сообщений от малознакомых людей, которые, видимо, прочли тот пост: «Марина, это правда?», «Что происходит?». Она не ответила никому. Только подруге Лене отписала: «Ольга начала инфовойну. Скрины делаю. Не вступай в дискуссии».
Лена ответила мгновенно: «Видела. Суки. Спокойствие, только спокойствие. Это игра на эмоциях. Не ведись».
Марина кивнула пустому пространству. Да, это игра. И она теперь знала правила лучше.
Она уже собиралась отложить телефон, когда пришло новое сообщение. От Тамары Ивановны. Не звонок — именно сообщение. Видимо, решила, что так солиднее.
«Марина. Сергей всё рассказал. Ты перешла все границы. Выложила нашу семейную грязь на публику (это про пост Ольги, который она сама и вдохновила), шантажируешь какими-то выдуманными долгами. Требуешь невозможных денег. Мы тебя приютили, дали кров, а ты вместо благодарности вон что устроила. Я, как старшая в семье, требую прекратить этот кошмар. Немедленно вернись, извинись перед всеми, уничтожь эту свою гнусную тетрадку, и мы постараемся забыть этот неприятный инцидент. Иначе пеняй на себя. Ты останешься одна, без семьи, без поддержки. И ни копейки ты не получишь. Это мое последнее слово.»
Марина перечитала сообщение несколько раз. Каждая фраза была как знакомый удар хлыста. «Приютили», «дали кров», «гнусная тетрадка», «останешься одна». Старые, как мир, приемы. Запугать. Изолировать. Заставить почувствовать себя виноватой и ничтожной.
Раньше это работало. Сейчас — нет.
Она не стала удалять сообщение. Сохранила его. Потом открыла новый черновик и начала писать ответ. Медленно, тщательно подбирая слова. Без эмоций. По делу.
«Тамара Ивановна. Ваше сообщение получено. Прошу в дальнейшем все вопросы имущественного и юридического характера направлять мне в письменном виде на электронную почту (адрес приложен ниже) или через моего представителя, юриста Анну Викторовну М. (контакты приложу отдельно). Личные претензии и обвинения, не подкрепленные фактами, рассматриваться не будут. Что касается «гнусной тетрадки» — это финансовая отчетность. А по поводу расписки на 450 000 рублей, которую вы дали моей покойной матери, а затем отрицали ее существование, сообщаю: я прекрасно помню ее содержание и буду добиваться ее предоставления в суде через адвокатский запрос в ваш банк, где, как я знаю, происходило обналичивание этих средств. Имеются свидетели передачи денег. Давление в виде публичных оскорбительных постов вашей дочери мной фиксируется и будет приобщено к делу как доказательство нездоровой атмосферы в семье. Дискуссию считаю оконченной.»
Она перечитала. Внесла пару правок. Отправила.
Ответа не последовало. Только значок «прочитано» и долгое, давящее молчание по ту сторону экрана. Марина представила, как свекровя, получив это сообщение, сначала покраснела от ярости, потом побелела от страха. Ключевое слово здесь было «расписка». И «банк». Она блефовала, не зная точно, есть ли у Тамары Ивановны эта расписка. Но судя по панике вокруг блокнота, блеф сработал.
Через полчаса раздался звонок от Ани.
—Марина, я получила от вас скриншоты поста. Отлично. Саморазоблачение чистой воды. Это очень веский аргумент для суда. А что там со свекровью? Она вышла на связь?
— Да, — Марина коротко пересказала суть сообщения и свой ответ. — Я упомянула расписку и банк. Это был риск.
— Правильный риск, — одобрила Аня. — Даже если расписки физически нет, сама угроза запроса в банк поставит их в тупик. Банк операции подтвердит. Это уже что-то. Они сейчас в панике. Значит, будут делать ошибки. Главное — вы не делайте. Молчок. Все письменно.
Вечером того же дня пришло новое сообщение. На этот раз от Сергея. Короткое и совсем другое по тону.
«Марина.Получил твои бумаги. Показал юристу. Он сказал… что твои требования в рамках закона. И что история с постом Ольги и давлением мамы только усугубляет наше положение. Нам нужно встретиться еще раз. Без скандалов. Чтобы обсудить… варианты.»
