Меня зовут Димка, но в девяностые меня звали Боцман. Не потому, что я плавал — я даже в ванной тонуть мог. Просто умел «грузить» людей так, что они сами отдавали последнее. Мы с пацанами начинали в 93-м. Четыре дурака, выброшенных на обочину новой жизни: Лёха, Степка, Витька и я.
Лёха, он же Лёхич. Лицо. Рыжий, конопатый, с улыбкой чеширского кота. Он не был самым сильным или самым умным, но в нем горела такая яростная, животная жажда жизни, что за ним шли. Он нашёл первую «крышу» — бабушкин гараж, где мы хранили «фени» и делили первую тысячу долларов. Его девиз: «Пацаны, мир поделён на тех, кто ест, и тех, кого едят. Мы будем жрать первыми!» Он любил «мерседесы» W140, «чёрные вороны», и чтобы музыка в салоне орала так, что стёкла дрожали. Его мечта была не в деньгах, а в величии. Он хотел, чтобы его имя знали, чтобы боялись. И его узнали. В 97-м началась война за контроль над авторынком. «Стрелка» была в нейтральной зоне, на пустыре за МКАДом. Лёха поехал один на своём серебристом «мерсе». «Не надо свиты, — сказал. — Я с ними по-пацански поговорю, глаза в глаза». Это была его роковая ошибка — верить в какие-то «понятия» там, где уже давно правил чистый цинизм. Его нашли через два дня в том же «мерсе», в лесу под Солнечногорском. Не в багажнике. Он сидел на водительском месте, в своём лучшем кожаном пальто, и смотрел остекленевшими глазами на лобовое стекло, в центре которого была аккуратная, маленькая дырочка. Пуля вошла ровно между бровей. Работа профессионала. «Честный пацанский разговор» закончился снайперской винтовкой. На похороны пришли сотни. Казалось, весь криминальный мир отдавал дань «последнему романтику». Я смотрел на его мать, которая рыдала, уткнувшись в крышку гроба, и думал: «Лёх, ты хотел величия. Ты его получил. Смотри, сколько народу пришло на твои поминки. Только ты не можешь этим воспользоваться».
Степка, он же Философ. Самый умный из нас. Тот, кто читал книжки, разбирался в схемах, умел обвести вокруг пальца любого бухгалтера. Он не любил насилие. «Насилие — это неудачный аргумент глупцов, — говорил он, поправляя очки. — Налогообложение — вот истинная сила». Он строил финансовые пирамиды, «кидал» челноков на таможенных схемах, отмывал деньги через цепочку фирм-однодневок. У него был самый красивый дом в Подмосковье, коллекция дорогих часов и начинающаяся язва. А ещё — жуткая, всепоглощающая тоска. Деньги перестали приносить кайф. Он говорил: «Мы, Димона, как собаки, гоняющиеся за своим хвостом. Догнали — и что?» Спасался он кокаином. Сначала по праздникам, «для тонуса». Потом — ежедневно. «Это не зависимость, — уверял он. — Это инструмент. Только так я могу думать на нужной скорости». Его инструмент сломался. Кокаин сменился героином. «Чтоб отпустило, чтоб не думать вообще». Я видел его в последний раз в 2001-м. Он пришёл ко мне ночью, в мою однокомнатную «малину». Бывший король финансовых афер, в грязном тренировочном костюме, с трясущимися руками и пустыми глазами. Он не просил денег. Он просил «дозу» или… «решить вопрос». Он сказал: «Боцман, я больше не могу. В голове — одна большая чёрная дыра. Лёха, дурак, ушёл красиво. А я сгнию заживо». Он не сгнил. Он выпал с балкона своей же роскошной квартиры на 14-м этаже в 2003-м. Милиция списала на несчастный случай. Но я знал. Он просто шагнул в ту самую чёрную дыру, чтобы она наконец перестала болеть. Философ нашёл свой последний аргумент.
Витька, он же Молчун. Самый опасный. Не говорил лишних слов. Не строил планов. Он был инструментом. Идеальным исполнителем. Если нужно было «надавить» — он давил. Если нужно было «достать» — он доставал. Без эмоций, без сомнений. Железная воля в теле каменотёса. Когда Лёху убрали, а Степка погрузился в свои химические миры, Витька остался один на один с войной. И он её проиграл. Не потому, что был слаб. Потому что мир изменился. Пришли «цивильные» ребята в пиджаках, с адвокатами и связями в прокуратуре. Его методы — кувалда и аргумент «под ребро» — стали анахронизмом. В 2005-м был громкий процесс по делу о банде, вымогавшей бизнес у сети супермаркетов. Витьку взяли на месте, с пакетом денег и «обрезом» в руках. Он взял всю вину на себя. На суде молчал, как и всегда. Приговор — пожизненное. Я был на заседании. Когда судья оглашал приговор, наши глаза встретились. В его взгляде не было ни злобы, ни сожаления. Была пустота. Та же, что и у Лёхи в гробу, и у Степки в последние дни. Он кивнул мне едва заметно, его увели. Каменная глыба, на которую когда-то можно было положиться, растворилась в системе колоний особого режима. Теперь он — просто номер.
Я, Боцман. Я выжил. Не потому, что умнее или хитрее. Про потому, что вовремя струсил. В 99-м, после похорон Лёхи, я посмотрел на свою жизнь: съёмная квартира, чемодан денег, который нельзя потратить спокойно, вечный страх в спине и три призрака лучших друзей. И я просто... вышел из игры. Отдал свои «точки» более молодым и голодным, купил на левые деньги пару ларьков (уже честно!), женился на простой девушке, которая не знала, кем я был. Живу тихо. Иногда вижу во сне их троих: Лёху с его безумной ухмылкой за рулём «мерса», Степку, строчащего что-то в блокноте за стопкой денег, Витьку, молча чистящего ствол. Мы смеёмся. Мы снова на вершине мира.
Потом просыпаюсь. Иду на кухню, наливаю виски. Смотрю в окно на сонный двор. И понимаю, что мы все тогда, в лихие девяностые, гнались не за деньгами. Мы гнались за иллюзией свободы и власти. А в итоге получили лишь выбор из трёх вариантов: пуля, игла или пожизненная клетка. И моя «свобода» сейчас — это всего лишь клетка побольше, с видом на хрущёвки и с привкусом виски, который не может смыть вкус тех лет. Мы думали, что строим империю. А построили всего лишь свою общую могилу. Только я пока что сижу на её краю, смотрю вниз на своих братков и жду, когда же оступлюсь.
Подписывайся на канал - публикуем новые истории ежедневно