1950 год
По дороге, стараясь догнать черный воронок, бежала маленькая девочка, всхлипывая и размазывая по щекам крупные слезы, без конца повторяла : Мама, мама… мама…
За ней, задыхаясь и охая, семенила пожилая женщина, стараясь поймать ее, слезно уговаривая остановиться:
- Стой, ну стой же, я не могу так быстро, дитятко мое, пожалей меня, остановись… -
Наконец , ухватив девочку за подол платья, прижала к себе, и, гладя голову, целуя , успокаивала ее, не веря своим словам:
- Ну будет, будет, мама вернется, скоро приедет, пойдем домой, там дедушка болеет, ждет тебя, а то ему совсем плохо станет без лекарства-
-Неправда, мама не приедет никогда, я больше ее не увижу, а ты мне все врешь-
-Да, что ж ты говоришь такое, не увижу, Господи прости, царица небесная, да как можно –
-Не увижу, не увижу, и бабки на улице говорили, что ее увезут, и сгинет она там - девочка заплакала еще сильнее.
-Олюшка, детонька, злые языки острее ножа, не надо их слушать. Знаешь, Господь может так все повернуть, что и придумать бы сам не мог, а ты надейся и верь. А Господь милостив, все управит, ты проси и молись, авось и на нашей улице праздник будет.
Так с разговором они дошли до дома, а там , умаявшись от событий, Олюшка, выпив кружку молока, сразу уснула.
А в доме долго не спали. Обсуждали , как после приговора охрана вывела Марию из зала суда и тут же впихнула в воронок, не дав попрощаться с родными. Ее обвинили растрате и приговорили к тюремному сроку на целых десять лет. Хотя все знали, что она и копейки не взяла из той небольшой суммы недостачи, которую на нее переложил Председатель колхоза, известный негодяй, мошенник и выпивоха. Однако, в то время считали, что советский суд, самый справедливый, во всем разберется, и решит, виновного, ни за что в тюрьму не посадят, и никакие обстоятельства не могут оправдать преступление. Никакие доводы и показания свидетелей суд не учел и вынес самый суровый приговор. Односельчане поохали, поговорили меж собой и затихли.
Муж Марии Борис остался один на один с двумя малолетними детьми. Он работал в лесхозе и всегда был на хорошем счету, но после суда его вызвали в администрацию. После недолгого разговора Борис написал заявление об уходе. Вечером собрались в избе родственники, чтобы обсудить дальнейшую судьбу детей. Борис объявил, что ему посоветовали уехать куда-нибудь подальше, чтобы уйти от последствий происшедшего с его семьей.
Решили пятилетнюю дочку Олю оставить у родителей Марии, а маленького двухлетнего сына возьмут мать Бориса и его сестра. Через несколько дней Борис, испугавшийся последствий, уехал, завербовавшись на стройку в Сибири, а там женился и взял фамилию жены, чтобы его не нашли. Узнав об этом, умер его больной отец, не мог он перенести такого позора.
Олюшка осталась с бабушкой, которая плакала по ночам, стараясь, чтобы это не видела внучка. Только пережили это горе, как в их избе появились две женщины из района. Обе в черных костюмах деловито осмотрели дом, сарай и хозяйство, потом долго описывали все на листах бумаги, а после объявили, что забирают девочку в детский дом, так как старая женщина не может быть опекуном, потому, как сама нуждается в уходе.
Оля, ничего не понимая, смотрела на женщин, потом на бабушку, которая плача и валяясь у них в ногах, просила не забирать ее, а женщины твердили только « не положено, там ей будет лучше, а Вы ничего не сможете ей дать».
Что ей должны где – то дать, Оля не ведала, ей было жаль бабушку, и она пыталась ее успокоить, еще не осознавая, что скоро должна будет уехать от нее на машине, которая дожидалась около избы. И только, когда одна из женщин взяла ее узелок с вещами, а вторая крепко схватила за руку и стала выводить из дома, Оля поняла, что ее хотят куда-то увезти одну, без бабушки. Она стала кричать и упираться, вырывая свою руку из накрепко державшей ее женщины, а потом вцепилась зубами в эту грубую руку, пытаясь освободиться. Женщина вскрикнула и отпустила девочку, которая опрометью выбежала во двор и побежала, куда глаза глядят.
