Снег падал медленно, лениво, словно нехотя касаясь грязного подмосковного асфальта. В окнах большого загородного дома семьи Вороновых, похожего на имбирный пряник из сказки, горел теплый, манящий свет. Внутри пахло мандаринами, запеченной с яблоками уткой и терпкой свежестью хвои — запах идеального Нового года, который так настойчиво показывают в рекламе майонеза и игристого. Большая семья, уют, смех, звон бокалов — все атрибуты счастья были на месте.
Андрей Воронов, глава семьи, стоял у камина, наблюдая за игрой огня. В свои пятьдесят пять он выглядел на десять лет моложе — подтянутая фигура, благородная седина в густых волосах и тот самый уверенный взгляд человека, который построил свою империю с нуля, пройдя через «лихие девяностые» и не сломавшись. Он не просто заработал деньги, он создал мир — этот дом, эту семью, этот уют. Рядом с ним, словно тихий ангел-хранитель, хлопотала его вторая жена, Марина. Она была младше, мягкая, с добрыми лучистыми глазами, которые, казалось, никогда не знали злости. Марина стала для Андрея тихой гаванью после шторма его первого брака. Она приняла его сына от первого брака, Кирилла, как родного, и подарила ему долгожданную дочь, Лизу.
Кирилл, высокий и по-юношески угрюмый двадцатичетырехлетний парень, сидел в углу огромного дивана, уткнувшись в смартфон. Он был похож на ежика, выпустившего иголки, — внешне колючий, но внутри ранимый. Он чувствовал себя немного чужим на этом празднике жизни, который устроил его успешный отец. Лиза, которой только исполнилось девятнадцать, была его полной противоположностью — живая, как ртуть. Она крутилась перед большим венецианским зеркалом в холле, поправляя блестящее платье цвета шампанского.
— Пап, ну хватит уже гипнотизировать камин, — засмеялась Лиза, подбегая к нему и обнимая за шею. — Иди за стол, скоро куранты бить начнут! А ты все о делах думаешь.
Андрей улыбнулся, погладив дочь по голове. Ее волосы пахли чем-то цветочным и сладким.
— Не о делах, дочка. О вас. Ждем дядю Мишу с семьей, они вот-вот подъедут.
В этот момент в дверь позвонили. Не мелодично, как это делали друзья, а громко, требовательно, почти вызывающе. Андрей нахмурился. Миша, его брат, обычно не утруждал себя звонками, а просто вваливался в дом с громогласным «С Новым годом!». Он медленно пошел открывать, ощущая необъяснимую тревогу. Марина, заметив его напряжение, последовала за ним.
На пороге стояла не шумная семья брата. Там стояла Регина.
Первая жена Андрея. Мать Кирилла. Призрак прошлого, явившийся без приглашения.
Она выглядела как всегда — эффектно и на грани вульгарности. Ярко-красная норковая шуба, распахнутая, несмотря на мороз, под ней — черное платье с глубоким декольте. Слишком много золотых украшений, слишком яркая вишневая помада. В ее хрипловатом голосе уже отчетливо слышались нотки выпитого где-то по дороге коньяка. Регина не появлялась в их жизни лет пять, с тех пор как уехала покорять Турцию с очередным состоятельным ухажером.
— Сюрприз! — пропела она, театрально раскинув руки. — Что, не ждали Снегурочку? А она пришла!
Андрей застыл, рука так и осталась на дверной ручке. Он почувствовал, как внутри все сжалось в ледяной комок.
— Регина? Что ты здесь делаешь?
— Как что? Приехала поздравить сына! Своего единственного, любимого мальчика! — она бесцеремонно протиснулась мимо него в холл, оставляя за собой тяжелый, удушливый шлейф дорогих духов, смешанный с запахом алкоголя. — Кирилл! Сынок! Мамочка приехала!
