Максим и Арина жили вместе два года. Родители мужчины знали о его девушке, даже виделись пару раз, но каждая встреча заканчивалась холодным вежливым отчуждением.
Арина не носила юбки ниже колена, не собиралась венчаться "пока не поймём, что это нужно" и позволяла себе рассуждать об эволюции за столом.
Для Ковалёвых это был вызов. Особенно болезненной была история с прошлым Рождеством, когда Арина, пытаясь помочь будущей свекрови, купила для сочива не тот "благословенный" сорт пшеницы.
Галина Степановна потом месяц вспоминала это как личное оскорбление. Максим, разрываясь, умолял Арину "просто перетерпеть" праздник.
— Они не злые, они просто другие. Папу не переубедишь, маму не перевоспитаешь. Просто улыбайся и кивай, ради меня.
Арина, любя его, согласилась. Весь день 6 января она провела на кухне с Галиной Степановной, резала овощи на винегрет, терла хрен для холодца, молча слушая бесконечные нотации о том, какая рыба постнее и как правильно красить яйца луковой шелухой.
Девушка надела темное платье с длинными рукавами, спрятала яркие сережки и чувствовала себя актрисой на провальной роли.
*****
Стол в гостиной, накрытый белой скатертью, ломился от постных изысканных яств: сочиво с маком и медом, грибная кулебяка, рыба заливная, винегрет и соленья.
В красном углу горела лампада перед образом Спасителя. Отец Геннадий, облаченный в рясу, благодушно беседовал с Сергеем Петровичем о сложностях ремонта церковной кровли.
Арина сидела, выпрямив спину, и старалась не привлекать к себе внимания. Максим нервно теребил салфетку под столом.
— Ну что, дорогие, — начал Сергей Петрович, поднимая рюмку с кагором. Его голос, низкий и властный, заполнил комнату. — Поздравляю всех с наступающим великим праздником Рождества Христова! Праздником чистоты, смирения и семейного очага.
Он обвел взглядом присутствующих, остановившись на Арине.
— В наш век, когда всё продажно и ветхозаветно, особенно важно хранить истинные ценности: вера, верность, почитание родителей, женская скромность и мужская твердость. Чтобы было понятно, кто в доме глава, а кто — берегиня, хранительница нравственных устоев.
Арина почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Максим под столом положил ей на колено руку, словно пытаясь удержать.
— Выпьем за то, чтобы в наши семьи возвращались настоящие, а не поддельные ценности, — продолжал Сергей Петрович, и его взгляд снова скользнул по Арине, по её аккуратно собранным волосам, по платью, которое, как она знала, всё равно было "не тем". — Чтобы дети слушались родителей, а жёны — мужей, как повелевает Господь.
Все выпили по рюмке. Арина сделала крошечный глоток, вино показалось ей уксусом.
— Арина, тебе понравилось сочиво? — сладким голосом, с прищуром, спросила Галина Степановна. — Я в этот раз по старому рецепту, как моя покойная свекровь учила. Не то что нынешние эти... эксперименты.
— Очень вкусно, Галина Степановна, — честно ответила Арина. — Спасибо, что позволили помочь.
— Помочь-то помогла, — оживилась свекровь, обращаясь к отцу Геннадию. — Батюшка, вы даже не представляете! В прошлом году она, мне на праздник, купила какую-то полбу заморскую. Я говорю: "Дочка, это же не благословенная пшеница!". А она мне: "Она полезнее". Ну, представьте!
Отец Геннадий смущенно крякнул:
— Ну, полба тоже, в общем-то, злак...
Но Галина Степановна уже не слушала мужчину.
— А на Пасху, — продолжила она, смакуя историю, — привезла краску химическую для яиц. Флуоресцентную! Я чуть в обморок не упала. Говорю: "Мы только луковой шелухой, как люди!" А она: "Но это так скучно". Скучно! Батюшка, вы слышите?
Сергей Петрович хмуро наблюдал, одобрительно кивая. Максим покраснел и уставился в тарелку.
— Мама, хватит, — тихо сказал он.
— Что "хватит", Максимушка? Я же факты излагаю. Мы же должны жить по правилам, а не как придется. Вот Арина, я смотрю, сегодня скромненько оделась. Уже хорошо. А то в прошлый раз в джинсах пришла, на святую трапезу! Я аж всплакнула.
Арина глубоко вдохнула. Её пальцы сжали край стола. "Просто перетерпи, ради Максима", — звучало в голове.
— Галина Степановна, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я, действительно, не всегда понимаю ваши традиции. Но я стараюсь их уважать. Джинсы были черные, и я думала...
— Не в джинсах дело, милочка! — перебила её свекровь. — Дело в состоянии души! Женщина должна быть кроткой, не высовываться, слушать старших. Вот я, например, никогда не спорила со свекровью. Будь покойна она, царство ей небесное. И Сергей Петрович меня за это ценит.
— Да, — громко подтвердил Сергей Петрович. — У меня в доме всегда был порядок и будет, потому что я — глава. И меня все слушают, а не бегают по каким-то выставкам и рисуют картинки.
Картинками он называл её работы, за которые платили солидные деньги зарубежные издательства. Максим поднял глаза.
— Папа, Арина — талантливый художник. — Это её профессия.
— Профессия? — усмехнулся пожилой мужчина. — Жена, мать — вот профессия женщины. А всё остальное — от лукавого, от безделья.
Терпение Арины начало заканчиваться. Она видела, как Максим сжимался в комок под взглядом отца. И это зрелище было невыносимее любых оскорблений в её адрес.
