Конфликт в семье Громовых назревал годами. Вера Степановна всегда пыталась влиять на воспитание внука: водила его в храм на причастие, дарила иконки и читала жития святых вместо сказок.
Родители мальчика, особенно Сергей, этому мягко сопротивлялись. В подростковом возрасте Антон, открыв для себя науку, начал задавать бабушке вопросы. Сначала невинные:
— Бабушка, а как Ной всех животных разместил в ковчеге?
Потом всё сложнее. Диалог не получался. Бабушка отвечала догмами или обвинениями в "бесовском любопытстве".
Последней каплей для Веры Степановны стала школьная конференция, где Антон с блеском занял первое место с докладом "От Большого взрыва до тёмной материи: эволюция вселенной".
Она пришла в ярость, увидев в этом прямое богоборчество. С тех пор женщина стала настаивать на том, что в Антона "вселился дух гордыни и отрицания", и требовала от Татьяны "принять меры".
Пасхальный ужин должен был стать примирением. Антон пообещал матери вести себя прилично.
Вера Степановна пообещала не провоцировать внука. Однако обе стороны знали, что лгут.
*****
Квартира Веры Степановны в Пасху напоминала скромный филиал церковной лавки.
Лампадки перед иконами в каждом углу, веточки вербы за киотом, на столе — освящённые в ночь на воскресенье куличи, пасхи в виде пирамидок и крашеные яйца.
Воздух в квартире был приторный от запаха мака, молока, творога и восковых свечей.
Отец Владимир, в рясе поверх гражданской одежды, благодушно беседовал с Верой Степановной о предстоящем ремонте иконостаса.
Антон сидел, уткнувшись в телефон, где у него был открыт научпоп-канал об эволюции религии.
Он был в галстуке и пиджаке. Сам его надевать мальчик не хотел. Это была материнская ультимативная просьба.
Татьяна нервно поправляла салфетки на столе, а Сергей хмуро изучал узор на скатерти.
— Ну, что же, дорогие мои, — начала Вера Степановна торжественно, после того как отец Владимир прочитал под нос себе коротенькую молитву. — Христос воскресе!
— Воистину воскресе! — хором, но с разной степенью энтузиазма ответили остальные.
Антон тоже пробормотал что-то невнятное себе под нос, не отрываясь от экрана.
— Антоша! — строго окликнула его бабушка. — Отложи эту... шайтан-машину. За столом, в такой день сидишь с этой... ерундой... Там еще и читаешь черти что...
Антон вздохнул,положил телефон лицом вниз.
— Воистину воскресе, бабушка. С праздником!
— Вот так-то лучше, — смягчилась Вера Степановна. Она взяла в руки самое красивое, расписанное воском яйцо. — Теперь, по традиции, нужно разговеться. Каждый должен съесть хоть кусочек освящённой пищи, чтобы благодать сошла на весь год. Особенно ты, Антон. Тебе больше всех нужно. Чтобы Господь вразумил твой ум, отвратил от вредных книжек и наставил на путь истинный.
Антон почувствовал, как у него сжимается желудок. Это был не просто кусочек кулича, а акт подчинения.
— Бабушка, я не голоден. Спасибо.
— Не в голоде дело! — голос старушки зазвенел. — Это не просто еда! Это — святыня! Освящённая в храме! Она благодать в себе несёт! Ты что, благодати боишься?
— Я не верю в магические свойства еды, — спокойно, но чётко сказал Антон. Он смотрел не на бабушку, а на отца Владимира, как бы ища у него поддержки. — Я верю в калории, белки и углеводы. А благодать, если она существует, должна действовать как-то иначе. Без участия моего желудка.
Отец Владимир крякнул, собираясь что-то сказать, но Вера Степановна его опередила. Её лицо побелело.
— Что?! Что ты сказал? Магические свойства?! Да как ты смеешь, сопляк безродный! Это тебе не твои учебники по анатомии, где человека, созданного по образу и подобию, как лягушку потрошат! Это — таинство!
— Вера Степановна, успокойтесь, — тихо вмешалась Татьяна. — Антон, просто возьми кусочек, не устраивай сцену.
— Нет, мам! — Антон повернулся к ней. Его глаза горели. — Почему я должен делать вид, что верю во что-то, во что не верю? Это лицемерие! Я не хочу лицемерить за своим же столом!
— Это не твой стол! — крикнула Вера Степановна. — Это мой дом! И в нём будут чтить то, что я чту! Ты съешь этот кулич и будешь благодарить Бога, что у тебя ещё есть бабушка, которая о твоей погибающей душе печётся!
— Моя душа не погибает! Она просто не нуждается в ваших костылях! — выпалил Антон, уже не сдерживаясь. — Я верю в факты, в доказательства и в науку, которая лечит болезни и запускает спутники! А вы верите в то, что съев кулич, ты станешь лучше. Это же первобытное, магическое мышление! Тотем и табу!
Слова "тотем и табу" стали окончательной точкой невозврата. Для Веры Степановны они прозвучали как самое страшное кощунство. Она вскочила, её трясло.
