Николай никогда не верил, что человек может замерзнуть насмерть просто так на улице. Для него это была абстракция, страшилка из старых книг, сценарий из фильма или что-то из прошлого, когда не было цивилизации, центрального отопления и автомобильных печек. Да и что он, коренной сочинец, мог знать о настоящем морозе и холоде?
В Сочи, где он родился и вырос, зима была лишь легкой, щекотливой тенью осени, а снег видели только в горах, куда отправлялись нарочито экипированными, как на другую планету. Он всегда думал, что замерзнуть там было все равно что утонуть в ванне – нужно было очень постараться. Да и ничего он не знал о горах, так как всегда любил море и солнце.
Но потом случился его перевод в Новый Уренгой. И Николай узнал, что настоящий русский мороз и холод – это не просто низкая температура на термометре. Это тихая, невидимая субстанция, словно живая и как-то по особенному мыслящая. Зимой, там куда он переехал, она была везде, но в городе ее старались держать под контролем: оттесняли за стены домов с помощью центрального отопления, отпугивали горящим светом в окнах. И эта субстанция оставалась где-то на улице, за окнами теплых домов и салонов автомобиля, будто выдрессированная не нападать на человека — венец могущества ума и науки. И всё же, на улице она была очень живой, обретая свою удивительно незаметную форму, вес и безжалостное намерение.
Сначала он даже восхищался ей. Ему нравилось, как на морозе выдыхаемый воздух превращался в миллионы ледяных игл, хрустящих в носу с каждым вдохом. Нравилось легкое покалывание на щеках. Лишь одно его раздражало – этот дурацкий, неконтролируемый румянец, который заливал лицо, стоило войти с мороза в тепло. Этот румянец на его щеках казался ему детским, нелепым, признаком неприспособленности южанина к настоящему северу. Но, как выяснилось, у этого явления был свой почитатель. Вернее, почитательница.
С Александрой он познакомился в местной кофейне. Он сидел, отогревая ладони о кружку карамельного латте, а она, проходя мимо, вдруг улыбнулась и сказала: «У вас щеки, как у хоккеистов команды Метеор из старого советского мультфильма "Шайбу, Шайбу". Это очень мило». Саша была родом из маленького городка Ямало-Ненецкого округа, и в ее глазах этот румянец был не знаком слабости, а символом чего-то чистого, нового, что смело ворвалось в ее привычный, закаленный морозами мир. Ей нравилось прикасаться губами к его все еще холодной после прогулки коже, целовать озябшее ухо и шептать, что он самый теплый человек на свете. Александра стала его якорем в этом холодном море, и когда она уехала на зимние каникулы домой и позвала его с собой, он, заваленный работой, мог лишь пообещать: «Приеду через неделю. Встретимся».
Эта долгая неделя прошла и вот он поехал. В ночь. В спешке он забыл заправиться, потому что откладывал до последнего. Осознание пришло далеко за городом, когда за окном уже не было огней, только бешеная, слепая пляска снежинок в свете фар. Он выключил музыку — что было не свойственно для него — и включил радио. Голос диктора, потрескивающий от помех, был похож на голос персонажа из исторического блокбастера: «…предупреждаем об аномальных морозах, столбик термометра опустится ниже минус сорока… метель, нулевая видимость…»
«Как хорошо, что я в теплой машине», – подумал Николай с кратковременным, слепым успокоением. Салон его иномарки действительно был очень теплым и комфортным. Внутри пахло кожей, кофе из автомата и запахом её духов, который за время их свиданий успел въестся в спинку переднего пассажирского сиденья.
Ближайшую заправку он проскочил, банально не увидев её за снежной стеной отвлекшись на приборную панель. Следующая, как он наивно полагал, должна была быть вот-вот.
Метель сгущалась, превращая мир за лобовым окном в белую кашу. Дорога практически исчезла. Он ехал по инерции, по едва заметным следам, которые тут же заметало. Скорость сначала упала до двадцати, потом до десяти, потом до пяти километров в час. И тогда стрелка указателя уровня топлива, которая уже час подрагивала на нуле, окончательно прижалась к красной черте. А потом двигатель вздохнул, кашлянул и затих.
Тишина нахлынула мгновенно. Оглушительная. Непривычная, и после долгого гула мотора, удивительно зловещая. Николай сидел, сжимая руль, слушая, как ветер воет в дверные щели. Он снова повернул ключ в зажигании. Сухое, бесплодное щелканье стартера было похоже на стук костей.
«В машине тепло, – сказал он себе вслух. Голос прозвучал неуверенно. – Но надо постараться найти помощь».