Марина выдохнула. Дрожь в руках наконец-то утихла полностью. Первый, самый жестокий натиск они выдержали. И не сломались. Не вступили в перепалку. Ответили холодным, железным правом.
Она посмотрела на экран телефона, на это скупое, деловое сообщение от человека, который еще вчера орал на нее в кафе. Они больше не были мужем и женей. Они были оппонентами за столом переговоров. И чаша весов, наконец, начала колебаться не в его пользу.
Она ответила так же сухо: «Готовка обсудить. Назначьте время и место через моего юриста. Все дальнейшие переговоры будут проходить только в ее присутствии или после согласования позиций с ней.»
Отправив это, она отложила телефон, подошла к окну. На улице уже темнело, зажигались фонари. Где-то там, в другой части города, в ее бывшем доме, сейчас, наверное, царила паника. Ломались привычные схемы, рушились представления о безнаказанности.
Она повернулась и взглянула на свою небольшую, убогую, но ЧУЖУЮ комнату. Здесь было тихо. Здесь пахло не чужим раздражением, а нейтральным воздухом. Здесь она была не «невесткой», не «женой», а просто человеком, который отстаивает свои границы.
Битва была далека от завершения. Впереди были тяжелые переговоры о деньгах, возможно, суд. Но первый, самый важный раунд — битва за самоуважение — был ею выигран.
Вдруг телефон снова вибрировал. Неожиданное имя на экране — Ольга. Марина нахмурилась. Что еще? Новые оскорбления?
Она открыла сообщение. Текст был коротким и странным: «Марина. Это Ольга. Мне нужно с тобой поговорить. Без мамы и Сергея. Можно?»
Марина уставилась на эти строки. Что это? Новая уловка? Или в стане «врага» наметился раскол?
Она не ответила сразу. Положила телефон и стала смотреть в темнеющее небо. Интрига усложнялась. Но теперь у нее было оружие. Закон. Факты. И непоколебимая, выстраданная твердость. Она была готова к следующему ходу.
Крошечная однокомнатная квартира на окраине города пахла свежей краской, древесной пылью от только что собранного шкафа и кофе. Марина стояла посреди почти пустой комнаты, опираясь на швабру. Полы были вымыты до блеска. У окна, на полу, лежал матрас, покрытый свежим бельем. Рядом — картонная коробка, служившая прикроватным столиком, на которой стояла ее чашка.
Было скромно. Пустовато. И совершенно прекрасно.
Прошел месяц с того новогоднего вечера. Месяц адских переговоров, которые вела в основном Аня, месяц нервных звонков и унизительных, но необходимых встреч. Месяц, когда Марина научилась спать по ночам, не прислушиваясь к шагам в коридоре, и просыпаться, когда хочется, а не когда нужно ставить завтрак.
Звонок от Ольги, который пришел после ее гневного поста, оказался попыткой «договориться по-женски». Ольга, испугавшаяся, что скандал и возможный суд негативно скажутся на репутации ее мужа Игоря (который как раз надеялся на повышение), предложила Марине «не выносить сор из избы». В обмен на отказ от части требований они уговорили бы Сергея выплатить какую-то сумму. Марина, посоветовавшись с Аней, ответила отказом. «Дипломатия» Ольги лишь подтвердила их слабые позиции.
Финальная встреча с Сергеем и его нанятым юристом состоялась неделю назад. Она прошла в конторе Ани, за столом переговоров. Сергей выглядел подавленным и постаревшим. Его юрист, молодой и напористый, сначала пытался оспорить каждый пункт, ссылаясь на «общность быта» и «отсутствие четких доказательств». Но когда Аня спокойно выложила подготовленную папку с восстановленными банковскими выписками, скриншотами публичных оскорблений от Ольги и, главное, официальным запросом в банк о движении средств по счету Тамары Ивановны за тот период, накал страстей спал.
Угроза банковского запроса сработала. Свекровь, узнав об этом, впала в тихую истерику и сдалась, признав, что «какая-то бумажка, может, и есть». Она не стала рисковать репутацией и возможными вопросами от налоговой. Расписку, пожелтевшую и замятый, она принесла сама, сдав позиции с видом великомученицы.
