Наверно, можно играть со временем - выдувать бесчисленные секунды-пузырики, нанизывать на веревочку жемчужные минутки-бусинки, лепить из пластилина увесистые часы-шарики, швыряя их в потолок в порыве ребячливого пофигизма. Мне часто кажется, что я хожу в любимчиках, что кармашки мои полны золотых динариков, что они не конвертируются, всегда забываю я. Вот такие странные провалы в памяти.
Из песка сотворить можно всё, что захочется, если только налить в него хоть чуточку влаги. Иначе он неизбежно рассыплется на несколько миллионов малюсеньких камушков. Иной раз мне чудится, что тело душой пропитано, словно бы некой оживляющей жидкостью, а к ночи она неуклонно испаряется, и тело ссыпается в сон миллионами крошечных атомов, и всю ночь кто-то с ними играется, тешится, формирует причудливые мозаики, пересыпает из кучки в кучку, кидается, в общем, балуется, просто балуется... А утром приходится лепить себя заново из тех крупинок, что из сна возвращаются… не все…
Тело куклы твердое и неподатливое. В человеческую плоть душа вливается спасительной влагой, срастаясь с ней воедино - так, что уже не отлепить одно от другого. Внутри этого пустого красивого создания я бултыхаюсь чужеродной жидкостью, каплями сползаю к самому дну, снова карабкаюсь по скользящей поверхности к сердцу, хрустальному, нежно позванивающему в груди, и не способному впитать в себя мою неприкаянную душу. Сквозь щёлки равнодушных алмазных глаз я рассматриваю каморку Руслана, потягивающего вино, с каждым новым глотком становящегося всё рассеяннее и задумчивее. Отчего-то для производства своей марионетки Кукольник выбрал самые твердые и хрупкие материалы, сквозь которые невозможно просочиться, но которые так легко разбить, уничтожить в пыль. Глаза куклы - яркие драгоценные камни, всосавшие в себя горячее искусственное тепло электрической лампы, направленной на фарфоровое лицо. Я чувствую это тепло, которое не греет, которое просто горячит и будоражит, как будоражат вспышки фейерверка в новогоднюю ночь. Сквозь легкое опьянение Руслан вглядывается в глаза Майи, не зная, что черз них я смотрю на него, защищенная надежными доспехами кукольного корпуса.
Я вспоминаю своё уже смешавшееся с землей тело, такое несовершенное и неповторимое, при жизни мягкое и нежное, но внезапно затвердевшее и ставшее непроницаемым ни для чего. Впитывавшее как губка все жизненные явления, распахнутое навстречу любви и ненависти, холоду и теплу, оно не нравилось мне никогда, но так уютно и как оказалось совсем непрочно держало меня в своих границах - в границах, за пределы которых всегда так хотелось вырваться в бунтующем своеволии творческой земной страсти. Выйти за пределы себя - выйти в другого человека, в другие миры, в грезы, в стихи, молитвы - не это ли высшее счастье или непоправимая беда? Выйти за пределы себя в смерть -что это? Окончательное фиаско или победа духа, потеря себя или обретение своей истинной сущности?
На протяжении долгих лет меня преследовал сон, в котором земля стремительно обрушивалась под моими ногами, пока не оставался лишь крошечный кусочек, в который вжимались мои отяжелевшие ступни в попытке удержаться и не рухнуть в сверкающее пространство. И только ощущение то ли ужаса, то ли восторга перед неминуемым падением, от интенсивности переживания которого я просыпалась и после до утра не смыкала глаз, боясь, что вновь меня засосет в водоворот этого экстатического кошмара.
То ли восторг, то ли ужас - прямой взгляд в чужие глаза, затягивающие в свой мир, глаза, в которых так просто потеряться или найтись. Но я уже неуязвима перед людьми, на меня охотится небо, в руках живых я ищу спасения от пустоты, нависшей над моей обнаженной душой. Из кукольных глазниц я открыто и бесстрашно наблюдаю за Русланом, за этим отшельником, убегающим от людей к своим безобидным персонажам, подвластным его воображению, перед которыми он неуязвим, от которых не нужно прятаться за черными очками, которые он не снимает, находясь в человеческом обществе. Я знаю его давно, но увидела только сейчас. Он переводит взор с куклы на мои фотоснимки, на лист тоненькой книжки, единственной, которую я успела дописать и издать. Он не просто меня заметил сейчас, он пытается меня прочитать, овладеть мною изнутри. Я всегда стеснялась, когда кто-то читал мои стихи при мне. Стасу я протягивала листок и уходила в другую комнату, не в силах выдержать пытку чужим вниманием. Читать друг друга слишком интимный процесс, это почти секс, но без грубого плотского взаимодействия, это почти любовь, но без обременительного груза ответственности, любовь длиной в несколько строк, любовь, которую можно захлопнуть на любой странице, и открыть вновь, чтобы опять закрыть и длить пока не наскучит.
Я вжимаюсь в куклу, порождение чужой мечты. Кажется, она потихоньку поддается моему напору, размягчаясь изнутри, но также глянцево поблескивая на поверхности. Руслан явно охмелел, он смотрит на куклу уже тревожно и требовательно. "Черт возьми, то ли это алкоголь, то ли освещение. Мне кажется, ты сейчас заплачешь, Майя. Не выношу женских слез" - глухо пробормотал он и отшвырнул от себя мою книгу, а куклу небрежно задвинул в ящик стола. Я внезапно оказалась в темноте.
В темноте хорошо спать. Бодрствовать мертвой в темноте страшно.