Кабинет нотариуса пах пылью, старой бумагой и дорогим кофе, который секретарша варила каждые полчаса, чтобы заглушить запах страха и алчности, витавший здесь круглосуточно. За массивным дубовым столом сидел Илья Петрович, тучный мужчина в очках с толстой роговой оправой, похожий на мудрого, но немного уставшего филина.
Напротив него, на кожаном диванчике, ерзал Андрей. Он то и дело поправлял галстук, проверял телефон (индекс Доу-Джонса подрос? Или любовница написала?), нервно постукивал ногой по паркету и бросал нетерпеливые взгляды на массивные напольные часы. На его запястье красовались новые "Apple Watch", купленные на деньги, которые он "занимал" у мамы на лекарства месяц назад.
Рядом сидела Катя. Спокойная, в строгом черном платье, с бледным лицом и темными кругами под глазами. Она не ерзала. Она просто ждала, глядя в одну точку на стене, где висел диплом в золоченой рамке. Руки ее, сложенные на коленях, слегка дрожали, но она старалась этого не показывать, сцепив пальцы в замок до белизны суставов.
Вчера было сорок дней, как не стало Анны Сергеевны, мамы Андрея и свекрови Кати.
Похороны прошли... странно. Андрей приехал на кладбище с опозданием, в темных очках, и всю церемонию проговорил по телефону, отойдя в сторонку ("Да, шеф, я тут на мероприятии... Да, скоро буду... Нет, контракт подпишем..."). Катя же, наоборот, не отходила от гроба, поправляла цветы, плакала тихо, без истерик. Соседки шептались: "Вот ведь, невестка убивается больше сына".
— Ну, что там? — не выдержал Андрей, когда повисла очередная пауза (нотариус искал нужную папку в сейфе). — Илья Петрович, давайте уже к делу. Время — деньги. У меня встреча через час. Партнеры не ждут.
— Имейте терпение, молодой человек, — нотариус строго посмотрел на него поверх очков. — Процедура оглашения завещания требует соблюдения протокола. Все наследники в сборе?
— А кто еще? — фыркнул Андрей, закатив глаза. — Я единственный сын. Наследник первой очереди. Отец умер десять лет назад. Братьев-сестер нет. Катя... ну, она тут так, для поддержки. Жена все-таки. Должна же она знать, что мы теперь богаты. Мы планируем расширяться, ремонт делать...
Катя промолчала. Ей не хотелось спорить. Ей вообще больше ничего не хотелось, кроме как лечь спать и проспать суток двое. Последние три года высосали из нее все силы, как дементоры.
— Хорошо, — кивнул нотариус, наконец найдя нужный конверт из плотной бумаги с сургучной печатью. — Тогда приступим.
Он вскрыл его с особым, театральным хрустом.
Андрей подался вперед, в его глазах читался неприкрытый алчный блеск. Как у акулы, почуявшей кровь.
Он уже мысленно распоряжался наследством. "Трешка" в сталинском доме на Кутузовском проспекте — это минимум тридцать-сорок миллионов, если с мебелью. Дача в Серебряном Бору — "золотая" земля, там сотка стоит как крыло самолета. Счета в банке, которые отец оставил... Машина, антиквариат...
Это был куш. Большой куш, ради которого он "терпел" мамины нравоучения последние годы... точнее, делал вид, что слушает их по телефону раз в месяц, пока играл в приставку или пил пиво в баре с друзьями.
— "Я, Воронцова Анна Сергеевна, находясь в здравом уме и твердой памяти..." — начал читать нотариус монотонным, лишенным эмоций голосом.
Андрей слушал вполуха, перебирая в уме варианты. Продать квартиру сразу или сдавать? Сдавать — это возня с жильцами, налоги... Продать. Деньги вложить в бизнес друга (который обещал 100% годовых, ага, тема верная). Купить новую тачку, "Гелик", о котором мечтал со школы. А Кате... ну, Кате можно шубу купить. Норковую. Или путевку в Турцию "все включено". Заслужила, ухаживала все-таки, горшки выносила. Баба есть баба, ей много не надо, побрякушку дал — она и рада.
— "...все мое движимое и недвижимое имущество, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось, в том числе квартиру по адресу..., земельный участок и дом по адресу..., денежные вклады в банках..., золотые украшения, картины и предметы искусства..."
Андрей набрал в грудь воздуха, готовясь принять поздравления и ключи. Он уже представлял, как выставляет фото с ключами в Инстаграм, собирая лайки завистников. #Success #Inheritance #RichLife.
— "...завещаю Смирновой Екатерине Валерьевне".
