Надежда жила с Кириллом третий год. Жили тихо, без показного счастья, без громких слов и обещаний. Он был разведён, она не из тех женщин, что стремятся непременно поставить штамп в паспорте. Их устраивало это негласное согласие: он приходил с работы, она накрывала на стол, по вечерам они пили чай на кухне и говорили о простых, будничных вещах.
Кирилл был человеком спокойным, даже немного усталым. В прежнем браке у него не родилось детей, осталась лишь падчерица Люба, дочь его бывшей жены. Девушке было девятнадцать лет, и после развода Кирилл почти не видел её. Иногда она звонила, говорила сухо, будто выполняла обязательство. Надежда знала о ней немного и старалась не расспрашивать: прошлое Кирилла она принимала без лишних вопросов.
В тот день Надежда вернулась с работы раньше. Квартира была наполнена непривычной суетой. В прихожей стояли чужие кроссовки, у стены словно притаилась дорожная сумка. Из комнаты доносились голоса.
— Надя, ты уже пришла? — Кирилл вышел ей навстречу и как-то виновато улыбнулся. — Познакомься, это Люба.
Девушка поднялась с дивана. Худенькая, с длинными тёмными волосами, она смотрела внимательно и настороженно. В её взгляде не было ни смущения, ни радости, только холодное любопытство.
— Здравствуйте, — сказала она, чуть растягивая слова.
— Здравствуй, — ответила Надежда, чувствуя, как внутри поднимается тяжёлое, необъяснимое беспокойство.
За ужином Кирилл рассказал, что Люба поживёт у них некоторое время. С матерью у неё не сложилось, жить было негде. Он говорил мягко, уговаривал, словно заранее знал, что Надежда будет против.
— Это ненадолго, — повторял он. — Любе просто нужно время.
Надежда молчала. Она чувствовала себя хозяйкой в этом доме, но впервые не решалась сказать вслух своё недовольство. Внутри боролись жалость и тревога. Ей не хотелось быть жестокой, не хотелось выглядеть женщиной, которая выгоняет девчонку на улицу.
Люба же быстро освоилась. Уже на следующий день она свободно хозяйничала на кухне, перекладывала вещи в шкафах, оставляла после себя чашки с недопитым чаем. С Кириллом она была подчеркнуто ласкова, то и дело обращалась к нему за помощью, за советом, словно стараясь напомнить о прежней близости.
Надежда всё это видела и молчала. Она убеждала себя, что это временно, что девушка просто растеряна и не знает, как себя вести. Но с каждым днём напряжение в доме росло. Люба смотрела на Надежду всё более открыто и всё менее дружелюбно, а в её словах начали проскальзывать странные намёки.
— А вы поздно вчера вернулись, — как-то сказала она за завтраком, не глядя прямо. — Я думала, вы с Кириллом были вместе.
Надежда подняла глаза, но Люба уже делала вид, что занята телефоном.
Кирилл не замечал этих мелочей. Он радовался, что может помочь, чувствовал себя нужным. А Надежда всё чаще ловила себя на мысли, что в собственном доме она стала лишней.
Первые скандалы начались незаметно, словно из ничего. Кирилл вдруг стал молчаливым, раздражительным. Он отвечал односложно, уходил в себя, всё чаще задерживался на работе. Надежда списывала это на усталость, на перемену в привычном укладе, старалась не задавать лишних вопросов.
Однажды вечером он сказал, не глядя на неё:
— Ты вчера была в ресторане?
Надежда удивлённо подняла голову.
— В каком ресторане?
— Люба видела тебя с каким-то мужчиной.
Слова прозвучали спокойно, но в них было недоверие. Надежда почувствовала, как внутри всё похолодело.
— Кирилл, ты что такое говоришь? Я после работы сразу домой пришла.
Он пожал плечами.
— Может, Люба ошиблась. Но она сказала уверенно.
Надежда промолчала, хотя обида больно сжала горло. Она почувствовала, что между ними появилась трещина.
Через несколько дней история повторилась. Люба как бы между прочим заметила, что видела Надежду в машине с мужчиной возле торгового центра. Кирилл уже не задавал вопросов. Он просто замкнулся, стал смотреть с подозрением, словно искал подтверждения услышанному.
В доме стало тяжело. Разговоры обрывались, тишина давила. Люба ходила тихо, почти незаметно, но её присутствие ощущалось в каждом углу. Она умела появляться в нужный момент, ловить обрывки разговоров, подбрасывать новые сомнения.
— Ты слишком много работаешь, — сказала она Кириллу однажды. — Не боишься, что Надежде станет скучно одной?
Он ничего не ответил, но после этого разговора между ним и Надеждой произошёл первый настоящий скандал. Он упрекал её в холодности, в отстранённости, она не понимала, откуда взялись эти обвинения. Слова звучали резко, непривычно грубо.
Надежда плакала ночью, уткнувшись в подушку, стараясь не разбудить Кирилла. Утром она позвонила матери.
— Мам, у нас дома стало невыносимо, — сказала она, с трудом сдерживая слёзы. — Эта девочка… она будто нарочно всё портит.
Вера Васильевна выслушала её внимательно, не перебивая.
— Надя, — сказала она наконец, — ты слишком добрая. Если человек лезет в чужую семью, его надо ставить на место. Выгони её.
— Я не могу, мам, — тихо ответила Надежда. — Мне её жалко. Она же молодая, одна.
— Жалость — плохой советчик, — резко сказала мать. — Она не так проста, как тебе кажется.
Надежда положила трубку, но слова матери не принесли облегчения. Она продолжала терпеть, убеждая себя, что всё уладится само собой.
Тем временем Люба всё чаще оставалась с Кириллом наедине. Она говорила о своей матери, о том, как тяжело им было вдвоём, как Кирилл всегда был для них опорой. В её голосе звучала скрытая просьба, почти упрёк.
