На девять дней к тете Вале я безнадежно опаздывал.
Моя старенькая «Шкода» закипела посреди трассы, когда до деревни оставалось всего ничего. Пока я возился под капотом на ледяном ветру, пока отогревал патрубки, короткий зимний день погас, как задутая свеча.
В Сосновку я въехал уже в глухой темноте. Деревня спала, только окна теткиного дома горели ярко, словно маяк в черном океане снега.
Я выдохнул. Успел.
Во дворе теснились машины: отцовский «Патриот», серебристый «Солярис» двоюродного брата Лешки, еще какие-то авто дальней родни. Все машины стояли странно — как-то криво, вразнобой, и были густо завалены снегом. Я лишь мельком глянул на знакомые номера. Главное — успел.
Тетя Валя мне была как вторая мать. Не приехать я не мог.
Я взбежал на крыльцо, отряхнул снег и толкнул тяжелую дверь.
Сразу ударило теплом. И запахом.
Пахло не так, как обычно пахнет в доме, где много гостей. Не было аромата пирогов, чеснока или домашней лапши. Пахло сыростью. Тяжелой, затхлой речной водой и тиной. Словно в подвале прорвало трубу.
«Может, полы мыли перед гостями?» — мелькнула мысль.
Я скинул пуховик и вошел в залу.
За длинным столом сидело человек двенадцать. Родня. Отец во главе стола, рядом мать, Лешка с женой, соседи. Горела люстра, но свет казался тусклым, словно пробивался сквозь мутную толщу воды.
В комнате стояла тишина. Абсолютная.
Только звон вилок о фаянс. Дзынь. Дзынь. Дзынь.
— Простите, родные, — громко сказал я, чувствуя себя виноватым школьником. — Машина встала. Царствие Небесное тете Вале.
Двенадцать голов медленно повернулись в мою сторону.
Движения были плавными, синхронными. Слишком синхронными.
— Андрюша... — голос отца прозвучал глухо, будто из бочки. — Приехал. Садись. Мы ждали.
Мне уступили табуретку с краю, рядом с братом Лешкой. Лешка, вечный балагур и душа компании, даже не улыбнулся. Он сидел, уставившись в одну точку стеклянным взглядом.
Я сел. Есть хотелось страшно. Наложил себе салата, взял кусок хлеба.
— Помянем, — тихо сказал я и потянулся к графину.
И тут я заметил лужу.
Под стулом отца, прямо на чистом полу, расплывалась темная вода. Я поднял глаза. С рукава его пиджака, с самого локтя, медленно капало. Кап... Кап...
«Снег растаял?» — подумал я. Но отец сидит здесь уже часа три. Какой снег?
Я посмотрел на Лешку.
Брат держал вилку в кулаке, как маленький ребенок. Он подносил её ко рту, открывал рот, клал туда пустую вилку, закрывал рот и делал жевательные движения.
В его тарелке лежала целая, нетронутая куриная ножка.
— Лех, ты чего? — шепнул я, толкнув его плечом.
Плечо под свитером было твердым и ледяным. Как замороженное мясо.
Лешка медленно повернул ко мне лицо. Его кожа, обычно румяная с мороза, была серой, какого-то землистого оттенка. А губы... Губы были синими.
— Ешь, Андрей, — сказал он, не разжимая зубов. — Вкусно. Мамка старалась.
Я обвел взглядом стол.
Мать сидела напротив. Ее нарядная блузка прилипла к телу, словно мокрая тряпка. С волос стекала вода, оставляя грязные дорожки на бледных щеках.
Соседка, баба Зина, беззвучно открывала и закрывала рот, глядя в пустоту остекленевшими глазами.
Они все были мокрые. Насквозь.
В жарко натопленном доме от них не шел пар. От них веяло могильным холодом.
Меня прошиб липкий пот. Инстинкт, древний, звериный, заорал внутри: «БЕГИ!»
Я посмотрел на руки отца.
Он сжимал стакан так, что побелели костяшки. Под ногтями — черная грязь. Ил. Речной ил.
На белоснежной скатерти вокруг тарелок расплывались влажные, бурые пятна.
— Почему ты не пьешь? — спросил отец.
Теперь я видел его глаза. В них не было зрачков. Только мутная, белесая пелена.
— Я... я за рулем, пап, — соврал я. Голос предательски дрогнул.
— Тут все за рулем, — сказал Лешка. И вдруг улыбнулся.