В кабинете повисла тишина.
Такая плотная, ватная, оглушающая тишина, что казалось, ее можно потрогать руками.
Слышно было только, как тикают старинные часы на стене: тик-так, тик-так.
И как жужжит жирная муха, бьющаяся о стекло окна, пытаясь вырваться на волю.
Андрей замер с открытым ртом. Его лицо медленно меняло цвет — с розового на пунцовый, как спелый помидор, а потом на землисто-серый, как мокрый асфальт.
— Кому? — хрипло спросил он, словно у него пропал голос. — Вы... вы ошиблись. Там написано "Воронцову Андрею". Читайте внимательнее! У вас очки запотели! Или вы не туда смотрите!
Нотариус аккуратно положил лист на стол, развернув его к посетителям, чтобы они могли видеть текст.
— Здесь написано черным по белому: "Смирновой Екатерине Валерьевне". Вашей супруге, Андрей Николаевич. Паспортные данные совпадают. Дата рождения, прописка — все верно.
— Что?! — Андрей вскочил, опрокинув тяжелый стул. Стул с грохотом упал на паркет, но Андрей даже не заметил. — Какой еще супруге?! Это ошибка! Это подделка! Мама не могла! Я — сын! Я — единственный родной человек! Я — плоть и кровь! А она... она просто невестка! Чужая девка! Приживалка!
Катя сидела неподвижно. По ее щеке покатилась одна слеза. Горячая, соленая. Она знала. Анна Сергеевна предупреждала ее за неделю до смерти.
"Катюша, я все переписала. Не спорь. Это мое решение. Андрей тебя выгонит, как только меня не станет. Я знаю своего сына. Он продаст квартиру, деньги прогуляет, а тебя оставит ни с чем. А я не хочу, чтобы ты осталась на улице. Ты заслужила эту крышу над головой больше, чем кто-либо".
Катя тогда плакала и просила не делать этого, боялась скандала, боялась Андрея. Но Анна Сергеевна была непреклонна, как скала.
— Сядьте, Андрей Николаевич, — холодно, с металлом в голосе сказал нотариус. — И поднимите стул. Вы не в кабаке. Документ заверен мной лично полгода назад. Ваша мать была абсолютно здорова психически. Я проводил беседу, видеофиксацию, вызывал независимого психиатра для освидетельствования перед подписанием. Комар носа не подточит. Это было ее осознанное, взвешенное решение.
— Она была не в себе! — заорал Андрей, брызгая слюной. Глаза его вылезли из орбит, на шее вздулись вены. — Она болела! У нее был рак! Четвертая стадия! Она принимала таблетки! Обезболивающие! Наркотики! Трамадол! Морфин! Катя ее опоила! Она заставила подписать под угрозами! Или обманом! Подсунула вместо квитанции за свет! Это мошенничество! Статья 159! Я в суд подам! Я требую посмертную экспертизу! Я эксгумацию сделаю, если надо!
Он повернулся к жене, нависая над ней, сжимая кулаки.
— Ты! Тихушница! Змея подколодная! Я тебя из грязи вытащил, из твоего Зажопинска, в Москву привез, прописал в своей квартире! А ты у моей матери квартиру отжала?! Пока я работал, горбатился, карьеру строил, ты ей в уши лила?! Настраивала против сына?! Ведьма! Стерва!
Катя медленно подняла на него глаза. В них не было страха. Раньше она боялась его криков, его гнева. Теперь — нет. В них была только безмерная усталость и... брезгливость, как будто она смотрела на раздавленного таракана, испачкавшего пол.
— Андрей, — тихо сказала она. Голос был ровным, но в нем звенела сталь. — Ты не работал. Ты "искал себя". Ты менял работу каждые полгода, потому что "начальник дурак". А работала я. На двух работах, плюс переводы по ночам. И за мамой ухаживала я.
— Заткнись! — визжал Андрей, его трясло от бешенства. — Ухаживала она! Горшки выносила — великий подвиг! Это твоя обязанность! Женская доля! Ты жила в ее квартире, жрала ее хлеб! За это квартиры на Кутузовском не дарят! Это просто уход! Сиделки стоят копейки! Мама меня любила! Она всегда говорила: "Андрюшенька — мой свет в окошке, моя кровинушка"!
— Говорила, — кивнул нотариус, спокойно перебирая бумаги. — Раньше. Года три назад говорила. А в завещании есть еще видеообращение. Дополнительное распоряжение на случай конфликта. Анна Сергеевна просила показать его вам, если вы начнете скандалить. А вы его начали. Включать? Или поверите на слово?