Следом выбежали женщины, но на крутой лестнице в сенях замешкались, а выйдя на улицу стали ругать шофера машины, почему тот не остановил ребенка.
Они уехали, но сказали бабушке, что вернутся через два дня и к этому дню, она должна приготовить девочку к отъезду, иначе ее оштрафуют, а то и посадят. Через несколько дней Олю посадили в грузовик и увезли.
Старый, отдельно стоящий дом за глухим забором, Оле не понравился. Приторный запах ветхих застиранных детских пеленок, смешанный с запахом молока ударил в нос, когда она вошла туда. Ей показали кровать, в которой она будет спать. Маленькая кроватка скорее была рассчитана на рост детей до трех лет. Верх сделан из железных прутьев, которые не дают ребенку упасть во время сна, а рядом стоял стул, чтобы можно залезть в нее. Кровать была мала, спать в ней было неудобно, так как ноги всегда торчали между прутками.
Оля была не капризным ребенком, но очень упертым. Еда, а это была, в основном, каша и жидкий молочный суп, ей совсем не нравилась. Она плохо ела и не играла с другими детьми. А везде таскала своего мишку, и только подушка, привезенная из дома, оставалась в кровати. Однажды днем, когда детей отправили спать, Оля не нашла в кровати своей подушки и отправилась ее искать. Она пересмотрела все кровати, но ее нигде не было. Пришедшая воспитательница стала ругаться, тогда Олечка разрыдалась и сказала, что спать не будет, пока не найдет свою подушку
- Я тебе принесу новую подушку, посмотри какая она мягкая, - сказала воспитательница и показала новую подушку, сделанную из ваты, а не из пуха, какая была у девочки. Она не понимала разницы между пухом и ватой, но не это было причиной ее слез.
- Эту подушку мне подарила мама, и я буду на ней спать, пока она не приедет за мной-
- Да, твоя мама умерла, и ты ее никогда не увидишь - зло сказала воспитательница и приказала спать.
К вечеру у девочки поднялась температура, она лежала и думала о том, как бы умереть, чтобы увидеть маму. Она представляла, как ее кладут в гроб и опускают в землю. И от этого еще больше рыдала.
К вечеру вокруг девочки собрался весь персонал детского дома. Они думали, что с ней делать, отправлять в больницу или лечить здесь. Диагноза не было. Только температура и слезы. Поздним вечер пришла ночная няня. Она всегда очень тепло относилась к девочке и та тоже тянулась к ней.
- Моя мама в ямке и я хочу к ней, только пусть отдадут мою подушечку, и я умру- словно в бреду говорила девочка.
Услышав это, няня стала креститься и крестить ее, а потом шепнула:
- А ты верь, верь, что мама жива, а завтра случится чудо, вот увидишь, поспи, а когда проснешься, хорошо покушаешь и будешь ждать маму, пройдет время и она приедет, ты только надейся -
Оля уснула. А утром подушка действительно лежала рядом с ней. Няня знала, кто ее взял, и потребовала вернуть. Девочка сразу поправилась и даже начала есть.
А воспитательница, позарившаяся на подушку, еще больше возненавидела девочку, всеми способами пытаясь сделать ее жизнь невыносимой. Как-то подошла к Оле и язвительно спросила:
- Ну, где твоя мама? В ямке? Ха-ха ! Нет, она жива, живет- не тужит, далеко-далеко. Сиротка ты наша! –
Протянув руку, стала гладить меня по голове, а потом скользнула вниз по щеке. И в это время Оля укусила ее за палец. Надо сказать, зубы были острые, настолько, что она прокусила ей кожу. Как она визжала и размахивала своей рукой, показывая всем окровавленный палец и говоря, какая это сволочь, вся в мать, которая никогда не выйдет из тюрьмы, так там и сгинет. Оля молча смотрела на нее и думала, какая же она злая и не хотела верить ее словам.