Надя чувствовала, как её вытесняют, как медленно, но уверенно рушится её спокойная жизнь. Она ещё надеялась, что Кирилл разберётся, что правда всплывёт сама. Но каждый новый день приносил лишь новые сомнения и новые обиды, и дом, который когда-то был тихим и тёплым, становился местом постоянного напряжения и недоверия.
Вера Васильевна приехала без предупреждения. Надежда как раз собиралась на работу, когда в дверь позвонили. Увидев мать на пороге, она растерялась и одновременно почувствовала облегчение, будто вместе с ней в квартиру вошла защита.
— Ну, показывай, как вы тут живёте, — сказала Вера Васильевна, снимая пальто и внимательно оглядывая прихожую.
Люба вышла из комнаты не сразу. Она остановилась в дверях, оценивающе посмотрела на гостью, но поздоровалась вежливо, почти подчеркнуто учтиво.
— Значит, ты и есть Люба, — сказала Вера Васильевна ровным голосом. — Поговорить нам надо.
Кирилла дома не было. Это обстоятельство Вера Васильевна сочла удачным. Она прошла на кухню и жестом пригласила Любу сесть напротив. Надежда осталась у двери, не зная, вмешиваться или нет.
— Ты живёшь здесь временно, — начала Вера Васильевна без предисловий. — Это дом моей дочери. И ты обязана это понимать.
Люба усмехнулась.
— Я никому не мешаю, — ответила она. — Это Кирилл меня сюда позвал. Кирилл живёт здесь потому, что у Нади есть квартира, — спокойно, но жёстко сказала Люба. — Ему так удобно. А любит он мою маму. Всегда любил.
Надежда вздрогнула, словно её ударили. Вера Васильевна медленно выпрямилась.
— Ты сейчас что сказала? — спросила она, понизив голос.
— Правду, — пожала плечами Люба. — Я обещала маме, что верну его. И я это сделаю.
Вера Васильевна встала.
— Собирай вещи и уходи, — сказала она. — Из чужого дома.
Люба посмотрела на неё с вызовом, но промолчала. Она поднялась и ушла в комнату, громко хлопнув дверью.
Вечером Вера Васильевна уехала, а Надежда осталась одна с услышанными словами. Когда Кирилл вернулся, она не стала тянуть.
— Кирилл, — сказала она тихо, — Люба сказала, что ты живёшь со мной только из-за квартиры. Что любишь её мать.
Он побледнел.
— Что за глупости? — вырвалось у него. — Кто тебе это сказал?
— Она, твоя падчерица. И сказала такое при моей маме.
Кирилл долго молчал. Потом вдруг резко надел куртку.
— Пойдём, — сказал он. — Сейчас.
Она не успела ничего спросить. Он почти силой вывел её из квартиры, поймал такси. Уже в дороге сказал:
— Я жил с Леркой из жалости. Ей было тяжело одной растить дочку. Любви там не было давно. А с тобой… — он замолчал, подбирая слова. — Я не хочу тебя потерять.
В ЗАГСе они подали заявление. Всё происходило быстро, почти нереально. Надежда подписывала бумаги дрожащей рукой, всё ещё не веря, что это не сон.
Когда они вышли на улицу, Кирилл крепко сжал её ладонь.
— Теперь пусть кто угодно говорит что угодно, — сказал он. — Я свой выбор сделал.
Надежда молча кивнула и ей стало спокойно.
Они расписались тихо, без гостей и пышных слов. Надежда пришла в ЗАГС в простом светлом платье, которое выбрала наспех, не придавая значения внешней стороне происходящего. Для неё важнее было другое, ясность, наконец наступившая после долгих сомнений. Кирилл держался уверенно, словно этим шагом он окончательно закрыл дверь в прошлую жизнь.
Когда они вернулись домой, Люба уже знала. Она сидела в комнате, не включая свет, и, увидев их, сразу всё поняла. Лицо её побледнело, губы задрожали.
— Ты обещал, — вырвалось у неё. — Ты всегда говорил, что мы семья.
— Люба, — спокойно сказал Кирилл, — мы давно не семья. И никогда ею не были так, как ты себе придумала.
Она заплакала, не скрывая слёз. Говорила сбивчиво, что мать ждёт его, что всё можно вернуть, что Надежда временная. Кирилл слушал молча, не перебивая, а потом твёрдо сказал:
— Тебе нужно уехать. Я помогу с вещами, с деньгами на первое время, но жить здесь ты не будешь.
Люба собиралась быстро, словно боялась передумать. В её слезах было больше злости, чем горя. У двери она остановилась, посмотрела на Надежду долгим, тяжёлым взглядом, но ничего не сказала.
Когда за ней закрылась дверь, в квартире стало необычно тихо. Эта тишина была не давящей, а лёгкой, словно дом наконец выдохнул.
Позже Кирилл позвонил бывшей жене. Разговор был коротким и холодным. Он сообщил о своём решении и попросил больше не вмешиваться в его жизнь. Надежда не слышала слов, но по его лицу поняла: прошлое окончательно осталось позади.
Вечером они сидели на кухне, пили чай. Всё было так же, как раньше, и в то же время иначе. Надежда смотрела на мужа и думала о том, как легко можно потерять доверие и как трудно его вернуть.
Где-то далеко Люба плакала, обвиняя Надежду, судьбу, себя. Она не сдержала обещание, данное матери. Кирилл не вернулся. Их прежняя жизнь осталась лишь воспоминанием, которое уже нельзя было оживить.
Надежда же чувствовала уверенность. Она знала, что впереди будут трудности, но теперь они будут проходить их вместе, не оглядываясь на чужие игры и чужую ложь.