Серьги. Запомните этот момент. Крупные, жёлтые, в форме полуколец. Они так блестели у неё в ушах, что, казалось, издавали тихий, язвительный звон. Я это потом уже осознал. А тогда просто стоял на пороге и не мог вымолвить ни слова.
— О, Антон! — Катя распахнула дверь шире, будто я был желанным гостем. На ней был домашний халат, но волосы уложены безупречно. Для визита в магазин? Не думаю. — Заходи, Димка в комнате. А я выскочу на минутку, к подруге!
Она проскользнула мимо, оставив в воздухе сладковатый шлейф. Не её обычные духи. Более дорогие, настойчивые. Я вошёл в квартиру. Из гостиной вышел Дима. Мой Дима. Друг с первого класса. Он не смотрел мне в глаза.
— Привет, — пробормотал он. — Я думал, ты ещё в командировке.
— Вернулся, — сказал я. Пауза затягивалась. — Серьги красивые. Новые?
Он покраснел, как подросток, пойманный на вранье.
— Купил. Ну да, купил. Ты же понимаешь… после всего…
— После всего? — мой голос прозвучал громче, чем я ожидал. — Дима, ты о чём? Мы же неделю назад… Я тебе фотографии показывал! Ты плакал тут у меня в машине, говорил, что жизнь кончена!
— Я знаю, что говорил! — он резко поднял голову, и в его глазах мелькнула злость. Такая несвойственная ему. — Но люди меняются! Она всё осознала! Мы поговорили!
Я засмеялся. Сухо, неприятно.
— Осознала? Дима, да она тебе в глаза смотрела и винила, что ты ей мало зарплаты приносишь! Какое там «осознала»? Она поняла, что ты — тряпка, которую можно вывернуть наизнанку, повесить сушиться, а потом снова надеть!
— Заткнись! — он сделал шаг вперёд, сжав кулаки. Я такого не видел никогда. — Ты кто такой, чтобы её судить? Ты, который ни одной женщины больше трёх месяцев не выдерживал? Ты знаешь, что такое семья? Что такое делить быт, ссориться из-за денег, прощать обиды?
— Прощать обиды — это одно, — сквозь зубы процедил я. — А закрывать глаза на то, что она с каким-то хмырём в занюханной гостинице… Это не прощение, Дима. Это самоуничижение.
Он отвернулся, подошёл к окну. Спина у него была ссутуленная, будто на него взвалили мешок.
— Она сказала… что это была ошибка. Один раз. От одиночества.
— Один раз? — я полез в карман за телефон. — Хочешь, я ещё раз позвоню той администраторше из «Уюта»? Пусть тебе лично расскажет про их «раз в неделю, как по расписанию»?
— Не надо! — он взвизгнул. — Я не хочу это слышать! Я решил. Я простил. Мы начинаем с чистого листа.
В тишине, которая повисла после его крика, я услышал тот самый язвительный звон серёг. Откуда-то из глубин памяти. Он уже купил их. Он уже заплатил по счетам. Не деньгами. Чем-то другим.
— Хорошо, — тихо сказал я. — Начинайте. Удачи.
Я развернулся и вышел, не дав ему сказать больше ни слова. Дверь закрылась с тихим щелчком, который поставил точку. Тридцать лет дружбы. С первого класса, с той дурацкой драки из-за его огромного букета астр, который он всё время совал мне под нос.
Да, всё началось с астр. Не с роз или гладиолусов. С дешёвых осенних астр. И драка наша была не из-за принципа, а потому что я в новый пиджак переоделся, а он его землёй испачкал. Мы потом неделю не разговаривали, пока на физре он не подставил мне плечо, чтобы я по шведской стенке залез. Мы так и дружили: он вечно влипал в истории, я — вытаскивал. Он был душой компании, я — его скептичным мозгом. Он — романтиком, я — реалистом.
Когда он привёл Катю, я сразу насторожился. Не потому что она была плохой. Просто… слишком правильной. Слишком аккуратно подбирала слова. Смотрела на Диму с таким обожанием, что оно казалось неестественным. Как в плохой рекламе йогурта.
— Ну и что? — отмахивался Дима, когда я осторожно спрашивал, не кажется ли ему что-то странным. — Она просто воспитанная. Ты, Антоха, всех подозреваешь. Тебе бы в сыщики идти.
Я и пошёл. В тот чёртов день.
Навигатор завёл меня в тупик. В прямом смысле. Узкая улица, заваленная мусорными контейнерами. А потом выдал: «Вы приехали. Ваш пункт назначения — слева». Слева торчала вывеска «Уют». Три буквы «о» в слове перегорели. Получилось «У_т».
Встреча с поставщиком была его идеей. «Там тихо, недорого, кофеек попьём», — говорил он по телефону. Кофеек. В этом слове было всё, что нужно знать о сделке.
Внутри пахло старым ковром и тушёнкой. За стойкой дремала девчонка в розовой кофте. И у лестницы — они. Катя. Прижималась к какому-то типу в блестящем пиджаке. Смеялась тем смехом, который я у неё никогда не слышал — громким, немного истеричным. Она взяла его под руку и потянула наверх. Даже не оглянулась.
У меня похолодело в животе. Не от праведного гнева. От страха. Страха за Диму. И от омерзения. Всё-таки я был прав.
Я вышел, сел в машину. Руки сами набрали его номер. И сбросили. Что я скажу? «Привет, я видел, как твоя жена тащит какого-то козла в номер в гостинице «Ут»? Он не поверит. Он обвинит меня во всём.
Нужны были доказательства. Не для него. Для себя. Чтобы убить в себе последние сомнения.
