13 и 14 января 2026 года в Большом театре в Москве на старый Новый год пройдет опера Мусоргского «Борис Годунов» в постановке и декорациях 1948 года.
Каким был для современников Модест Петрович Мусоргский?
«Он был среднего роста, хорошо сложен, имел изящные руки, красиво лежащие волнистые волосы, довольно большие, несколько выпуклые светло-серые глаза», - таким вспоминала композитора Надежда Римская-Корсакова. Александр Бородин оставил мемуары о Модесте в год окончания им военного училища: «Изящный, тонко нарисованный офицерик. Мундирчик с иголочки, в обтяжку, ножки вывороченные, волоса приглажены, припомажены, ногти словно выточенные, манеры изящные, аристократические. Разговор такой же, немного сквозь зубы, пересыпанный французскими фразами. Некоторый оттенок фатоватости, но очень умеренный. Вежливость и благовоспитанность – необычайные. Дамы ухаживали за ним». «Барин до мозга костей, воспитавшийся в старой доброй помещичьей семье», - писал поэт Голенищев-Кутузов.
В молодости Модест Мусоргский делил одну квартиру с Николаем Римским-Корсаковым. Оба композитора почитали своим идейным вдохновителем критика Владимира Стасова. «Никогда не забуду того времени, когда они, еще юноши, жили вместе в одной комнате, и я, бывало, приходил к ним рано утром, заставал их еще спящими, будил их, поднимал с постели, подавал им умываться, подавал им чулки, панталоны, халаты или пиджаки, туфли, как мы пили вместе чай, закусывая бутербродами с швейцарским сыром, который они так любили, что Римского-Корсакова и меня часто товарищи звали «сыроежками». И тотчас после чая мы принимались за музыку, начиналось пение, фортепьяно, и они мне показывали с восторгом и великим азартом, что у них было сочинено за последние дни, вчера», - вспоминал Стасов.
Мусоргский под влиянием Стасова задумал оперу на сюжет из истории церковного раскола. Вот что писал он о замысле «Хованщины»: «А что, если Мусорянин да грянет по Руси-матушке! Не познакомиться с народом, а побрататься жаждется: страшно, а хорошо! Не ведомо мне, что ли, на что отзвук дать? Не чую, где сила кроется, где правда глаза застилает, да, пожалуй, и ноздри. Черноземная сила проявится, когда до самого днища ковырнешь. И повернули же в конце XVII‑го Русь-матушку таким орудием, что и не распознала сразу, чем ковыряют, и, как чернозем, раздалась и дыхать стала. Вот и восприняла сердечная разных действительно и тайно статских советников, и не дали ей многострадальной опомниться и подумать: «Куда прет?». Сказнили неведущих и смятенных: сила! Прошедшее в настоящем – вот моя задача. «Ушли вперед!», – врешь, «там же»! Пока народ не может проверить воочию, что с ним стряпают, пока не захочет сам, чтобы то или то с ним состряпалось, – там же. Всякие благодетели горазды прославиться, а народ стонет, а чтобы не стонать, лих упивается и пуще стонет: там же!»
Критики упрекали Модеста Петровича в незнании теории музыки. Он закончил военное училище, но музыкального образования не имел. На это композитор ответил в письме Стасову: «Быть может, я боюсь техники, ибо я плох в ней? Я, например, терпеть не могу, когда хозяйка про хороший пирог говорит: «Мильон пудов масла, пятьсот яиц, целая гряда капусты, 150 1/4 рыб. Ешь пирог, и вкусен он, да как услышишь кухню, так и представляется кухарка или повар, всегда грязные, отрезанная голова каплунши на лавке, распоротая рыба на другой. Ну, пирог менее вкусен становится. В зрелых художественных произведениях есть та сторона целомудренной чистоты, что начни грязною лапой водить – мерзко станет».
«Буфетчик трактира знал наизусть его «Бориса Годунова» и «Хованщину» и почитал его талант, в театре же ему изменили, а Русское музыкальное общество его не признавало», - с горечью писал композитор Римский-Корсаков после смерти Модеста Петровича Мусоргского в 42 года.
Благодарим за лайки и комментарии.