Семейные ужины в доме моей свекрови, Галины Петровны, всегда напоминали мне плохо срежиссированный спектакль. Декорации были неизменно помпезными и безвкусными: тяжелые бархатные шторы, навсегда закрывшие окна от мира, полированный сервант, за стеклом которого томился «праздничный» хрусталь, и давящая тишина, которую нарушали лишь звяканье столовых приборов и натужные беседы. В этом театре абсурда мне была отведена роль безмолвной декорации, «бедной родственницы», которую мой муж Олег, единственный сын и наследник, по их общему мнению, подобрал из жалости. Они никогда не упускали случая мне об этом напомнить.
— Леночка, ты опять в этом… сером? — протянула Карина, моя золовка, едва я переступила порог гостиной. Её голос, как всегда, сочился плохо скрываемым пренебрежением.
Она восседала во главе стола, словно королева в изгнании, поигрывая массивным золотым браслетом с логотипами, которые кричали о своей стоимости. Карина обожала всё, что блестело, шуршало и имело бирки на самых видных местах. Сегодня на ней было платье с агрессивным леопардовым принтом, которое так туго обтягивало её фигуру, что казалось, вот-вот лопнет по швам.
— Это не серый, Карина, это оттенок «пепел розы», — спокойно ответила я, снимая лёгкое пальто и присаживаясь рядом с мужем. Олег, как обычно, нашёл убежище в экране своего телефона, стараясь не замечать назревающей бури. Он давно выбрал тактику глухого нейтралитета, который на деле был молчаливым согласием с его семьёй.
— Ну, не важно, — фыркнула она, наливая себе до краёв бокал красного вина. — Выглядит скучно, как пыльный мешок. Знаешь, у меня есть знакомая на рынке, она возит отличные турецкие копии. Могу договориться, будешь выглядеть как человек, а не как библиотекарша на пенсии. А то муж у тебя начальник отдела, а жена — серая мышь. Стыдно, Олег!
Галина Петровна, расставляя тарелки с фирменным оливье, где майонеза было больше, чем всех остальных ингредиентов вместе взятых, одобрительно хмыкнула:
— Кариночка дело говорит, Лен. Ты же теперь жена человека со статусом. Олегу нужно соответствовать. А ты всё в каких-то тряпках ходишь, будто с чужого плеча. Ни страз, ни фасона, ни цвета. Что люди скажут? Подумают, сынок мой на жене экономит.
Я промолчала, делая маленький глоток воды. За три года брака я научилась выстраивать вокруг себя невидимую стену. Они не знали обо мне ничего, кроме той картинки, которую сами себе нарисовали. Для них я была просто фрилансером, который «что-то там рисует в компьютере». Они не знали, что мои эскизы покупают для закрытых коллекций европейские дома моды, а моя скромность — это не отсутствие денег, а вопрос вкуса. В их мире, где ценность человека измерялась размером логотипа на сумке, моя философия была сродни инопланетному языку.
Платье, которое было на мне сегодня, было воплощением этой философии. Оно выглядело обманчиво просто. Струящийся шёлк редкого жемчужно-пепельного оттенка, идеальный асимметричный крой, отсутствие лишних швов и каких-либо кричащих бирок. Только истинный ценитель мог понять, что это винтажный экземпляр из лимитированной коллекции, созданный вручную в миланском ателье в конце девяностых. Я искала его на закрытых аукционах два года. Это была моя тихая гордость, моя вторая кожа, произведение искусства, которое они принимали за дешёвую тряпку.
Ужин тянулся мучительно долго. Карина громко рассказывала о своём новом ухажере, который якобы собирался подарить ей машину, Галина Петровна жаловалась на соседей, которые «слишком шумно живут», а Олег поддакивал обеим, не отрываясь от экрана. Я механически жевала салат, чувствуя себя экспонатом в кунсткамере. Каждое их слово было пропитано ядом зависти и снобизма. Они ненавидели меня за то, что я была другой, за то, что не вписывалась в их примитивную систему координат.
— Ой, а покажи-ка поближе ткань, — вдруг сказала Карина, подаваясь ко мне через стол. В её руке опасно покачивался полный бокал с густым, тёмным мерло. — Что это, синтетика? Электризуется, небось? Дай потрогать.