Марина, побледнев, инстинктивно отступила на шаг. Она слишком хорошо помнила, что каждый, абсолютно каждый визит Регины заканчивался грандиозным скандалом, слезами и опустошением. Но выгнать мать своего пасынка в новогоднюю ночь на мороз было бы верхом жестокости и неприличия.
— Проходи, Регина, — сдержанно, но с усилием сказал Андрей, закрывая дверь от пронизывающего ветра. — Раз уж пришла.
Кирилл, услышав голос матери, вышел в холл. Его лицо, обычно непроницаемое, исказила сложная гримаса — смесь боли, раздражения и застарелой обиды. Он любил ее и ненавидел одновременно.
— Мам? Ты же говорила, что останешься в Анталии на праздники.
— Ой, сынок, там такая скука смертная! Эти турки такие приторные, — Регина бросилась к нему, пытаясь заключить в объятия, но он стоял как каменный истукан, не отвечая на ее порыв. — Решила сделать вам всем большой подарок. Себя! Где моя сменщица? А, вот ты, Мариночка. Все так же цветешь и пахнешь, пока я, несчастная, по миру скитаюсь.
— Здравствуй, Регина, — тихо, но с достоинством ответила Марина. — Проходи к столу. Места всем хватит.
Ужин, который обещал быть теплым и семейным, мгновенно превратился в пытку под напряжением. Регина стала центром внимания, которого так жаждала. Она громко говорила, перебивала тосты, которые пытался произнести Андрей, язвительно комментировала каждое блюдо («Утка суховата, Мариночка, передержала в духовке, с кем не бывает») и без конца подливала себе в бокал шампанское, игнорируя неодобрительные взгляды.
Андрей сидел мрачнее тучи. Он сжимал тонкую ножку бокала так, что казалось, хрусталь вот-вот раскрошится в его пальцах. Он проклинал себя за то, что впустил ее, за свою мягкотелость. Каждый ее взгляд, каждое слово были пропитаны ядом, нацеленным на его новую, счастливую жизнь.
Лиза старалась не смотреть на «тетю Регину», которую видела всего пару раз в жизни и всегда инстинктивно боялась. Эта женщина излучала опасность. Кирилл и вовсе перестал есть, лишь механически ковырял вилкой в салате, чувствуя, как нарастает стыд за мать.
— А помнишь, Андрюша, наш первый Новый год? — вдруг заявила Регина, опрокинув очередной бокал. Ее щеки пылали, а глаза нездорово блестели. — Мы тогда жили в том клоповнике на окраине, в однокомнатной хрущевке. Денег не было даже на елку, мы ветки в парке наломали. Зато какая страсть была! Не то что сейчас, в этом твоем золоченом дворце. Скукотища! Все чинно, благородно. Тоска зеленая.
— Регина, хватит, — жестко оборвал ее Андрей, его голос был тихим, но в нем звенела сталь. — Здесь дети.
— Дети? — она фыркнула, обводя стол пьяным взглядом. — Да какие они дети? Кирюше уже двадцать четыре, Лизе сколько... девятнадцать? Взрослые лбы. Им давно пора знать правду о жизни. О том, что папочка их — далеко не святой, каким хочет казаться.
Марина положила свою прохладную ладонь на руку мужа, пытаясь его успокоить.
— Регина, пожалуйста, давай не будем портить праздник. Скоро куранты.
— А я и не порчу! Я, может быть, душу излить хочу! Выстраданное высказать! — глаза Регины наполнились пьяной обидой. Алкоголь развязал ей язык быстрее, чем кто-либо мог ожидать. — Ты вот, Марина, сидишь тут вся такая правильная. Святая женщина. Жена декабриста. Пригрела чужого ребенка, воспитала... Настоящая мать Тереза.
— Кирилл мне не чужой, — твердо, глядя прямо в глаза Регине, сказала Марина. — Я люблю его как родного сына. И всегда любила.