— Слышишь, отец Владимир?! Слышишь, Таня?! Он называет Святые Дары — тотемом! В нём точно бес сидит! Бес гордыни и отрицания! Его надо отчитывать! Изгонять!
Отец Владимир поднял руки, пытаясь успокоить:
— Вера Степановна, не надо так, подростковый максимализм, всё пройдёт...
— Не пройдёт! — завопила она. — Пока мы тут сидим, он свою душу дьяволу продаёт! Антон, я тебе приказываю как старшая: возьми и съешь! Иначе... иначе я не знаю, что с тобой сделаю!
Это "приказываю" взорвало Антона. Он тоже вскочил, его стул с грохотом упал назад.
— Я не солдат и не буду этого делать! И вы не имеете права мне приказывать! Ваша вера — это ваш выбор. А мой выбор — не верить. И точка!
Вера Степановна, обезумев от гнева и, как ей казалось, святой ревности, схватила со стола то самое крашеное яйцо, которое держала в руках вначале.
— Прими... прими благодать, негодник! — выкрикнула она и, не целясь, с силой швырнула яйцо в внука.
Яйцо, пущенное с неожиданной силой, пролетело короткое расстояние и жёстко ударило Антона прямо в лоб.
Раздался глухой, костяной стук. Антон ахнул от неожиданности и боли, отшатнулся, потирая быстро краснеющее пятно.
В его глазах, полных сначала шока, а потом дикой, животной обиды, промелькнули слёзы.
Наступила секунда ошеломлённой тишины. Все замерли, наблюдая, как на лбу у подростка растёт красная метка — клеймо семейного конфликта.
И тогда в Антоне что-то оборвалось. Всё его рациональное, научное, критическое мышление испарилось, уступив место чистой, примитивной ярости оскорблённого подростка, которого ударили.
Он резко взмахнул рукой и смахнул со стола на пол всю тарелку с освящёнными куличами и пасхами.
Фарфор с оглушительным грохотом разбился, творожная масса разлетелась по старому паркету, куличи покатились, как обезглавленные тела.
— На те! — закричал он, срывающимся на визг голосом. — Ешьте вашу благодать с пола! Молитесь на неё! Может, она вам поможет убрать этот бардак в головах!
Картина разрушения святыни стала для Сергея, до этого молчавшего, как красная тряпка.
Он увидел в действии сына не защиту, а глумление, и не над бабушкой, а над чем-то большим — над уважением к старшим, к чему-то сакральному, даже если он сам в это не верил.
— Ах ты, негодник! — проревел он, впервые за много лет теряя самообладание. — Это святотатство! Да как ты смеешь!
И, не помня себя, он со всей силой ударил Антона по лицу. Удар был тяжёлым, взрослым.
Антон не удержался на ногах и рухнул на пол, рядом с разбитыми куличами, хлюпая в творожной массе.
— Сергей! Что ты делаешь?! — завизжала Татьяна, бросаясь к сыну.
Но тут в драку вступила Вера Степановна. Увидев, как её сын ударил внука, она, в своём искажённом восприятии, решила, что это — "наказание Господне через руки Сергея". И это её вдохновило.
С криком: "Так ему! Наказывай богомерзкое отродье!" — она набросилась на Татьяну, которая пыталась прикрыть собой Антона, и стала бить её по спине и плечам костлявыми кулаками: "Это ты виновата, порождение непутевое! Ты разрешила ему богохульствовать!"
Татьяна, оглушённая ударом по лицу сына и атакой свекрови, впервые в жизни вышла из себя.
Она с силой оттолкнула Вера Степановну. Та, поскользнувшись на размазанной пасхе, упала на попу с глухим стуком.
Отец Владимир, пытавшийся всё это время что-то кричать и разнимать их, оказался в центре хаоса.
Сергей, пытаясь оттащить жену от матери, толкнул его. Батюшка, споткнувшись о ножку опрокинутого стула, полетел вперёд, накрыв собой остатки праздничного стола.
Миска с тертым хреном опрокинулась ему прямо на голову, ослепляя и вызывая дикие спазмы в горле и носу.
Он захлёбывался и кашлял, беспомощно барахтаясь среди салатов и яичной скорлупы.
Антон, приподнявшись, не сказал ни слова. Он вытер рукавом кровь с губы, размазав её по лицу вместе с творогом, а затем посмотрел на отца — тот замер, увидев в его взгляде ненависть.
Молча, шатаясь из стороны в сторону, он направился к выходу. По пути мальчик наступил на упавшее пасхальное яйцо, оно хрустнуло под ногой. Этот звук, казалось, всех привел в чувства.
— Антон! — громко крикнула ему вслед Татьяна. — Остановись! Подожди! Так нельзя!
Однако сын не обернулся на ее зов. Дверь за ним с громким хлопком закрылась.
В квартире воцарилась тишина, нарушаемая только хриплым кашлем отца Владимира, всхлипываниями Веры Степановны и тяжёлым дыханием Сергея.