Итог был компромиссным, но для Марины — победным. Квартиру продавать не стали. Сергей взял кредит, частично помогла Тамара Ивановна, продав какую-то свою старую дачу. Марине единоразово перечислили сумму, которая покрывала долю маминых денег с поправкой на инфляцию и почти полностью — стоимость ее вложений в ремонт. О компенсации за труд речи не шло — доказать это в суде было бы почти невозможно, и Марина, по совету Ани, уступила по этому пункту, чтобы добиться главного: быстрого и четкого расчета.
Она получила свои деньги. И свою свободу. Официальный развод был уже в процессе.
Телефон на коробке-столике завибрировал. Марина отложила швабру, вытерла руки.
—Алло?
—Марин, привет, это я, — раздался голос Лены. — Ты на новом месте? Как оно?
—Пусто, но уже пахнет мной, — улыбнулась Марина. — Приезжай, посмотри. Кофе есть.
—Обязательно! Завтра после работы. Кстати, видела вчера твоего бывшего в супермаркете. Стоял у полки с полуфабрикатами, такой потерянный. Брал пельмени и пиццу. Видок, скажу я тебе.
Марина почувствовала не укол жалости,а легкую, отстраненную грусть. Как по чужаку.
—Ну что ж… Его жизнь теперь.
—Его и его мамочки, — фыркнула Лена. — Ольга мне втихаря писала, жалуется, что теперь она должна ездить к ним помогать с уборкой, а Тамара Ивановна все время ворчит, что ничего не так, как при Марине. Идиллия, короче.
Они поговорили еще несколько минут. Договорились о встрече. Марина положила телефон. В тишине новой квартиры даже тиканье часов на телефоне казалось громким. Она подошла к окну. Вид был не на парк, а на соседнюю панельную высотку и детскую площадку внизу. Но это был ее вид. Ее окно.
Дверь в ванную скрипнула. Там еще не все было готово, но уже висели ее полотенца, стояли ее средства. Никто не ворчал, что она заняла все полки.
Вечером она накрыла на свой одинокий ужин. Простой: салат из свежих овощей, кусок запеченной куриной грудки. Никаких сложных рецептов на десять персон. Она ела медленно, в тишине, и это не было одиночеством отчаяния. Это была тишина передышки. Тишина восстановления сил.
После ужина она развернула ноутбук. Удаленная работа помощником, которую она нашла полгода назад втайне, теперь стала ее основным доходом. Проект был интересным, начальство ценило ее аккуратность и исполнительность. Она договорилась о повышении часовой ставки. Денег хватало на аренду этой конуры, еду и даже чтобы понемногу откладывать.
Она работала пару часов, потом отложила компьютер, взяла книгу — настоящую бумажную, которую купила себе в подарок «на новоселье». Читала, завернувшись в плед, под мягким светом торшера, купленного на сдачу с первых полученных денег.
Перед сном она еще раз проверила почту. Пришло письмо от Ани с проектом итогового соглашения для подписания. И короткое сообщение от Сергея, сухое и деловое: «Документы готовы. Завтра в 15:00 у моего юриста, если ты согласна. Адрес пришлю.»
Она ответила: «Согласна. Жду адрес. Марина.»
Никаких «приветов», никаких лишних слов. Так и должно было быть.
Лежа в темноте на своем новом матрасе, она прислушивалась к звукам чужого дома: скрип лифта, приглушенный голос за стеной, вой далекой сирены. Эти звуки были нейтральными. Они не несли в себе подтекста, упрека, ожидания.
Она вспомнила тот новогодний побег: запах гари, орущий голос мужа, свою дрожь в такси. Казалось, это было в другой жизни. Или с другим человеком.
Теперь у нее была своя крепость. Маленькая, с скрипучими дверями, но своя. Своя работа. Свои деньги на карте. Свои друзья, которые поддерживали не из чувства долга, а потому что ценили. И свое, только свое, будущее, которое больше никто не мог испортить язвительным замечанием или требованием.
Она перевернулась на бок и улыбнулась в темноту. Год начался с побега. С катастрофы. А закончился… нет, он не закончился. Он только начинался. Первый год ее новой, взрослой, ответственной только за себя жизни. Год, когда ее праздник больше не был чьей-то обузой или обязательной программой. Год, когда она научилась говорить «нет». И самое главное — услышала себя.
За окном снова пошел снег, кружась в свете фонарей. Тихий, чистый, обновляющий. Марина закрыла глаза и, впервые за долгие-долгие годы, заснула быстро, глубоко и без тяжелых снов.