Я часто вспоминаю тот вечер на кухне — как будто кадр из старого фильма, слегка выцветшего, но болезненно чёткого. Маленькая кухня, облупленный подоконник, за окном — жёлтый свет фонаря. Мама и бабушка сидят за столом, пьют чай из своих любимых чашек с облезлым золотым ободком. Эти чашки пережили всё: перестройку, кризисы, разводы, похороны и примирения. А я — молодая, самоуверенная, с идеально ровной чёлкой и вечной ухмылкой — сижу напротив и мысленно смеюсь над ними.
— Лера, — вздыхает бабушка Нина Павловна, помешивая сахар, — если мужчина к тебе серьёзно относится, он предложение сделает. Не будет тянуть кота за хвост. Не соглашайся жить просто так, без росписи.
— Бабуль, — фыркаю я, закатывая глаза, — ну что за прошлый век? Сейчас не шестидесятые. Штамп в паспорте вообще ничего не значит. Главное — любовь, уважение, партнёрство. А эти свадьбы, ЗАГСы, кольца — просто социальный ритуал.
Мама, как всегда, осторожно поддерживает бабушку:
— Ты сейчас так думаешь. А потом будут дети, быт, ипотека, имущество. И всё равно упрёшься в документы.
Я тогда искренне считала их смешными, старомодными, застрявшими в своих «мещанских» представлениях о жизни. Мне казалось, что я — человек нового времени. Мы не какие-то там колхозники, чтобы отчитываться перед государством, кто кому муж и жена. Мы — свободные люди, осознанный союз, любовь без цепей.
Прошло десять лет. И сейчас эти слова звенят у меня в голове, как удары ложкой по кастрюле.
---
С Максимом мы познакомились на моей первой серьёзной работе — в крупной международной энергетической компании. Для меня это было чем-то вроде джекпота: не душный офис на восемь человек, а огромная корпорация, иностранные партнёры, командировки, перспективы.
Совладельцами были французы, и благодаря свободному французскому меня взяли переводчиком к одному из директоров. Я летала по этажам с ноутбуком и блокнотом, переводила совещания, контракты, письма. Чувствовала себя нужной, важной, «на своём месте».
Максим тогда только начинал карьеру инженера. Высокий, худощавый, в очках, с вечной папкой чертежей под мышкой. Аккуратный, вежливый, всегда чуть ироничный. Я впервые увидела его в лифте — он кивнул мне, улыбнулся уголком губ, и внутри у меня что-то дрогнуло. Глупо, банально — но это правда было похоже на любовь с первого взгляда.
Потом были «случайные» встречи: в курилке (я туда ходила переводить разговоры французов), в столовой, в коридорах. Он сначала робко шутил, потом стал заходить в наш отдел — «перевести одно письмо», «уточнить формулировку». Через полгода мы уже снимали вместе квартиру рядом с офисом.
Про брак он не говорил. И я — тоже. Более того, мне это нравилось. Я чувствовала себя современной, независимой, продвинутой. Мы вместе посмеивались над коллегами, которые «играют в семью».
Помню, как однажды обсуждали свадьбу одной сотрудницы.
— Ты видела, как она в ЗАГСе сияла? — усмехнулся Максим. — Как будто ей не штамп поставили, а пропуск в рай выдали.
— Да, — засмеялась я. — Через год будет ходить в растянутом халате и с бигуди.
Максим тогда обнял меня и сказал фразу, которую я потом тысячу раз прокручивала в голове:
— Я не хочу, чтобы мы превратились в типичную семейную пару. Где жена — уставшая, а муж — вечно что-то сверлит. Брак убивает любовь. Я хочу, чтобы мы всегда были просто мы.
Почему я соглашалась? Наверное, потому что мне ужасно хотелось быть «не как все». Хотелось верить, что у нас особенная история. Мы путешествовали — Франция, Испания, Турция. Меняли квартиры, мебель, рестораны. Считали себя вечно молодыми, свободными, выше условностей.
---
— У нас будет ребёнок, — сказала я однажды вечером, положив тест с двумя полосками на стол.
Руки дрожали. Мне было страшно — хотя мне уже было тридцать, а ему тридцать три.
Максим сначала растерялся, потом улыбнулся:
— Серьёзно? Лер… это же здорово.
Он закружил меня по комнате. Я плакала и смеялась. Мы долго говорили о будущем. И — ни слова о браке. Я не подняла эту тему. Испугалась.
Когда родился Артём, Максим радовался, показывал фотографии коллегам, говорил: «Это мой сын». Но при оформлении документов неожиданно настоял, чтобы ребёнок носил мою фамилию.
— Так проще, — объяснял он. — Меньше вопросов. Это же формальность.
Я согласилась. Мне даже показалось это прогрессивным.
Первые годы были тяжёлыми. Я ушла с работы, сидела с ребёнком. Ночи без сна, болезни, усталость. Максим всё чаще жаловался:
— Лера, мне завтра важное совещание…
Я терпела. Я верила, что у нас семья.
Когда Артём пошёл в сад, я вернулась на работу. Максим к тому времени вырос в должности, стал задерживаться, ездить в командировки.
А потом появилась она — стажёрка. Молодая, лёгкая, без ребёнка и забот. И однажды Максим пришёл домой под утро и сказал:
— Я ухожу. Я женюсь.
Он говорил это спокойно. Как о смене проекта.
— Я понял, что хочу настоящую семью, — сказал он. — С росписью. С кольцами.
Мне будто перекрыли воздух.
— А мы кто были? — спросила я.
Он отвёл глаза.
---
Сейчас я уже не смеюсь над бабушкой. Я слышу её голос слишком ясно.
Максим думает, что может начать жизнь с чистого листа. Но у прошлого есть привычка напоминать о себе.
Я уже записалась к юристу. Потому что семья — это не только белое платье. Это ответственность.
А я больше не та девочка, которая смеялась на кухне над старыми чашками с тёртым золотом.