Всё произошло в доли секунды. Я видела её глаза. В них не было неловкости или потери равновесия. Там был холодный, злой расчёт и предвкушение. Её запястье дёрнулось — неестественно, резко, будто по команде.
Багровый поток выплеснулся из бокала, описав дугу, и с глухим шлепком приземлился прямо мне на грудь. Вино мгновенно впиталось, расползаясь уродливым, хищным пятном по нежному жемчужному шёлку. Холодная липкая жидкость просочилась сквозь ткань и коснулась кожи, как ледяное клеймо.
В комнате повисла тишина. Но это была не тишина испуга. Это была пауза, наполненная злорадством.
— Ой! — воскликнула Карина, но в её голосе звенели фальшивые, театральные нотки. Она даже не попыталась схватить салфетку. Вместо этого она прикрыла рот рукой, скрывая торжествующую ухмылку. — Рука соскользнула. Какая я неуклюжая!
— Карина! — Олег наконец оторвался от телефона, и на его лице отразилось слабое подобие возмущения. — Ты что наделала?
— Да ладно тебе, не кричи, — махнула рукой золовка, лениво потянувшись за салфеткой, но не для того, чтобы помочь мне, а чтобы вытереть каплю со своей стороны стола. — Подумаешь, беда. Это же всё равно тряпка с распродажи. Застирает хозяйственным мылом, и будет как новая. А не отстирается — так туда ей и дорога, давно пора было выбросить этот мешок для картошки.
Галина Петровна, вместо того чтобы одёрнуть дочь, лишь сочувственно вздохнула, обращаясь ко мне:
— Лена, иди в ванную, замой холодной водой. Ничего страшного не случилось. Вино к деньгам, как говорится. Кариночка просто устала на работе, у неё стресс. Не принимай близко к сердцу.
Я медленно встала. Шёлк противно лип к телу, безнадёжно испорченный. Красное вино на винтажном натуральном шёлке — это приговор. Восстановлению не подлежит. Я чувствовала, как внутри закипает слепая ярость, но внешне оставалась ледяной глыбой. Мой мозг работал с холодной, пугающей ясностью.
Я посмотрела на Карину. Она откинулась на спинку стула и с вызовом смотрела на меня, ожидая истерики, слёз, криков. Она хотела унизить меня, заставить чувствовать себя жалкой замарашкой, которая должна быть благодарна, что её вообще пускают за этот стол. Она хотела победы.
— С распродажи, говоришь? — тихо переспросила я, и мой голос прозвучал так спокойно, что удивил даже меня.
— Ну а откуда ещё? — хмыкнула она, её глаза блестели от удовольствия. — В приличных магазинах такое барахло не продают. Не переживай, я тебе отдам своё старое платье, синее с пайетками. Оно мне мало, а тебе в самый раз будет, хоть на человека станешь похожа.
Она и мать переглянулись и захихикали. Олег растерянно переводил взгляд с меня на сестру, не зная, чью сторону принять, и в итоге выбрал привычную тактику нейтралитета:
— Лен, ну правда, иди замой. Я потом тебе новое куплю.
«Куплю». Как будто всё можно измерить деньгами. Как будто можно купить и заменить произведение искусства.
Я не стала кричать. Я не стала плакать. Я просто взяла свою сумочку.
— Не нужно ничего покупать, Олег, — мой голос прозвучал пугающе ровно. — И замывать не нужно. Это бессмысленно. Я поеду домой.
— Ты что, обиделась? — крикнула мне в спину Карина, когда я уже выходила в прихожую. Её смех эхом разнёсся по квартире. — Из-за ерунды? Ленка, будь проще, и люди к тебе потянутся!
Я молча надела пальто, стараясь не касаться липкого мокрого пятна на груди. В моей голове уже сложился чёткий план. Они хотели поиграть в оценку стоимости? Хорошо. Мы поиграем. Но по моим правилам. И счёт в этой игре будет астрономическим.