Олю в детдоме невзлюбили. Дети с согласия взрослых были поделены на две группы. В одной – дети нормальные, подвижные, в основном сироты или дети осужденных по бытовым статьям, а в другой – тихие и молчаливые. Сбились в стайку, держались вместе тихо, спокойно. Это – дети «врагов народа». Безнаказанность и презрение взрослых к одним, привели к тому, что дети стали проявлять жестокость и наглость по отношению к другим детям. Задирали обычно самых беззащитных: маленьких девочек, тихих мальчиков и, конечно, новеньких. Ходили они группами по 4-5 человек.
Олюшка была из тех, кого задирали. Обычно подходили сзади, щипали, дергали за волосы , обзывали:
– А-а-а! Контра недобитая! Сейчас мы тебе покажем, вражина!
Однажды, когда ее окружили и пытались побить, неожиданно к ней на помощь пришел мальчик. Он был ненамного ее старше, но держался, как взрослый с большим достоинством. Ребятня сразу отступила и разбежалась, а Оля заплакала. Он поднял шапочку, которую сдернула с нее шпана, одел на Олину голову и спросил:
– Ты откуда приехала?
– Не знаю, меня сюда привезли из дома,
– Ты сирота или у тебя есть родители?
– У меня мама есть, но ее увезли, а воспитательница говорит, что она меня бросила.
– Во–первых: никого не бойся. Если будут обижать, скажи, что мой брат Пашка быстро с вами расправится. Поняла? А маму жди, никого не слушай. Так, вот ещё что. Ты кушала сегодня?-
– Нет. Невкусно, а «эти» лезут в тарелку , что можно есть отбирают-
– Так, Олечка, будешь кушать всё, что дают и, чтоб до капельки. Поняла? А с «этими» что-нибудь придумаем. Ну, всё, обед, кажется. Ешь всё. Потому, что нужны силы.
Мальчик убежал. Подошла высокая, худощавая воспитательница. Она зло сдернула ребенка за руку со скамейки.
– Ты что, не слышишь, что обед? Тебе что? Отдельное приглашение? Барское отродье! В следующий раз останешься без обеда.
– Я больше не буду, тетенька, простите, – тихонько заплакала девочка.
В столовой стоял длинный стол. По обе стороны сидят дети: с одной стороны – «контра», напротив – « перевоспитанные». С этой стороны время от времени вскакивал кто-нибудь из ребят и кидал в тарелку ребёнка, сидящего напротив, обглоданную косточку, или камешек, или, что самое ужасное – щепотку соли. Если ребенок из «политических» начинал плакать или пытался пожаловаться, то его вытаскивали из-за стола и тащили в другую комнату для наказания.
Была и еще одна воспитательница. Это была тихая женщина, ходившая за «злюкой» как тень. Если «злюки» близко не было, она подходила к плачущему ребенку и тихо на ухо говорила: «а ты не мешай, бери ложечкой аккуратно, да хлеба кусай побольше, а то останешься голодным».
О! Хлеб! Хлеб и сахар противники частенько выхватывали у «контры».
Наша Олечка была смышленой. Она все отмечала своими зоркими глазками и находила выход. Во-первых, она быстро поняла, что даже, если всё съешь, то очень скоро опять хочется кушать. Поэтому, как только наливали суп, она ставила ручки на стол, защищая тарелку. Как-то раз в руке у неё был хлеб, и его в мгновение ока не стало.
Тогда она стала класть хлеб как можно ближе к себе, а то и вовсе крошила в суп. За это не ругали, а вот локти со стола велели убрать: «интеллигенты, недоделанные».
Человек ко всему приспосабливается, а дети, наверное, особенно быстро.
Оле стало легче жить: ведь она была теперь не одна. При первой же возможности она бежала к скамеечке, садилась и, поглядывая на ворота теперь уже больше по привычке, ждала Пашку. В радостном ожидании она шептала как молитву: «У меня есть брат». Он приходил, садился рядом, обнимал её за плечи, расспрашивал, как идут дела.
