Какую цену имеет наша общая человечность? Этот вопрос обретает неожиданную остроту на фоне заявления общественного деятеля Вадима Попова. Он предложил кардинальную реформу: полностью лишить пенсии россиян, не проработавших ни дня, закрепив это в Конституции. «Эти тунеядцы не вносят вклад в государство», — цитирует его издание «Абзац». Звучит жестко и на первый взгляд логично — зачем платить тем, кто не платил взносы? Но если отвлечься от эмоционального слова «тунеядцы» и всерьез разобрать саму идею, мы увидим не решение проблемы, а создание куда более глубоких социальных трещин.
Пенсионная система во многих странах мира — это сложнейший социальный договор между поколениями. Это обещание, которое общество дает человеку: какую бы жизнь ты ни прожил, в старости ты не окажешься за гранью выживания. Это не награда за трудовой подвиг, а одна из тех основ, что отличают цивилизацию от дикого поля; развитые страны от несостоявшихся государств, коих полно в Африке, к примеру.
Предложение разорвать этот договор для целой категории граждан — даже если их не так много — меняет саму суть государства. Оно превращает его из гаранта безопасности в менеджера, который оценивает полезность человека по его трудовой книжке.
Важно отметить, что сам Попов, судя по публикации, делает важное уточнение: он предлагает сохранить выплаты для инвалидов и женщин, воспитывающих детей. Это признание того, что не всякий «не-труд» равен тунеядству. Но здесь же и кроется главная ловушка его предложения. Кто тогда попадет в категорию «никогда не работавших», лишенных всего? А три пять лет трудового стажа, это «работал» или «никогда не работал»? А год трудового стажа? А женщины, воспитывающие детей, должны делать это всю жизнь до пенсионного возраста? А люди с неоформленными ментальными расстройствами, не способные к системной занятости, но и не добившиеся инвалидности? А те, чей труд в «серой» зоне просто не оставил официального следа?
Социальный лифт сломан, а общественный деятель предлагает наказать тех, кто в нем застрял, отобрав у них даже символическое обеспечение в старости. Это не стимул, а приговор.
Его второе предложение — повысить минимальный стаж для социальной пенсии — также вызывает вопросы. Социальная пенсия и так является последним рубежом, минимальным гарантированным уровнем. Повышая планку, мы рискуем оставить за бортом не «тунеядцев», а тех, чья карьера была прервана кризисами, болезнями, необходимостью ухода. Идея же создания «программ помощи» для таких людей звучит расплывчато. Помощь — это часто унизительная и временная подачка. Пенсия — это гарантированное право. Подмена одного другим ведет к росту зависимости и унижения, а не к решению проблемы.
Да, пенсионная система России нуждается в честном и сложном разговоре. Но этот разговор должен вестись не на языке лишения последних гарантий, а на языке построения умной, многоуровневой модели. Ее краеугольным камнем должен оставаться базовый социальный минимум для всех граждан преклонного возраста — как признак того, что государство не бросает своих. На эту основу должны надежно ложиться солидарные страховые пенсии, размер которых честно и прозрачно зависит от стажа и зарплаты. И третьим этажом — реально работающие частные накопления. Только так можно создать справедливую систему.
В конечном счете, мера здоровья общества — не в том, как оно поощряет успешных, а в том, как оно относится к самым слабым и незащищенным. Общество, которое готово финансово «обнулить» своего немощного старика, перечеркивая всю его жизнь, каким бы сложным путем она ни шла, теряет нечто гораздо большее, чем деньги. Оно теряет ту самую связь, которая делает нас не просто населением, а сообществом, где у каждого есть достоинство и право на старость без страха.