Дорога домой прошла в густом, вязком молчании. Олег, который выбежал за мной и сел за руль, чувствовал напряжение, висящее в воздухе, но боялся его нарушить. Он лишь искоса поглядывал на меня, ожидая взрыва, но я смотрела в окно на мелькающие огни вечернего города. Внутри меня вместо бури царил мёртвый штиль. Это было состояние абсолютной ясности, когда эмоции отступают и остаётся лишь холодный, острый как скальпель, разум. Унижение было слишком велико, чтобы размениваться на слёзы. Оно требовало ответа.
Когда мы вошли в квартиру, я сразу направилась в гардеробную. Аккуратно, будто снимая кожу, я стянула с себя испорченное платье и повесила его на бархатные плечики. Пятно уже подсохло, став бурым, похожим на старую кровь. Ткань, созданная гением прошлого века, умерла. И я знала, кто её убил.
— Лен, ну перестань дуться, — Олег стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Виноватый вид не мешал ему пытаться обесценить мои чувства. — Карина, конечно, перегнула палку, она бывает грубой, но это же семья. Она не специально.
Я медленно повернулась к нему. Мой взгляд был таким, что он невольно отступил на шаг.
— Не специально? Олег, она смотрела мне в глаза и улыбалась, прежде чем выплеснуть бокал. Это было показательное выступление, казнь. Она хотела уничтожить не платье, она хотела уничтожить меня. И ты сидел и молчал. Как всегда.
— Ну, может, тебе показалось… — пробормотал он, отводя взгляд. — И вообще, она права в одном: не стоит делать трагедию из-за платья. Давай я переведу тебе пять тысяч, купишь себе что-то новое в торговом центре. Даже десять.
Десять тысяч. Я едва сдержала горькую усмешку. Он до сих пор ничего не понял.
— Не нужно, — отрезала я. — Я разберусь сама. Ложись спать.
Следующие два дня я не выходила из дома. Я отменила все встречи и посвятила себя подготовке к возмездию. Первым делом я позвонила своему старому другу и наставнику, Марку Соломоновичу. Он был известным в узких кругах антикваром и главным в стране экспертом по истории моды. Именно он помог мне выиграть это платье на торгах в Париже.
— Марк, мне нужна твоя помощь, — сказала я в трубку, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Помнишь тот шёлковый шедевр от Schiaparelli, который я купила два года назад? Мне нужно официальное заключение о его нынешней рыночной стоимости. И справка о том, что восстановлению после воздействия танинов красного вина оно не подлежит.
— Боже мой, Леночка, что случилось? — ахнул старик. — Только не говори, что ты его уничтожила. Это же музейный экспонат! Это варварство!
— Не я. Но уничтожено безвозвратно. Мне нужны бумаги, Марк. С печатями, подписями, всё как для суда.
— Я всё сделаю, деточка. Привози остатки этого великолепия. Но предупреждаю: цена на винтаж этого периода взлетела за последние полгода из-за одной крупной выставки в Нью-Йорке. Ты увидишь цифру и сама удивишься.
Получив документы через два дня, я долго смотрела на итоговую сумму. Это было даже больше, чем я предполагала. Гораздо больше.
В это время в семейном чате, откуда я демонстративно не вышла, продолжалась вакханалия. Карина, решив, что лучшая защита — это нападение, строчила сообщения, полные яда и самодовольства:
«Олег, твоя жена всё ещё дуется? Боже, какая мелочность. Из-за китайской тряпки устраивать бойкот семье. Мама вон с давлением лежит, расстроилась из-за её кислой мины».
Галина Петровна вторила ей:
«Леночка, нужно быть мудрее. Гордыня — это грех. Прощать надо. Приезжайте в субботу на дачу, шашлыки пожарим, забудем старое».
Олег, как почтальон, передавал мне эти сообщения, пытаясь уговорить:
— Лен, поехали. Они хотят помириться. Мама звонила, плакала. Говорит, что ты их ненавидишь. Ну пролили вино, с кем не бывает? Я сказал им, что ты просто устала. Давай закроем эту тему.
Я посмотрела на мужа долгим, изучающим взглядом. Он действительно не понимал или делал вид?