— Как родного... — протянула Регина с ядовитой, кривой ухмылкой. — А своего-то родить так и не смогла сначала, да? Сколько вы там мучились? Года три? Все по врачам бегали. Пока Лиза не появилась. Чудом, наверное.
Андрей резко встал, с грохотом отодвинув тяжелый дубовый стул.
— Так, все. Праздник окончен. Я вызываю такси. Регина уезжает.
— Не смей меня выгонять! — взвизгнула она, с силой стукнув ладонью по столу. Бокал с красным вином, на которое она перешла после шампанского, упал и разбился. Алая жидкость растеклась по белоснежной скатерти, как кровь на снегу. — Я имею право здесь быть! Я мать твоего наследника! Единственного, кстати, нормального наследника!
— Мама, замолчи! Пожалуйста! — крикнул Кирилл, вскакивая. Его лицо пылало от стыда. — Ты пьяна!
— Я пьяна? Да я трезвее вас всех, живущих во лжи! — Регина шаталась, но устояла на ногах, вцепившись в спинку стула. В ее глазах вдруг мелькнуло что-то злое, отчаянное и победоносное. — Вы все живете во лжи! Двадцать лет! Двадцать лет я молчала, Андрей! Думала, ты оценишь мое великодушие! А ты... ты просто вычеркнул меня, как ошибку молодости! Заменил на эту... тихоню!
— О чем ты говоришь? — голос Андрея стал ледяным. В комнате повисла звенящая тишина. Слышно было только мерное тиканье больших напольных часов в углу, отсчитывающих последние минуты старого года.
Регина посмотрела на бледную Лизу, потом на окаменевшего Кирилла, и остановила свой торжествующий взгляд на Андрее.
— Ты думаешь, ты такой благородный? Думаешь, я тогда, двадцать лет назад, просто так истерики закатывала, когда мы разводились? Ты же забрал у меня Кирилла. Через суд. Сказал, что я плохая мать. Что я гулящая.
— Ты оставила двухлетнего ребенка одного в запертой квартире на трое суток! — рявкнул Андрей, вспомнив тот ужас. — Ты уехала с каким-то хахалем на дачу! Конечно, я его забрал!
— Я была молода! Я хотела жить, а не сидеть в четырех стенах с пеленками! — огрызнулась она. — Но дело даже не в этом. Дело в том, Андрюша, что ты так гордился своим сыном. Твоя кровь, твоя порода, продолжатель династии Вороновых. А на самом деле...
Она сделала эффектную паузу, наслаждаясь властью над ними, над этой минутой. Все замерли в ожидании удара.
— На самом деле, Кирилл — не твой сын.
Эти три слова упали в тишину тяжело, как могильные плиты. Кирилл побледнел так, что стал сливаться со светлой стеной. Марина ахнула, прикрыв рот рукой. Андрей смотрел на свою бывшую жену, не моргая, словно пытался понять, не ослышался ли он.
— Что ты несешь? — прошептал он.
— То и несу! — Регина рассмеялась громким, неприятным смехом. — Помнишь Вадика? Моего инструктора по вождению? Ну, того, симпатичного, к которому ты меня до дрожи ревновал? Так вот, не зря ревновал. Кирилл от него. Я знала это с самого начала. Но промолчала. Потому что с тобой, Андрюша, было сытно, тепло и удобно. А Вадик был нищим студентом из общаги.
Кирилл медленно осел обратно на стул. Казалось, из него выпустили воздух. Весь его мир, все его самоощущение, построенное на том, что он — сын Андрея Воронова, рушилось в одно мгновение. Двадцать четыре года он жил, зная, кто он. А теперь... кто он?
— Ты врешь, — сказал Андрей, но в его голосе уже не было прежней уверенности. Слишком много деталей сходилось в его памяти.