Родители, видимо, много с ним занимались, читали, и теперь ему было, что рассказать этой маленькой девочке, которая почему-то ему сразу понравилась. Он ей рассказывал сказки: и про Красную Шапочку, и про Спящую красавицу, и многое другое.
– Паша, а что такое: «контра».
– Не знаю точно. Мама говорила, что у нас много разных вредителей – это, наверно, они и есть. Хорошо быть взрослыми – им всё понятно. Мама говорила, что из-за вредителей и хороших людей иногда арестовывают. Но товарищ Сталин обязательно разберется. Он умный и добрый. Просто людей много, а времени у него мало: надо подождать.-
– Да, я знаю. Сталин наш вождь, он хороший. А что такое «уголовники?»
– Ну, это просто бандиты и воры.
– А почему ихним детям всё можно: и нас бить, и игрушки не давать, и всё отнимать? А нас за игрушку наказывают.
– Не знаю, боятся, наверно.
Длинная, тощая воспитательница невзлюбила Олечку: может быть потому, что она была девочка тихая, послушная – трудно придраться.
Но вскоре пришел радостный день, на свидание к Олечке приехала бабушка. Она принесла передачу: бублики, конфетки, печенье и сухарики. Конечно, у нее все сразу отобрали, но Оля была так рада встрече, что даже не заплакала, не попросив ни одного сухарика для себя.
. А вот тихий час был для девочки тяжелым испытанием. Воспитательницы в тихий час ходили вдоль кроваток и внимательно всматривались в лица детей. Если обнаруживали, что ребенок не спит – его ждало наказание. Наказание было разное для всех. Оля изо всех сил старалась делать вид, что спит: еле дышала. «Злыдня» наклонялась и долго смотрела на глаза.
О! Дернулись ресницы и сразу окрик:
– А! Не спишь, барское отродье! Обмануть хочешь? А ну вставай, контра недобитая. Ишь, маленькая, а хитрая. Садись на горшок. Если до конца тихого часа он будет пустой, пойдешь в карцер.
Карцер – это подвальное или полуподвальное помещение. Сырое, темное. Под потолком узкое окно. Оно слегка приоткрыто – вверху образовалась небольшая щель. В левом углу – несколько поломанных стульев, аккуратно уложенных друг на друга. Рядом – две стопки горшков. Посередине стоит стул для наказанных.
Девочку ведут, вернее, волокут за руку через всю спальню, потом по коридору, спускаются вниз, открывают дверь и вталкивают в карцер. Она растеряна, испуганно озирается вокруг. Садится на корточки, прислонившись к стене. Начинает потихоньку плакать. Потом встает, идет к стулу, тащит его к окну. Залезает на него, пытаясь дотянуться до окна. Нет. Высоко. Окно начинается как раз на уровне ее головы. Чуть-чуть бы повыше подняться, и можно было бы выглянуть в окно. Она привстает на цыпочки, но ничего не получается. Девочка передвигает стул к середине и ставит его на пятно от оконного света. Залезает на него с ногами, обхватывает коленки руками и сидит так, слегка покачиваясь. Полдник прошел, скоро ужин. Хочется кушать.
Вдруг откуда-то выскакивает мышка, бегает вдоль противоположной стенки. Девочка оживляется, соскакивает со стула.
– Мышка, мышка, иди ко мне, не бойся. Я не буду тебя ловить. Иди ко мне. А то я одна и одна. Кушать хочется. С тобой мне не так страшно.
Мышка поиграла немного в прятки и исчезла. Наконец загремел засов, вошла воспитательница.
– Выходи, барское отродье, я из тебя упрямство-то выбью.
Из карцера они вышли на улицу, и она отпустила девочку.
Оля пошла к своей скамейке. Пришел Пашка
– А я в карцере сидела. Сначала было очень страшно, а потом – привыкла. Ты же говорил: главное – ничего не бояться, я и старалась. Хочешь, покажу, где я сидела? Вон то окошечко, видишь? Оно как раз в карцере получается.