— Хорошо, — сказала я. — Мы поедем. Я как раз хотела передать Карине кое-что.
— Вот и умница! — обрадовался Олег, не заметив стального блеска в моих глазах. — Я знал, что ты у меня отходчивая. Всё-таки семья — это главное.
Суббота выдалась солнечной. На даче у свекров, как обычно, было шумно и пахло дымом. Карина, в спортивном костюме со стразами, жарила мясо, Галина Петровна накрывала на стол в беседке. Увидев нас, золовка расплылась в приторной улыбке:
— О, явились! Ну что, царевна Несмеяна, отошла? Смотри, я тебе вина не наливаю, а то вдруг опять у меня «рука дрогнёт», а ты потом неделю разговаривать не будешь!
Она громко рассмеялась своей шутке. Галина Петровна подхватила смешок.
— Ой, перестань, Карина, не трави душу ребёнку. Садись, Леночка. Мы тут обсуждали, что Карине нужно ремонт в ванной делать, плитку итальянскую присмотрела. Дорого, конечно, но зато качественно. Не то что наши делают.
Я села за стол, но к еде не притронулась. В моей сумке лежал плотный конверт из кремовой бумаги.
— Кстати, о качестве и ценах, — громко произнесла я, перебивая поток сознания свекрови. Мой голос разрезал весёлый гомон, как нож. — Карина, у меня к тебе дело.
— Ко мне? — она удивлённо вскинула брови, жуя кусок огурца. — Извиняться будешь за своё поведение? Наконец-то дошло?
— Нет. Я привезла тебе счёт.
Воцарилась пауза. Олег напрягся, Галина Петровна замерла с салатницей в руках.
— Какой ещё счёт? — нахмурилась Карина, её лицо вытянулось.
Я достала конверт и положила его на стол перед ней.
— За химчистку? — фыркнула она, не торопясь открывать. — Господи, ну ты и мелочная! Сколько там? Пятьсот рублей? Ты серьёзно приехала сюда, чтобы выбить из меня копейки за стирку своего барахла?
— Открой, — спокойно сказала я.
Карина закатила глаза, вытерла жирные пальцы о бумажную салфетку и небрежно разорвала конверт. Она ожидала увидеть чек из прачечной, но увидела официальный бланк.
— Ну давай посмотрим, во сколько ты оцениваешь свой ущерб…
Она вытащила лист плотной бумаги с водяными знаками экспертного бюро. Её глаза пробежали по первым строкам, где описывалось наименование изделия. Ухмылка медленно начала сползать с её лица, как тающий воск.
— Что это за бред? — пробормотала она. — «Винтажное платье, коллекция 1998 года, ручная работа, шёлк-шантунг, единственный экземпляр…» Ты что, сама это напечатала?
— Читай ниже, — посоветовала я. — Там, где стоит печать независимой экспертизы и итоговая сумма ущерба, подлежащая возмещению.
Карина опустила взгляд в конец страницы. Её лицо сначала побледнело, а затем пошло красными пятнами, в тон тому самому вину.
— Ты… ты больная? — прошептала она, её голос сорвался. — Это шутка?
Галина Петровна, почуяв неладное, выхватила лист из рук дочери.
— Что там такое? — она прищурилась, вчитываясь в цифры. Её губы беззвучно шевелились. — Триста… Триста пятьдесят тысяч рублей?!
Тишина на даче стала оглушительной. Даже птицы, казалось, перестали петь, и только треск углей в мангале нарушал это оцепенение.
— Вы с ума сошли?! — взвизгнула свекровь, приходя в себя первой. — За тряпку?!
— Это не тряпка, Галина Петровна, — я говорила тихо, но каждое слово падало, как камень. — Это коллекционная вещь. Дизайнер Эльза Скиапарелли. Вам это имя вряд ли что-то скажет, но в мире моды оно значит больше, чем все ваши бренды вместе взятые. Таких платьев в мире осталось всего несколько штук. И ваша дочь его уничтожила. Целенаправленно.
— Да ты врёшь! — вскочила Карина, её лицо исказилось от ярости. — Ты специально нарисовала эту бумажку! Это платье выглядело как мешок! Оно не может столько стоить! У меня шуба дешевле!