Я зашёл обратно. Девчонка в розовой кофте насторожилась.
— Вам чего? — буркнула она.
— Ту парочку, что только зашли… Они часто тут?
— А вам-то что? — она скрестила руки.
Я положил на стойку пятьсот рублей.
— Часто?
Деньги исчезли моментально.
— Каждую среду. Как часы. Уже месяца три. Номер берут один и тот же, 207.
Я включил диктофон в кармане.
— Повторите, а то я плохо расслышал.
Она покосилась на меня, но повторила. Чётко, с подробностями. Прощай, последнее сомнение.
Обратно в машину. Ждать. Это было самое противное. Сидеть и смотреть на облупленную дверь, за которой твой лучший друг превращается в посмешище.
Они вышли часа через два. Она поправляла волосы. Он что-то шептал ей на ухо. Она засмеялась и потянула его за галстук. И поцеловала. Долго, не скрываясь. Я сделал несколько кадров. Рука не дрожала. Было какое-то странное, леденящее спокойствие.
— Ты где? — голос Димы в трубке звучал странно. Слишком ровно.
— У подъезда. Выходи.
Он вышел в трениках и растянутой футболке. Сегодня же среда. Его день удалёнки.
— Что случилось?
— Садись.
Он сел на пассажирское сиденье. Я молча протянул ему телефон. Открыл галерею. Он взял, начал листать. Сначала медленно, не понимая. Потом его пальцы замёрли. Он увеличил фото. Ту, с поцелуем. Цвет лица изменился с розового на серый.
— Это… Это фотошоп, — хрипло выдохнул он.
— Нет.
— Это не она. Похожая.
— Она. В гостинице «Уют». Номер 207. Каждую среду. Вот, послушай.
Я нажал кнопку воспроизведения. Из динамика пополз визгливый голос администраторши: «…каждую среду, как часы…»
Он выключил запись одним резким движением. Сидел, сгорбившись, уставившись в темноту за лобовым стеклом.
— Зачем? — спросил он. Не меня. Воздух.
— Не знаю. Но теперь ты знаешь.
Он вышел из машины, не сказав больше ни слова. Пошёл, не оборачиваясь. Я смотрел ему вслед и думал: ну вот. Теперь начнётся настоящее. Разборки, развод, отрезвление. Я буду рядом. Помогу.
— Она сказала, что я сам виноват, — Дима выдохнул клуб дыма в потолок бара. Мы сидели в углу. Он был уже сильно пьян. — Что я её не люблю. Что если бы любил, то догадался бы, что ей плохо. Что она… одинока со мной.
— И что, ты поверил в эту ахинею? — я не пил. Казалось, что должен сохранять ясную голову.
— Нет… Да… Не знаю, — он потёр лицо ладонями. — Она плакала. Говорила, что это был единственный раз. Что её использовали. Что она теперь поняла, как дорожит мной.
Я молча налил ему ещё. Лить в себя эту чушь я не мог.
— И серьги? — спросил я. — При чём тут серьги?
— Она говорила, что хотела чувствовать себя особенной. Хоть раз. А я вечно экономлю, считаю копейки… — он замолчал, уставившись в стакан. — Я ведь и правда мало ей уделял. Работа, проекты…
— Дим, слушай себя, — я не выдержал. — Ты сейчас оправдываешь её поход на сторону. Ты вдумайся! Не ты её в эту гостиницу отправлял! Не ты заставлял её целовать этого урода! Она сделала это сама. Осознанно. Не раз.
— Перестань! — он ударил кулаком по столу. Стаканы подпрыгнули. — Просто перестань! Ты не понимаешь! У тебя никогда не было ничего подобного! Ты не знаешь, каково это — бояться остаться одному в этой квартире, смотреть каждый вечер в потолок и понимать, что тебе сорок, и всё, что у тебя есть, — это работа, которая тебя ненавидит, и друг, который… который смотрит на тебя как на убогого!
Он замолчал, тяжело дыша. Я откинулся на спинку стула. Впервые за всю нашу дружбу я увидел не Диму — весёлого, бесшабашного, — а какого-то другого человека. Напуганного, сломленного жизнью мужчину, который цеплялся за свою изменщицу как за спасательный круг. Потому что круг, даже дырявый, — это лучше, чем пустота.
Я отвёз его домой. Он бормотал что-то про «разберёмся» и «поговорим». Я верил в это. Наивный.
А потом была моя командировка. И его неделя молчания. И моя уверенность, что он собирается с силами, консультируется с юристами. И этот звон серёг в опустевшей квартире.
Когда я вышел от него в тот день, я не сразу поехал. Сидел в машине, смотрел на окно его этажа. Горел свет. Он там. С ней. Они «начинают с чистого листа». На странице, уже испачканной грязными отпечатками.
Я удалил его номер не со злости. С ощущением, что разговор закончен. Мы говорили на разных языках. Он — на языке страха и призрачного комфорта. Я — на языке, которого, возможно, не существует в природе. Языке принципов, которые в его мире стали роскошью, которую он не может себе позволить.
Кто-то скажет, что я плохой друг. Что надо было поддержать, быть рядом, даже если он принял идиотское решение. Может быть. Но я не могу быть рядом с человеком, который добровольно надевает на себя наручники и называет это украшением. Я не могу делать вид, что его новая реальность — это нормально.
Он выбрал своё прощение. Я выбрал своё одиночество. Оба, кажется, заплатили за свой выбор сполна.
А у вас бы хватило сил пройти мимо, если бы вы увидели такое? Или внутренний сыщик всё равно заставил бы лезть в эту грязь, даже зная, что в конце концов останешься один — и правый, и никому не нужный?