– Ты у меня молодец, сестрёнка. «Главное – не трусь, – говорил папа, – страх парализует мозг».
– А что такое: «парализует?»
– Не знаю точно, наверно, они просто перестают думать. Слушай, сестрёнка.
знаешь, что я понял? Я понял, что тебе надо делать, когда «злюка» будет к тебе подходить: стараться смотреть на нос с закрытыми глазами. Попробуй. Поняла как? Вот так, направь глаза на нос и замри. Она не сможет придраться, потому, что глаза под веками не будут шевелиться. А еще, на всякий случай, попробуй попить побольше воды в обед.-
– Да я хочу писать, а не получается почему–то.
Несколько дней прошли спокойно. Обход.
– Ну вот, научилась спать, барское отродье! А сегодня опять решила меня обмануть. Сдергивает одеяло и девочку с кровати. Девочка достает из-под кровати горшок, и обреченно садится. Возвращается «злюка».
– Ну, какие успехи? Опять пусто? Ну ладно, сегодня я добрая, прощаю. Стели постель.
Вдруг девочка срывается с места и выбегает из спальни, забегает в горшечную – уборную и буквально плюхается на горшок.
Входит «злюка».
– Так. Значит, там у нее ничего нет, а здесь – полный горшок? – шипит она, задыхаясь от ярости.
Стаскивает ребенка с горшка и тащит через всю спальню в карцер. Девочка другой рукой пытается натянуть трусики.
Карцер. Пасмурно. В карцере темнее, чем обычно. Девочка села на стул. Тишина, даже мышек нет. Она сидит тихо, тупо глядя перед собой, как-то отрешенно. Потом начинает громко и горько рыдать. Ее рыдания уже готовы были перерасти в истерику, как послышался стук в окно. Это Паша пришел. Мгновенно высохли слезы. Она подтащила поближе к окну стул, залезла на него и стала ловить хлеб, который мальчик спускал ей на толстой нитке с проволочным крючком на конце. Поднял руку с кулачком. Она тоже подняла кулачок: «держусь» дескать, и помахала рукой. Осторожно выглянул, убедился, что поблизости никого нет, выкарабкался из приямка и быстро убежал. Девочка повеселела, съела хлеб и карцер уже не казался ей таким ужасным.
За этот год всё случалось: и тумаки, и углы, и лишения обедов или ужинов. Случались и карцеры, но гораздо реже. Но и бабушка стала ходить реже, так что девочку часто одолевали приступы тоски.
Однажды ночью, когда она была вся в слезах, к ней подошла нянечка.
– Ну. Что ты опять плачешь? Ты же уже взрослая девочка. Ну, случилась беда, так не у тебя одной – смотри вас сколько! И маленьких опять сколько привезли – надо их поддержать. Тебе же Паша помог?
– Да, нянечка. Мне сон приснился: пришли мама и папа. Папа с большим букетом желтых цветов, а у мамы – букет красных цветов, как маки, только это – не маки, просто я не знаю, как они называются. Очень красивые. Постояли, посмотрели на меня и ушли. А я стала их звать, и проснулась. Я еще во сне заплакала, а потом просто не смогла остановиться.
– Хочешь, я тебе разгадаю твой сон? Папу ты не скоро увидишь, может, и вообще не увидишь. Смирись. А мама тебя очень любит и скоро она придёт за тобой.
Тихий час. Воспитательницы проверили: все ли спят и ушли в свой кабинет. Олечка притворилась, что спит, однако мысли бегут в голове. Неожиданно она вскакивает, пробегает по своей кровати, перепрыгивает на кровать среднего ряда, что у окна, на спинку кровати. И… Звон разбитого стекла, и девочка исчезает по ту сторону стены. В спальне – крик испуганных детей. Шум. Прибежали воспитательницы. Им показывают на окно. Они к нему подбегают, но – высоко, ничего не увидеть. Они выбегают из спальни, зовут на помощь, выбегают во двор. Тащат Олю в медпункт, кладут на кушетку. Прощупали руки, ноги – всё цело.