— Твоя шуба — это китайский кролик, крашеный под норку, Карина. А это — искусство, — я встала, возвышаясь над ними. — В конверте есть копия чека с аукциона, подтверждающая покупку, и заключение эксперта. Я даю тебе неделю на то, чтобы возместить ущерб.
— А если нет? — прошипела она, сжимая кулаки. — Что ты мне сделаешь? Мужу пожалуешься? Олег, скажи ей! Защити свою сестру от этой аферистки!
Олег сидел бледный как полотно, глядя на документ. Он знал, что я никогда не вру. И он знал, что я никогда не шучу с такими вещами. Он видел копию чека и понимал, что это правда.
— Если нет, — продолжила я ледяным тоном, — я подам в суд. У меня есть свидетели инцидента — вы все. У меня есть экспертиза. И, поверь, судебные издержки и оплата моего адвоката обойдутся тебе ещё дороже. У тебя есть неделя. А шашлык ваш ешьте сами.
Я повернулась и пошла к машине, оставив их разбираться с новой реальностью, в которой «тряпка с распродажи» оказалась дороже их машины. Смех оборвался. Спектакль окончен.
С того дня моя жизнь превратилась в осаду крепости. Телефон разрывался от звонков. Первые несколько дней это была Галина Петровна. Она сменила тактику с агрессии на жалостливые мольбы, пытаясь разбудить во мне совесть, которой, по её мнению, у меня не было.
«Леночка, доченька, ну как же так? — причитала она в трубку. — Карина же одна ребёнка тянет (хотя этому «ребёнку» было двадцать лет, и он сам давно работал), у неё кредиты, ипотека. Откуда у нас такие деньги? Забери заявление, мы же свои люди! Побойся Бога!»
Я не отвечала. Я знала: стоит дать слабину, и они снова вытрут об меня ноги. Они уважали только силу и деньги. И сейчас и то, и другое было на моей стороне.
Карина перешла к угрозам. Она писала мне длинные, истеричные голосовые сообщения, где называла меня аферисткой, шантажисткой и обещала ославить на весь город, что я подделала документы.
«Я узнавала, такое платье не может столько стоить! Ты купила его в секонд-хенде за копейки и хочешь нажиться на семье мужа! Я напишу на тебя встречное заявление за мошенничество!» — кричала она в динамик.
Олег был в ужасе. Он оказался между двух огней, и эта позиция была для него невыносима.
— Лен, может, мы как-то договоримся? — умоляюще спрашивал он каждый вечер, когда я демонстративно читала книгу, игнорируя его метания по комнате. — Ну пусть она отдаст тебе пятьдесят тысяч. Ну сто! Но триста пятьдесят… Ей придётся машину продать. Это её единственный способ заработка, она таксует по вечерам.
— Пусть продаёт, — спокойно отвечала я, перелистывая страницу. — Она любит говорить, что за всё в жизни надо платить. Вот и пришло время платить за свою злобу и зависть. Может быть, в следующий раз, прежде чем унижать человека, она сначала подумает.
— Ты стала жестокой, — сказал он однажды, остановившись передо мной. — Я тебя такой не знал.
Я закрыла книгу и посмотрела ему прямо в глаза.
— Нет, Олег. Я стала справедливой. Ты три года позволял им унижать меня, называя это «семейными особенностями». Ты молчал, когда они смеялись над моей работой, над моей одеждой, над моими родителями. Ты прятался за своим телефоном, делая вид, что ничего не происходит. Теперь я защищаю себя сама. Если тебе это не нравится — дверь там.
Это был переломный момент в наших отношениях. Олег впервые увидел во мне не удобную, тихую жену, а личность, с которой нужно считаться. И, как ни странно, это заставило его замолчать и задуматься. Он понял, что может потерять не только покой, но и меня.
Через три дня, за два дня до окончания моего ультиматума, Карина попросила о встрече. Не на их территории, а в нейтральном кафе в центре города. Она пришла одна, без группы поддержки в лице матери. Выглядела она уже не так воинственно. Под глазами залегли тени, любимый леопардовый шарфик был повязан как-то криво, а руки слегка дрожали.