Улыбка вышла страшной — кожа натянулась, как пергамент. — Все приехали. Все успели.
Отец встал.
Его движения были дергаными, механическими. С пиджака хлынула вода, прямо на салат, на нарезку.
— За встречу, — прохрипел он.
Все поднялись. Двенадцать мокрых, синих, молчаливых фигур.
Они смотрели на меня. Ждали.
Я понял: если я сейчас не выпью с ними, они... они просто не выпустят меня.
Они пришли не поесть. Им нужен был живой свидетель. Участник.
Я схватил стакан. Водка в нем была мутной, с плавающими частицами земли.
— Земля пухом, — выдохнул я и, зажмурившись, резко плеснул содержимое через плечо, имитируя глоток.
— До дна! — прошелестело над столом. — До дна...
От этого шепота у меня волосы зашевелились на затылке.
Мне нужно было уйти. Сейчас же. Но ноги стали ватными.
— Пап, — сказал я, стараясь не смотреть на его синие губы. — Я там... в машине... венок забыл. Заказной. Красивый. Сейчас принесу. На стол поставим.
Повисла тишина.
Только вода капала с одежды на пол. Кап. Кап.
— Венок — это хорошо, — медленно произнесла мать. Ее голос был похож на скрип сухого дерева. — Неси. Мы подождем. У нас времени много. Теперь много.
Я попятился к двери. Шаг. Еще шаг.
Они не двигались. Просто стояли и смотрели на меня своими белесыми глазами.
В сенях я накинул куртку, даже не попадая в рукава, и вывалился на крыльцо.
Морозный воздух отрезвил. Луна вышла из-за туч, и теперь я разглядел их машины отчетливо.
У «Патриота» отца крыша была вдавлена в салон до уровня сидений. Лобового стекла не было, вместо него из салона торчала коряга.
«Солярис» брата был сплющен в гармошку. С разбитого бампера свисали длинные зеленые водоросли.
Они не приехали по дороге. Они приехали со дна.
Я прыгнул в свою «Шкоду». Пальцы не слушались, ключ плясал в руке, скрежеща о замок зажигания.
Дверь дома скрипнула.
Из темноты сеней вышли они. Все скопом.
Они не бежали. Они просто стояли на крыльце, мокрые, страшные в своей неподвижности, и смотрели.
— Андрей! — крикнул Лешка. Голос его изменился, стал булькающим. — Ты куда? А как же мы?
Мотор взревел. Я рванул с места так, что колеса выбросили фонтан снега. Машину занесло, я чудом не снес забор.
В зеркале заднего вида я увидел, как отец поднял руку. Он махал мне. Медленно. Прощался.
Я гнал до райцентра, не разбирая дороги. Меня трясло так, что я не мог разжать пальцы на руле. В салоне моей машины теперь тоже пахло тиной.
Утром мне позвонил следователь.
— Андрей Викторович? — голос у полицейского был уставший и растерянный.
— Да... — прошептал я. Я сидел на кухне с включенным светом и боялся моргнуть.
— Нашли мы их. Всех.
— Кого? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Родственников ваших. Всю процессию. Они вчера колонной шли к Сосновке. Решили срезать через старый деревянный мост на реке Каменке. Гнилой он был, закрытый, но они рискнули... Лед не выдержал, мост рухнул под весом трех машин.
Я молчал. Я слушал, как бешено бьется мое сердце.
— Глубина там большая, течение, — продолжал следователь. — Все ушли под воду. Никто не выбрался. И еще... Андрей Викторович... Вы ведь говорили, что были в доме?
— Был, — выдавил я.
— Странно это. Наряд проверил дом. Замки снаружи ржавые, еле открыли. Внутри холод собачий, печь сто лет не топили. Пыль везде вековая. Никаких следов застолья. Ни еды, ни крошки хлеба. Пусто там.
Следователь помолчал.
— Время смерти у них — около пяти вечера.
В пять вечера я еще чинил машину на трассе.
А в семь я сидел с ними за одним столом.
Они так сильно хотели собраться. Так хотели помянуть тетю Валю. Что даже смерть не смогла их остановить. Они пришли на девять дней. Все вместе.
С тех пор я не езжу на кладбища. И если вижу на полу лужу воды там, где её быть не должно — я бегу. Бегу, не оглядываясь.
Потому что я знаю: мертвые тоже не любят опаздывать.
#истории #рассказы #мистика