— Сделай тест ДНК, если не веришь, — лениво пожала плечами Регина, наливая себе вина в уцелевший бокал мужа. — Хотя зачем тратиться? Просто посмотри на него. У него же нос Вадика, и подбородок этот его, немного скошенный. А у тебя — волевой, квадратный. Я все эти годы смотрела на вас и смеялась про себя. Ты с таким пафосом растишь чужого выродка, Андрей! А свою родную дочь... — она запнулась, бросив быстрый, испуганный взгляд на Марину.
Регина вдруг поняла, что сказала лишнее. Слишком лишнее. Алкогольный туман в ее голове на секунду рассеялся, уступив место леденящему страху. Она прикусила язык, но было поздно. Слово вылетело.
— Что «родную дочь»? — тихо, но отчетливо спросила Марина. Ее голос дрожал.
— Договаривай, — приказал Андрей. Он медленно подошел к ней вплотную, и Регина почувствовала физическую угрозу, исходившую от него. — Что ты сказала про дочь?
— Ничего... — пробормотала Регина, отступая на шаг. — Я просто... оговорилась. Пьяная я, что с меня взять.
— Нет, ты не оговорилась, — вдруг сказала Лиза. Она встала из-за стола, глядя на Регину во все глаза, в которых не было детского страха, а было требование. — Ты что-то знаешь про меня?
Регина молчала, затравленно оглядываясь по сторонам. Эффект бомбы, которую она так хотела взорвать, оказался мощнее, чем она планировала. Она хотела унизить Андрея, лишив его сына. Но вторая часть тайны... она была опаснее для нее самой.
— Говори! — Андрей схватил ее за локоть. Его пальцы были как стальные тиски.
— Отпусти! Мне больно! — взвизгнула Регина. — Ладно! Ладно, отпусти! Хотите правду? Всю? Получайте! Пусть этот Новый год вы запомните навсегда!
Она вырвала руку и, поправив сбившуюся прическу, выпалила, глядя на Марину с мстительным торжеством:
— Лиза — не твоя дочь. Она не дочь Марины.
Марина медленно поднялась. Ее лицо стало белым, как скатерть, на которой растекалось вино.
— Ты... ты сошла с ума? Я рожала ее! В роддоме номер четыре! Андрей был со мной!
— Ты рожала, — кивнула Регина, наслаждаясь произведенным эффектом. — Ты рожала мертвого ребенка, Мариночка. Или ты забыла, как тебе сделали экстренное кесарево под общим наркозом, а потом главный врач сказал, что девочка «очень слабенькая» и ее сразу унесли в реанимацию для новорожденных?
В комнате стало так тихо, что было слышно, как за окном яростно воет вьюга.
— Это бред... больной бред... — прошептала Марина, качая головой. — Мне ее принесли через три дня. Мою Лизоньку.
— Тебе принесли другую девочку, — жестко, отчеканивая каждое слово, сказала Регина. — Мою девочку.
Теперь уже Андрей пошатнулся. Он схватился за спинку стула, чтобы не упасть.
— Твою?
— Да! — крикнула Регина, и из ее глаз вдруг брызнули пьяные, злые слезы, размазывая дорогую тушь по щекам. — Я была беременна тогда же, когда и ты, Марина. От того же Вадика. Только я скрывала. Я жила тогда с ним, в нищете, в съемной комнате. Я не хотела этого ребенка! Я пришла в тот же роддом, рожать, чтобы отказаться от нее. У меня там работала подруга, акушерка. Она мне все и рассказала про вас. Про то, как жена богатого Воронова не может родить.
Регина всхлипнула, вытирая нос шелковой салфеткой.
— У тебя, Марина, родилась девочка с тяжелейшим пороком сердца, несовместимым с жизнью. Она умерла через два часа после рождения. А я, через несколько часов после тебя, родила абсолютно здоровую, крепкую девку. И я знала, что если оставлю ее себе — мы сдохнем с голоду. Акушерка... она все устроила. За большие деньги от твоего мужа, который умолял врачей спасти ребенка любой ценой. Они подменили детей. Твою мертвую девочку записали как отказника от какой-то бомжихи, чтобы не портить статистику роддома и не травмировать «важного клиента». А мою дочь отдали вам.