Она села напротив меня, не поднимая глаз.
— Я была у юриста, — глухо сказала она, сжимая в руках чашку с остывшим капучино. — Он посмотрел твои бумаги.
Я кивнула, медленно помешивая свой эспрессо.
— И что он сказал?
— Сказал, что ты выиграешь суд без проблем, — её голос был едва слышен. — И что с учётом морального ущерба и судебных расходов сумма может вырасти под полмиллиона.
Она замолчала, нервно теребя край скатерти.
— У меня нет таких денег сейчас. Я не знаю, что мне делать.
— Это не мои проблемы, Карина. Ты могла просто извиниться тогда, за столом. Искренне. Предложить оплатить химчистку. Я бы простила. Но ты решила меня добить. Ты смеялась. Тебе было весело. А теперь веселье кончилось.
Она наконец подняла на меня взгляд. В нём была смесь ненависти, страха и отчаяния.
— Ты ведь специально надела это платье? Знала, что я что-то скажу? Ты меня спровоцировала!
— Я надела его, потому что люблю красивые вещи. И потому что уважаю себя, в отличие от тебя. То, что ты видишь в этом провокацию, говорит только о твоих комплексах и твоей зависти.
Она полезла в сумку и с трудом вытащила пухлый белый конверт.
— Здесь сто тысяч. Это всё, что у меня есть. Я сняла с вклада, который копила на ремонт. Остальное… я напишу расписку. Буду отдавать по двадцать тысяч каждый месяц.
Я смотрела на этот конверт. Деньги меня не интересовали. Я зарабатывала достаточно, чтобы купить ещё десять таких платьев. Мне нужен был урок. Громкий, болезненный и запоминающийся.
— Я приму это, — сказала я. — И расписку тоже подпишем. Но у меня есть ещё одно условие.
— Какое ещё? — напряглась она.
— Ты больше никогда, слышишь, никогда не будешь комментировать мою внешность, мою работу или мою одежду. Ни вслух, ни шёпотом. И на семейных ужинах ты будешь держать свой бокал двумя руками и на почтительном расстоянии от меня. А если я услышу хоть одно кривое слово в свой адрес или адрес моей семьи — я пущу расписку в ход через судебных приставов, и они опишут твою машину и всё, что есть в твоей квартире. Ты меня поняла?
Карина сглотнула. Её губы дрожали. Вся её спесь, вся её напускная «крутизна» слетела, как дешёвая позолота. Перед мной сидела обычная, уставшая, завистливая женщина, которая вдруг поняла, что в мире есть вещи, которые ей не по зубам.
— Я поняла, — выдавила она.
Я забрала конверт, дождалась, пока она подпишет заранее заготовленную мной расписку, и, не прощаясь, направилась к выходу.
Вечером того же дня я перевела все сто тысяч в фонд поддержки молодых дизайнеров, которые только начинают свой путь. Мне не нужны были её деньги. Мне было нужно моё достоинство.
На следующий семейный ужин я пришла через месяц. Я долго думала, что надеть, и выбрала простые джинсы и белую рубашку.
— Привет, — сказала я, входя в гостиную.
— Здравствуй, Леночка, — торопливо пролепетала Галина Петровна, вскакивая, чтобы подвинуть мне стул. — Как ты хорошо выглядишь! Такая свежая! Садись, садись сюда!
Карина сидела в углу, уткнувшись в тарелку. Когда я села напротив, она инстинктивно отодвинула свой бокал с соком подальше, на самый край стола.
— Привет, Лен, — буркнула она, не поднимая глаз.
— Привет, Карина. Красивая блузка, — сказала я ровным тоном.
Она вздрогнула, ожидая подвоха, но я улыбнулась. Спокойно и уверенно.
Ужин прошёл в идеальной, вежливой атмосфере. Никто не обсуждал цены, никто не хвастался подделками. Говорили о погоде, о новом сериале, о рецепте пирога. Это был самый скучный и самый прекрасный ужин в моей жизни. Они наконец-то поняли: "простота" бывает очень дорогой. И платить за неуважение к ней приходится по самому высокому тарифу.