— Включайте! — рявкнул Андрей. — Я посмотрю, как она там "в здравом уме"! Наверняка под кайфом, глаза стеклянные! Я это видео экспертам отдам! Они докажут, что она была невменяема!
Нотариус развернул ноутбук экраном к ним. Нажал "Play".
На экране появилась Анна Сергеевна.
Она сидела в том самом кресле, в своей гостиной. Худая, бледная, почти прозрачная, в белом платочке, скрывающем отсутствие волос после химиотерапии. Но глаза ее... глаза были ясными, живыми, строгими. В них горел тот самый огонь, который Андрей помнил с детства, когда получал двойки или разбивал вазу.
— Андрюша, — сказала она с экрана. Голос был слабым, с хрипотцой, ей было трудно говорить, она делала паузы, чтобы вдохнуть, но чеканила каждое слово. — Если ты смотришь это видео, значит, меня уже нет. И значит, ты сейчас кричишь. Топаешь ногами. Оскорбляешь Катю. И грозишь судом. Я знаю тебя, сынок. Я знаю твой характер.
Андрей дернулся, словно получил пощечину. Он узнал этот тон. Тон, не терпящий возражений.
— Ты, наверное, кричишь, что я сошла с ума. Что Катя меня обманула. Что ты — мой любимый сын.
Да, ты мой сын. Я тебя любила. И люблю, несмотря ни на что. Материнская любовь слепа, но не глупа. Но наследство — это не про любовь, сынок. Это про справедливость. И про благодарность.
На видео Анна Сергеевна закашлялась. Кашель был тяжелым, лающим, страшным. Катя (ее рука в знакомом домашнем халате попала в кадр) быстро подала ей стакан воды, поправила подушку.
— Спасибо, доченька, — шепнула Анна Сергеевна, сделав глоток.
— Последние три года, Андрюша, я умирала. Медленно, грязно и больно. Рак костей — это ад на земле.
Где был ты?
Вспомни.
Когда мне делали первую операцию, самую сложную, удаляли опухоль, ты был "на важном проекте" в Сочи. Ты сказал, что не можешь приехать, "шеф убьет", "контракт горит". Потом я узнала от соседки тети Вали, что "проект" звали Леночкой, и вы катались на лыжах на Красной Поляне. Я видела твои фото в соцсетях. Ты улыбался, пил глинтвейн, был счастлив. А я лежала в реанимации, отходила от наркоза и думала, придешь ты или нет. Я ждала тебя, сынок.
Когда меня выписали лежачую, беспомощную, как младенец, ты пришел один раз. Постоял в дверях, зажав нос платком (тебе пахло лекарствами, мочой и старостью), поморщился и сказал: "Ну, ты держись, мам. Катька присмотрит, она баба крепкая". И ушел. Ушел пить пиво с друзьями в бар.
Кто меня мыл? Кто менял мне памперсы? Кто обрабатывал гниющие пролежни? Катя.
Кто кормил меня с ложки, когда руки дрожали так, что я не могла держать чашку супа? Катя.
Кто ночами сидел рядом, держа меня за руку, когда я выла от боли и просила Господа забрать меня? Катя.
Кто возил меня на химию, таская на себе по лестницам с третьего этажа, потому что лифт сломался, а ты "не мог приехать, у тебя спина болит"? Катя. Хрупкая девочка весом 50 кг тащила меня, старуху.. А ты лежал на диване и смотрел сериал.
А помнишь, Андрюша, — голос матери стал жестче, — как ты пришел полгода назад? Я тогда только после "химии" была, меня рвало, я встать не могла.
Ты пришел и с порога: "Мам, дай миллион. На бизнес. Тема верная, прогорим — верну два".
Я сказала, что у меня нет миллиона, все уходит на лекарства.
Что ты ответил?
Ты сказал: "Да зачем тебе лекарства? Все равно помирать скоро. Дай хоть сыну пожить нормально".
Ты думал, я забыла? Или что я не услышала?
Я услышала. И тогда я поняла: сына у меня больше нет. Есть потребитель. Чужой, жестокий человек.
Андрей на экране покраснел. В реальности Андрей тоже начал краснеть, потеть и озираться по сторонам, словно искал выход. Он помнил этот разгоров.
— Ты ждал, когда я умру. Я видела это в твоих глазах в тот единственный раз, когда ты приехал за последний год — на мой день рождения. Ты не привез цветов. Ты привез нотариуса (другого), чтобы оформить дарственную "по-тихому". Ты думал, я сплю или в бреду от морфина. Ты спрашивал врача в коридоре: "Сколько ей осталось? Неделя? Две?". Ты уже прикидывал, за сколько продашь мою квартиру.