Она повернулась к Лизе, которая стояла, закрыв рот руками, и смотрела на Регину с ужасом и отвращением.
— Вот так, Лизонька. Ты — моя дочь. И дочь того самого Вадика. Вы с Кириллом — родные брат и сестра. По одной матери и по одному отцу. А Андрей и Марина вам никто. Просто богатые опекуны, которые купили себе игрушки.
Регина закончила свою речь и победно оглядела руины, которые создала. Она ожидала истерики, криков, взаимных обвинений. Она хотела разрушить их идеальный мир, потому что ее собственный был разрушен давно и бесповоротно.
Но Андрей молчал. Он смотрел на Кирилла, потом на Лизу. В его голове, как в ускоренной кинохронике, проносились годы. Первый неуверенный шаг Кирилла. Первый корявый рисунок Лизы с надписью «папе». Как он учил сына водить машину на старом «жигуленке». Как он заплетал Лизе косички, когда Марина слегла с гриппом. Кровь? Гены? Какое это имело значение по сравнению с тысячами прожитых вместе дней?
Марина, преодолев первый шок, подошла к Лизе и крепко, отчаянно обняла ее. Лиза уткнулась ей в плечо, ее хрупкое тело содрогалось от беззвучных рыданий.
— Мама... это правда? Мамочка...
— Ты моя дочь, — твердо, как клятву, произнесла Марина, гладя ее по волосам. — Ты моя дочь, слышишь? Никто и никогда не сможет сказать мне обратного. Я тебя чувствовала под сердцем. Я тебя родила. Мое сердце тебя родило.
Андрей поднял голову. В его глазах не было того гнева и унижения, которого ждала Регина. Там была глубокая боль, но еще там было что-то другое. Холодная, стальная решимость.
Он подошел к Кириллу, который сидел, ссутулившись, опустив голову, словно преступник на скамье подсудимых. Андрей положил тяжелую отцовскую руку ему на плечо.
— Встань, сын.
Кирилл поднял на него глаза, полные слез и отчаяния.
— Пап... я не знал... я правда... Я не такой, как она...
— Встань, я сказал.
Кирилл медленно поднялся. Они были одного роста. Два высоких, сильных мужчины.
— Ты слышал, что она сказала? — спросил Андрей, глядя ему прямо в глаза, не давая отвести взгляд.
— Слышал... Что я тебе не родной. Что я... сын какого-то Вадика.
— Чушь собачья, — отрезал Андрей. — Главное, что она сказала, — это то, что ты и Лиза — родные брат и сестра. Полнокровные.
Он повернулся к Регине, которая растерянно моргала, совершенно не понимая, почему ее триумфальный сценарий пошел наперекосяк.
— Ты хотела нас уничтожить, Регина? — тихо, почти безэмоционально спросил Андрей. — Ты думала, что скажешь мне про ДНК, и я вышвырну Кирилла на улицу, как щенка? Ты думала, скажешь Марине, что она не рожала Лизу, и она перестанет ее любить? Ты очень плохо нас знаешь.
— Но... но это же правда! — пролепетала Регина, теряя свою спесь. — Они вам чужие!
— В этой семье, — голос Андрея зазвенел, наполнив всю комнату, — чужих детей нет. И не было. Никогда.
Он подошел к Марине и Лизе, обнял их обеих одной мощной рукой, а второй притянул к себе Кирилла. Они встали тесным, нерушимым кругом, спиной к Регине, вытесняя ее из своего мира.
— Ты, Регина, родила их, — сказал Андрей, не оборачиваясь. — Но матерью ты не стала ни одному, ни второму. Ты бросила Кирилла ради мужика. Ты хотела бросить Лизу в роддоме ради легкой жизни. Ты — просто биологический инкубатор. А мы — семья.