— Арина, ты хоть в храм-то ходишь? — с мнимым участием спросила Галина Степановна.
— Иногда. Хожу, когда хочется тишины и красоты. Чтобы посмотреть на фрески, архитектуру...
— Архитектуру! — всплеснула руками свекровь. — Батюшка, вы слышите? Она в храм как в музей ходит! Не молиться, а архитектуру смотреть!
Отец Геннадий, окончательно смущенный, пробормотал:
— Ну, и это... первый шаг... Господь всякие пути вразумляет...
— Она не вразумляет, отец Геннадий! — рявкнул Сергей Петрович, теряя остатки светского лоска. — Она соблазняет моего сына и уводит его с пути истинного! Он стал мягкотелым, ни на что не способным! Из-за неё!
Это была последняя капля для Арины. Она медленно подняла голову. Глаза её, которые до этого были потуплены, теперь горели холодным, ясным светом.
Арина выпрямилась, и в этой простой позе вдруг появилось то самое достоинство, которого так не хватало Максиму.
— Сергей Петрович, — сказала она тихо, но так, что все замолчали. — Если Максим не может решиться, может быть, дело не во мне? Может быть, он просто боится разочаровать человека, который вместо поддержки только и знает, что критиковать его и требовать?
В комнате повисла мертвая тишина.
— Как... как ты смеешь! — прошипел Сергей Петрович, багровея.
— Я смею, потому что люблю вашего сына. А вы? Вы что делаете? Вы его ломаете здесь и сейчас. Вы пытаетесь вбить ему в голову, что его выбор — это ошибка и что я — ошибка.
— Ты и есть ошибка! — крикнула Галина Степановна, вскакивая. — Он без тебя был бы нормальным человеком! Женился бы на доброй, верующей девушке! А не на... на художнице!
Арина вдруг улыбнулась. Улыбка ее была печальной и безжалостной.
— Доброй и верующей? Которая будет каждое утро целовать вам руки и слушать, как вы поучаете, как жить? Нет уж. Лучше уж я буду рисовать свои картинки, чем сдувать пыль с ваших застывших икон и притворяться, что мне нравится быть безмолвной тенью.
Галина Степановна ахнула, схватилась за сердце.
— Кощунство! В святой вечер! Ты... ты ведьма! Максим, ты слышишь, что она говорит?!
Сергей Петрович поднялся, огромный и страшный в своей праведной ярости.
— Вон из моего дома! Сию же минуту! Слышишь, Максим? Выгони её! Или ты уже совсем не мужчина? Ты позволишь этой... этой богоотступнице так оскорблять твою мать?
Максим, бледный как полотно, поднялся. Он дрожал.
— Папа... мама... остановитесь, пожалуйста. Арина, может, хватит...
— Может, хватит? — перебил его отец с презрением. — Вот он, весь ты! Никакой твердости! Она тебе уже всю душу вывернула, а ты "может, хватит"! Да я на твоем месте давно бы показал, кто здесь хозяин!
И тогда Сергей Петрович, чтобы продемонстрировать "хозяина", сделал то, что делал всегда, когда сын был мал или провинился.
Он резко занес руку и дал Максиму звонкую, унизительную пощечину. Звук был хлесткий, сухой и невыносимо громкий. Все замерли.
Арина вскрикнула. Максим стоял, прижав ладонь к щеке, с глазами полными не боли, а какого-то окончательного, щемящего прозрения.
И тогда Галина Степановна, увидев, как сын поднял на отца пустой, отчужденный взгляд, решила, что во всем виновата Арина.
С криком: "Это всё ты! Разрушительница!" — она бросилась на будущую невестку с кулаками.
Максим, инстинктивно, шагнул между ними, чтобы защитить Арину. Он просто поднял руку, чтобы сдержать мать.
Но Галина Степановна, несущаяся с разбегу, наткнулась на его плечо и отлетела назад, тяжело шлепнувшись на пол.
Для Сергея Петровича это стало сигналом. С рёвом "Ты на мать поднял руку?!" он ринулся на сына.
Максим, наконец выйдя из ступора, оттолкнул его. Отец, поскользнувшись на разлитом сочиве, рухнул на праздничный стол.
Послышался оглушительный грохот. Дерево треснуло под тяжестью. Тарелки, блюда, графины с кагором и узваром полетели на пол, разбиваясь вдребезги.
Заливная рыба расплылась по белой скатерти лужицей, винегрет забрызгал иконы в красном углу.
Отец Геннадий, попытавшийся встать, был облит с ног до головы сладким узваром.
Картина в квартире была странной: рыдающая на полу Галина Степановна, Сергей Петрович, барахтающийся среди осколков и окорока, отец Геннадий, вытирающий лицо епитрахилью, и Максим с Ариной, стоящие посреди этого хаоса, держась за руки.
Максим посмотрел на родителей, на разгром, на батюшку, а потом взглянул на Арину.
— Всё. Всё кончено.
Они молча пошли в прихожую и, взяв свои куртки, направились к входной двери. В пороге Максим обернулся к священнику.
— Простите, отец Геннадий.
Они вышли, хлопнув дверью. На улице падал чистый, искристый рождественский снег.
В доме же остались лишь звуки рыданий, хруст осколков под ногами ошеломленного отца семейства и тихий, сбивчивый голос отца Геннадия, пытавшегося прочитать молитву "Да воскреснет Бог...", но так и не сумевшего вспомнить слова.