На видео Анна Сергеевна заплакала. Слезы текли по старым морщинам, оставляя мокрые дорожки.
— Мне больно это говорить. Страшно матери признавать такое. Но ты вырос черствым, эгоистичным, гнилым человеком. Я виню себя. Забаловала. Откупалась подарками, потому что много работала после смерти отца, чувствовала вину. Вот и вырастила... монстра.
А Катя... Она стала мне дочерью. Настоящей. Которой у меня не было. Она не предала. Не бросила. Хотя могла бы. Ведь ты ей изменял, Андрей. Я знаю про Лену, про Марину, про всех твоих девиц. И она знает. Но она терпела, чтобы не бросать меня одну. Ради меня она терпела этот ад. Она спасла мою душу перед уходом, она читала мне вслух Библию, она молилась со мной.
— Это ложь! — выкрикнул Андрей в кабинете, не выдержав. — Старая маразматичка! Это все ты, Катька, наплела! Ты ей мозги промыла!
— Поэтому, — продолжала Анна Сергеевна на экране, вытирая слезы платком, — я решила так. Это мое последнее слово. Квартира, дача, деньги и все, что у меня есть — Кате. Это моя плата ей за ее жизнь, которую она потратила на меня. За ее доброе сердце. За ее руки, которые не брезговали мыть меня.
А тебе, Андрюша... Тебе я оставляю свои фотоальбомы. Они в коробке на антресоли. И свою любовь — материнскую, прощающую, но горькую. И совет: стань человеком, пока не поздно. Научись отдавать, а не только брать. Бог тебе судья.
Прости меня, если была строга. Прощай, сынок. И помни: все возвращается.
Экран погас.
В кабинете снова повисла тишина. Только теперь она была другой. Тяжелой, давящей, как могильная плита.
Андрей стоял, тяжело дыша. Его кулаки были сжаты до побеления костяшек.
Он посмотрел на Катю.
— Ты... ты все это подстроила! — прошипел он, брызгая слюной. — Ты специально! Ты настраивала ее против меня! "Проект в Сочи", "измены"... Ты рылась в моем телефоне и стучала ей! Ты зомбировала ее! Гипноз? НЛП? Я докажу!
— Мне не нужно было рыться, — тихо сказала Катя. — Ты сам оставлял переписки открытыми. Ты приводил баб домой, когда я уезжала к маме в больницу с ночевкой. Соседи видели. А мама... она была мудрой женщиной. Она просто любила тебя, но видела тебя настоящим. Она все знала, Андрей. И про "миллион на бизнес" тоже.
— Я оспорю! — Андрей ударил кулаком по столу так, что подпрыгнула чашка с кофе и пролилась на бумаги. — Я найду свидетелей! Дядю Васю, тетю Любу! Они подтвердят, что я хороший сын! Что я помогал! Я найму лучших адвокатов! Я тебя по миру пущу! Ты нищей сдохнешь!
— Дядя Вася, который занимал у тебя пять тысяч два года назад и ты его послал матом при всех на юбилее? — уточнила Катя. — Или тетя Люба, которую ты назвал "старой кошелкой"? Они с радостью придут в суд. Но не на твою сторону, поверь.
— Пошла ты! — Андрей схватил свою куртку. — Подавись этой квартирой! Но запомни: это война. Я тебя уничтожу. Я тебе жизни не дам. Ты у меня по судам затаскаешься! Я на тебя заявление напишу, что ты ее убила! Отравила! Чтобы квартиру получить! Я скажу, что ты ей таблетки не давала! Что ты ее душила подушкой!
— Андрей Николаевич, — вмешался нотариус, нахмурившись и сняв очки. Он выглядел действительно рассерженным. — Я бы на вашем месте выбирал выражения. У нас ведется аудиозапись и видеофиксация нотариального действия. Обвинение в убийстве и клевета — это серьезно. Статья 128.1 УК РФ, часть 5 — клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого преступления. Лишение свободы до пяти лет, между прочим. Я буду свидетелем. И запись предоставлю прокурору.
Андрей осекся. Посмотрел на бесстрастного нотариуса, на спокойную Катю, которая смотрела на него не как на мужа, а как на пустое место.
Плюнул на пол.
И выбежал из кабинета, хлопнув дверью так, что со стены упал календарь.
Катя сидела, глядя на свои руки.
— Вы как, Екатерина Валерьевна? — спросил нотариус мягче, наливая ей воды дрожащей рукой (старик тоже перенервничал, таких сцен он не любил).