Марина подняла заплаканное, но светлое лицо.
— Спасибо тебе, Регина, — вдруг сказала она.
Регина поперхнулась воздухом от изумления.
— За что?!
— За то, что подарила мне дочь. Если бы не та подмена... у меня бы сейчас никого не было. Мое сердце было бы разбито. А так у меня есть Лиза. И у меня есть Кирилл. Они — наши дети. И то, что они родные друг другу по крови — это даже лучше. Это значит, что они никогда не будут одиноки в этом мире. Они всегда будут друг у друга.
Кирилл вдруг выпрямился. Он посмотрел на Лизу совершенно новым взглядом. Не просто как на младшую сестренку, которая иногда раздражает, а как на самого близкого человека на земле, с которым его связывает нечто большее, чем просто фамилия Вороновы.
— Уходи, — сказал Кирилл, глядя на Регину без ненависти, но с холодной окончательностью. — Пожалуйста, уходи.
— Сынок... — Регина сделала последний, отчаянный шаг к нему.
— Я не твой сынок, — жестко, но спокойно ответил он. — Моя мать стоит вот здесь. Ее зовут Марина. А мой отец — Андрей. А ты... ты просто женщина, которая зашла испортить нам праздник. У тебя не вышло.
Регина стояла посреди роскошной гостиной, красивая, нарядная и абсолютно, сокрушительно одинокая. Ее тайна, которую она берегла как оружие массового поражения двадцать лет, выстрелила в нее саму. Она думала, что кровь решает все. Но оказалось, что любовь, забота, бессонные ночи у детской кроватки и двадцать лет общей жизни значат неизмеримо больше, чем случайный набор хромосом.
Она молча, как побитая собака, развернулась, подхватила свою дорогую сумочку и вышла в холодный холл. Через мгновение беззвучно хлопнула тяжелая входная дверь.
В гостиной снова стало тихо. И в эту тишину ворвался первый удар курантов.
Андрей посмотрел на свою семью. На своих детей.
— Ну что, — сказал он, и голос его немного дрогнул. — Шампанское открывать будем? Или так посидим?
Лиза всхлипнула и вдруг рассмеялась сквозь слезы.
— Будем, пап. Только давай другую бутылку. Ту, что на столе, тетя Регина испортила.
Марина вытерла слезы и улыбнулась. Она посмотрела на Кирилла, потом на Лизу. Теперь, когда пелена спала, она видела в них общие черты — тот самый разрез глаз, форму носа, о которых говорила Регина. Но это не пугало ее. Наоборот, это делало картинку цельной. Пазл, которого не хватало, встал на место.
— Знаете, — сказал Кирилл, сноровисто открывая новую бутылку шампанского. Пробка с громким хлопком вылетела в потолок, и легкий дымок поднялся к хрустальной люстре. — А ведь это и правда лучший подарок. Теперь я точно знаю, что Лизка — моя родная сестра. И никто никогда не сможет сказать, что мы сводные.
— Точно, — улыбнулась Лиза, прижимаясь к брату и вытирая слезы о его свитер. — Теперь ты от меня точно не отделаешься, братец. Генетика — вещь упрямая.
Они чокнулись бокалами под финальные удары курантов. Андрей крепко обнял Марину и поцеловал ее в висок.
— С Новым годом, любимая.
— С Новым годом, — прошептала она в ответ. — С новым счастьем.
За окном, в темноте новогодней ночи, растворялись огни удаляющегося такси, увозя женщину, которая так и не поняла главного: родство — это не то, что записано в свидетельстве о рождении. Родство — это то, что создается годами за общим столом, в общих бедах и общих, пусть и выстраданных, радостях. И в доме Вороновых в ту ночь это поняли так ясно, как никогда прежде. Их семья не разрушилась. Она переродилась, став только крепче.