– Вот, барское отродье! С такой высоты грохнулось, и хоть бы одно ребро сломала. Целёхонькая, контра. Ещё за неё отвечать придётся: «не доглядели». И отправляют в карцер. Через сутки пришли :
– Вставай, отдохнула и хватит. Пошли – скоро полдник.
Девочка лежала с закрытыми глазам и была ко всему безразлична.
- Ну что не належалась еще? -
А дальше провал, очнулась в карцере, лежащая на полу. Было больнее, чем раньше. «Наверно, когда я заснула, то упала со стула, и поэтому всё болит», –
Она снова впала в забытьё. А потом пришла в себя в белой, чистой комнате на белоснежной постели. Солнце било в комнату. «Я, наверно, умерла, и теперь я на небе, в небесном доме».
Послышались шаги. Вошла женщина в белоснежном халате и таком же чепчике.
– Ну, здравствуй. Я доктор. Меня зовут Нина Ивановна. Я буду тебя лечить, а ты будешь меня слушаться: пить все лекарства и хорошо кушать. Договорились? Ну, вот и хорошо.. А как ты сейчас себя чувствуешь?
– Хорошо, только ноги не слушаются: не могу ни стоять, ни ходить. Это пройдет? Я боюсь. Мне трудно с горшочка слезть. Без помощи не могу.
– Всё будет хорошо. Я тебя вылечу – будешь бегать. Спи, набирайся сил.
Всё хорошо. Немного скучно одной, но приходит Клава, нянечка, приносит вкусную еду, немножко поговорит. «Конечно, у неё работы много», – думала девочка, полная надежд на лучшее будущее. Но беда уже подстерегала её.
. Клава приносит завтрак, даёт таблетки. Уносит завтрак, приходит со шприцом и делает укол. Приходит врач, слушает, крутит ноги. Вздыхает. Думает про себя.
– Хорошая девчушка. С ногами плохо, Лечить надо лучше. Нужных препаратов нет. Надо бы ванны всякие, массаж – А как? Ну, что мне делать, запала она мне в душу. Хочу такую дочку – и всё тут.-
На следующий день пришла к Оле с гостинцами, села на кровать, начинает массировать ей ножки:
– Олечка, ты только не очень огорчайся, твоя мама умерла. И у тебя нет теперь мамы, теперь я буду твоей мамой. Хочешь?
Девочка явно не поверила. Она посмотрела на врача широко открытыми, полными слёз, глазами. Отрицательно покачала головой.
– Ты, что же, не хочешь выздороветь, чтобы ходить на своих ножках?
– Хочу.
– А кто тебя вылечит? Я – доктор, я – могу. Будешь бегать, прыгать, если будешь звать меня мамой. Договорились?
Девочка отрицательно покачала головой.
– Я знаю: моя мама живая. Знаю.
– Ну, погоди. Ещё мамочкой звать будешь. Погоди, посмотрим, кто кого.
Так прошло еще несколько дней. Доктор каждый день приходила, уговаривала, а потом принесла настоящую красивую куклу и вручила девочке:
-Посмотри какая красивая, ты тоже будешь у меня здоровая и красивая. Ну что ты нахохлилась? Почему ты не хочешь звать меня мамой?-
– Потому, что вы – злая, а моя мама – добрая, – выкрикнула в отчаянии девочка и уткнулась в подушку.
– Ну, ладно, ты у меня ещё запоешь. Дрянная девчонка, правильно говорят сколько волка не корми- все в лес смотрит. Посмотрим- кто-кого.-
Врач повесила полотенце на вешалку и вышла, хлопнув дверью. Наступила ночь. Девочка не могла уснуть, гадая, что же теперь будет. В тревожном ожидании прошел следующий день. Потом еще и еще.
Клава приносит еду, но, ни слова не говорит. Посуду забирает только, когда ставит другую еду. Уже несколько дней почти не разговаривает, в глаза не смотрит. Так проходит несколько дней. И бабушка тоже не приходит.
1953 год, Смерть Сталина и амнистия.
Сегодня Клава принесла ужин какая-то повеселевшая.