— Спасибо, — она взяла стакан. Зубы стучали о стекло. — Илья Петрович... А он может оспорить? Правда может?
— Теоретически — любой гражданин РФ может подать иск. У нас правовое государство. Практически... — нотариус усмехнулся. — Завещание идеально. Видеозапись — "железобетон". Справки из ПНД о вменяемости Анны Сергеевны мы приложили — она настояла, предвидела этот концерт. Медицинская карта, где все записи о том, кто ухаживал, кто сопровождал (ваши подписи везде) — есть. Свидетели — врачи, соцработники, соседи — все на вашей стороне. У него шансов — ноль целых, ноль десятых. Пусть судится. Только деньги на адвокатов потратит. И опозорится окончательно перед всей родней.
— Спасибо, — выдохнула Катя.
— Вам спасибо. Анна Сергеевна вас очень любила. Она говорила мне, когда мы оформляли бумаги: "Если бы не Катя, я бы умерла год назад от тоски и боли. Она мой ангел-хранитель. Бог послал мне дочь вместо сына".
Катя не выдержала и заплакала. Тихо, беззвучно, закрыв лицо руками. Слезы облегчения, горя и освобождения текли по пальцам.
***
Андрей сдержал слово. Он, в приступе бессильной ярости, подал в суд.
Четыре месяца длилась тяжба. Он нанял дорогого адвоката (в кредит, естественно), пообещав тому "процент от квартиры". Он притащил в суд каких-то маргинальных друзей, которые врали, что видели, как он "покупал лекарства" и "носил фрукты".
Но в суде ложь рассыпается быстро, как карточный домик.
Адвокат Кати (племянник того самого нотариуса, настоящий питбуль в юриспруденции) разбил их защиту в пух и прах за два заседания.
Он предъявил суду:
— Выписки из больниц за три года (везде контакты Кати, везде ее подписи в графе "родственник").
— Детализацию звонков (Андрей звонил матери 12 раз за год по 30 секунд, Катя — каждый день по три раза).
— Показания лечащего онколога ("Сына в глаза не видел, все вопросы по лечению решала невестка, она же покупала препараты").
— И ту самую видеозапись.
Судья, суровая женщина лет пятидесяти, смотрела видео с каменным лицом. В зале стояла тишина. Даже адвокат Андрея опустил глаза и перестал задавать вопросы.
В иске было отказано полностью. Еще и судебные издержки на Андрея повесили — а это немалая сумма, учитывая экспертизы.
После оглашения решения Андрей подошел к Кате в коридоре суда.
Он выглядел жалко. Осунувшийся, небритый, в помятом костюме. Говорят, Лена его выгнала, узнав, что наследства не будет, а будут только долги.
— Ну что, довольна? — спросил он со злобой. — Обобрала сиротку?
— Нет, Андрей, — честно ответила Катя. — Я не довольна. Я хотела бы, чтобы мама была жива. И чтобы у нее был нормальный сын, которым она могла бы гордиться. А квартира... Мне она такой ценой не нужна была. Но раз она так решила — я ее волю исполнила. И никому не отдам.
— Ключи давай, — вдруг сказал он. — От квартиры. Я там вещи заберу. У меня там ноутбук, одежда, коллекция монет...
— Вещи я собрала. Еще в день похорон, когда ты пьяный спал. Они на складе индивидуального хранения. Оплачено на месяц. Ключ от ячейки вот.
Она протянула ему маленький ключик и бумажку с адресом склада.
— В квартиру ты больше не войдешь. Замки я сменила. Охрана в подъезде предупреждена. Появишься — вызовут полицию.
— Стерва, — выплюнул он. — Все вы бабы одинаковые... За бабки мать родную продадите.
— Я-то нет, — Катя посмотрела ему прямо в глаза, и он отвел взгляд. — А вот ты свою мать продал. За комфорт. За лыжи в Сочи. За "некогда". Живи с этим, Андрей.
Она развернулась и пошла к выходу. Стучали каблучки по кафельному полу суда. Тук-тук-тук. Звук свободы.
Она шла в новую жизнь.
Без мужа-предателя. Без тяжести ухода за больной, но с легким сердцем.
Она выполнила свой долг. И получила награду. Не квартиру — нет. Свободу и чистую совесть. А это дороже любых квадратных метров.
А Андрей остался стоять в коридоре. Один. С долгами за адвоката, без жены, без квартиры, без матери. И с маленьким ключиком от склада, где лежали его старые джинсы и детские фотоальбомы.
Единственное, что ему оставила мама. Память. Которую он предал.
**КОНЕЦ**