Он вышел. Холод тут же ударил, но не в лицо, а как будто сквозь него, как тупая игла, прошедшая через череп и застрявшая где-то в основании позвоночника. Он закутался в шарф, поднял воротник и стал махать руками на обочине, хотя видимость была метров пять. Никого. Ни одной пары огней в черно-белом хаосе. Прошло, наверное, минут пятнадцать, но время начало вести себя странно – то сжималось в комок паники, то растягивалось в резиновую нить оцепенения. Он вернулся в салон. Остаточное тепло быстро утекало, словно его высасывала сама сталь кузова. «Не нужно было выходить из машины, — подумал он, — только выпустил драгоценное тепло и дал охладиться салону»
И тут – чудо. Сквозь пелену метели проступили два тусклых желтых глаза. Фары. Машина. Она ехала медленно, но ехала. Николай выскочил из салона, поскользнулся, упал, с трудом вскочил на ноги, закричал что есть мочи, замахал руками как сумасшедший. Но безмолвные, покрывшиеся инеем, окна салона Газели проплыли мимо. Медленно. Равнодушно. Возможно, водитель его не видел и пропустил. Возможно, видел и испугался. Испугался призрака на пустынной дороге. Габаритные огни растворились в белизне, как последняя надежда.
Он снова вернулся в машину. Теперь холод внутри был острее, он впивался в кости. Николай понял, что начинает дрожать – мелкой, неконтролируемой дрожью, которая вытряхивает из тела тепло, как пыль из ковра. Он снова вышел. Надо двигаться.
Он пошел вперед, туда, где, как он думал, была дорога. Ноги стали ватными, тяжелыми. Снег забивался в ботинки, но странно – он не чувствовал ни холода, ни сырости. Только странную, нарастающую деревянность. Дыхание стало коротким, частым. Ледяные иглы в легких превратились в ножи. Он остановился, оперся о колено, пытаясь отдышаться. В ушах завывал ветер, но сквозь его вой пробивался другой звук – тихий, навязчивый звон пустоты. Звон замерзающей крови.
Мысли начали расползаться. Он вспомнил Сашу. Она, наверное, ждала его в теплом доме, у горячей батареи. Он видел ее лицо, такое ясное, но не мог вспомнить запах ее духов. «Надо позвонить ей. В МЧС! Звонить спасателям! Почему я об этом сразу не догадался?»
Мозг, в ситуации паники отказывал, как отказывали пальцы, не слушавшиеся, когда он пытался достать телефон. Экран его мобильника загорелся белым светом, но отсутствие сети превратило это изобретение цивилизации в обычный кирпич. Проклятие больших расстояний. Между островами тепла и связи – только это белое, бесконечное, безмолвное море, без сотовой сети и без людей...
Холод перестал быть внешним. Он стал внутренним. Он тек по жилам вместо крови, кристаллизовался в суставах, сковывая каждое движение. Николай упал. Подняться уже не было сил. Но лежать на снегу было неожиданно комфортно. Метель, накрывая его, казалась одеялом. Вой ветра стихал, превращаясь в далекий, убаюкивающий гул. Страх, острый и животный, куда-то ушел. Осталась лишь апатия, глубокая, всепоглощающая. Он больше не хотел бороться. Хотел только спать.
Он видел сны. Точнее, обрывки снов. Лето в Сочи, горячий галечный пляж, крики чаек. Голос матери. Смех Саши. Тепло. Такое настоящее, осязаемое, что он потянулся к нему руками. Но руки не слушались.
Сознание угасало не вспышкой, а как экран старого телевизора, на котором постепенно схлопывается в точку светящаяся картинка. Последнее, что почувствовал Николай, был не холод, а тишина. Тишина такая полная, такая бездонная, что по сравнению с ней даже ледяной ад казался чем то незначительным. Он ушел в эту тишину. Перестал дрожать. Мышцы лица, искаженные гримасой напряжения, расслабились.
Метель продолжала свою работу. Она засыпала его фигуру, сглаживая углы, делая ее просто еще одним мягким сугробом у обочины. В его кармане лежал севший телефон и два билета в театр, которые он взял на обратный путь с Сашей. В его невидящих глазах ни что не отражалось. Вокруг никого, лишь без устали сыпавшийся снег.
А в пятидесяти километрах отсюда, в теплой квартире, на тумбочке возле кровати Саши тикал будильник, отсчитывая минуты до утра, когда она начнет тревожно звонить на его не отвечающий телефон. Мир, казалось бы прирученный технологическим прогрессом, спал. А древняя, белая тишина — бодрствовала. Она никогда не спит. Она только ждет.