– Ну, вот и дождалась маму. Кушай быстрее.
«Ну вот, теперь ОНА явится, и будет опять говорить, чтоб я её мамой звала», – думала Оля.
Пришла Клава, взяла ее и куда-то понесла. В коридоре стояла тихая воспитательница с узелком. Девочку посадили на топчан и стали переодевать. «Опять – карцер», – обреченно подумала девочка. Вся поникла: ей уже совсем туда не хотелось – отвыкла.
– Всё равно не буду её мамой звать, – сказала она тихо.
– Чего ты бормочешь? Одевайся сама – ты же можешь. Как ты выросла – ничего не лезет. Давай быстрее – мама ждёт. Что-то не пойму, ты не рада, что ли? Ты ж за мамой скучала.
Девочка сидела пассивно и думала о своём. «Всё-таки отдают ЕЙ. Что теперь будет? Даже бабушку больше не увижу». Она стала сопротивляться.
– Не хочу ни к какой другой маме. У меня одна мама! – и она горько заплакала.
Воспитательница застыла, удивлённо глядя на плачущую девочку. Такое в её практике случалось впервые. Зато Клава всё поняла и попросила женщину отойти немного, и стала шёпотом говорить:
– Олечка, успокойся и послушай меня очень-очень внимательно. Твою маму, твою родную маму отпустили, и она пришла за тобой. Сейчас тебя отведут к ней, а ты вся зарёванная. Я говорю правду. Мама ждёт тебя в приемнике, и вы пойдёте домой, – и совсем тихо, в самое ухо, – а про врача забудь, прямо сейчас. Ладно? – И уже громко. – Мы сейчас быстро будем готовы-
Теперь девочка начала лихорадочно натягивать чулочки, поглядывая на Клаву, ещё не совсем поверив. Одевшись, она несколько шагов сделала самостоятельно, но начала оседать.
– Э, да её на руках придется нести.
Клава молча взяла девочку, донесла до ворот, поцеловала и передала в другие руки. Вот и детприёмник. Спальня. У шкафа воспитательница что-то завозилась, подошла с узелком, взяла её за руку, повела. Девочка другой рукой цеплялась за кровати, чтоб легче было идти.
– Ну, хватит, держи узелок, давай понесу.-
Женщина взяла её на руки, донесла до двери. За этой дверью полутемный коридор, по которому её столько раз водили в карцер, а теперь там – мама.
– Там, на скамейке сидит твоя мама. Ты сможешь пройти несколько шагов?
Она открыла дверь, поставила Олю на пол.
– Ну, иди, милая.
Девочка стояла как вкопанная. На скамейке сидели две женщины. Она не могла разглядеть: какая же из них – мама. Наконец, одна женщина не выдержала. Подходит к девочке, становится на колени.
– Олюшка, доченька, не узнаёшь меня? Посмотри – это же я, !
Тут девочка опомнилась. Кинулась, обвила шею ручонками, прижалась щекой к щеке, и зашептала, можно сказать – заголосила, если можно голосить шёпотом:
– Мамочка, мамочка, родненькая. Я знала, знала. И мне бабушка говорила. Я ждала, ждала. Я так тебя ждала. Я чуть не умерла. Мамочка моя, мама. Я столько терпела, столько терпела. Никому тебя не отдам, никому.-
Все женщины плакали. Воспитательница рыдала: она-то знала, о чём говорит ребенок. Подошла нянечка. Тоже утёрла слезу, подошла к матери, что-то ей шепнула, стала помогать подняться с колен, и вместе с вцепившейся девочкой посадила её на скамейку.
– Доченька, отпусти шею, дай я хоть на тебя посмотрю. Ой, какая ты стала взрослая, не узнать, – приговаривала Мария, осыпая личико дочери поцелуями.
- Ну все, пора идти. Темно уже, а путь не ближний. –
Воспитательница вывезла старую разваливающуюся детскую коляску, в которую посадили Олечку, все попрощались и Мария с дочкой вышли на улицу. Несмотря на дождь и темень, они переполненные счастьем пошли навстречу новой жизни.