– Квартира на меня оформлена! Захочу — выгоню, живёшь тут временно по моей милости, — Геннадий даже не повернул головы от телевизора, когда произнёс это.
Вера замерла в дверях кухни с пакетами в руках. Три тяжёлых пакета с продуктами к новогоднему столу. Она тащила их от самого рынка, потому что там дешевле, а маршрутка не останавливается у дома.
– Я просто попросила помочь разобрать, — сказала она тихо.
– Сама справишься. Я целый день на объекте, а ты в тёплом офисе сидишь.
Вера поставила пакеты на пол в прихожей. Сняла сапоги, промокшие насквозь от снежной каши. Повесила пуховик. Подняла пакеты снова и понесла на кухню.
Пятнадцать лет. Пятнадцать лет она слышит эту фразу про «мою милость». Сначала плакала, потом спорила, потом научилась молчать. Сейчас ей сорок два, и она просто устала.
На кухне Вера начала выкладывать продукты. Мясо в морозилку, овощи в холодильник, консервы в шкаф. Руки делали привычную работу, а голова думала совсем о другом.
Три года назад она завела отдельную карту. Переводила туда понемногу — с премий, с экономии. Геннадий не интересовался её зарплатой, он вообще считал, что она получает копейки. Бухгалтер в небольшой строительной фирме — что там можно заработать?
На самом деле Вера зарабатывала неплохо. Не богато, но достаточно. И три года экономии дали результат — на счету лежала сумма, достаточная для первого взноса на однушку в ипотеку.
– Вера! — крикнул Геннадий из комнаты. — Чай сделай!
Она поставила чайник.
Вечером, когда муж уснул перед телевизором, Вера достала телефон и открыла сайт с объявлениями о продаже квартир. Однушка в новостройке на окраине, сдача через два месяца, цена приемлемая. Она уже смотрела эту квартиру три раза. Завтра позвонит риелтору и назначит встречу для оформления предварительного договора.
– Мам, ты чего не спишь?
Костя стоял в дверях кухни, лохматый и сонный. Двадцать два года, а до сих пор выглядит как подросток, когда только проснётся.
– Да так, — Вера быстро убрала телефон. — Списки составляю, что ещё купить надо к празднику.
– Отец опять? — Костя сел напротив.
– Что опять?
– Я слышал. Про милость и всё такое.
Вера промолчала. Не хотела обсуждать мужа с сыном, это неправильно.
– Мам, я уже не маленький. Ты терпишь, я вижу. Давно уже вижу.
– Иди спать, Костя. Завтра на работу.
Сын ушёл, а Вера ещё долго сидела на кухне, глядя в тёмное окно, за которым падал декабрьский снег.
На следующий день после обеда Вера отпросилась с работы и поехала к риелтору. Офис располагался в полуподвале жилого дома, внутри пахло кофе и бумагами. Риелтор, полная женщина лет пятидесяти по имени Галина, встретила её как старую знакомую.
– Вера Сергеевна, я всё подготовила. Застройщик надёжный, дом сдают в срок. Вот договор, смотрите.
Вера читала каждый пункт внимательно — профессиональная привычка. Всё было в порядке.
– Первый взнос переводите завтра, и квартира ваша. Ипотеку одобрили, я же вам звонила. Ежемесячный платёж подъёмный, вы сами видели расчёт.
Вера подписала договор. Рука не дрогнула.
– Скажите, — спросила Галина осторожно, — а муж в курсе?
– Нет.
Галина кивнула понимающе. За свою практику она навидалась всякого.
– Это ваше право. Квартира будет оформлена только на вас.
Вера вышла на улицу и глубоко вдохнула морозный воздух. Впервые за много лет она почувствовала что-то похожее на свободу.
В субботу к Геннадию заявилась сестра Людмила. Она позвонила за полчаса, предупредила, что заедет «на минутку поболтать». Вера знала, что эти минутки обычно растягиваются на несколько часов и заканчиваются головной болью.
Людмиле было тридцать восемь, она развелась четыре года назад и с тех пор жила одна в однокомнатной квартире, которую снимала. Родительская дача, доставшаяся ей по разделу имущества, была летним щитовым домиком без удобств — там можно было только картошку хранить. Людмила считала это вопиющей несправедливостью и при каждом удобном случае напоминала брату, что он получил всё, а она ничего.
– Гена, чай будешь? — Людмила уже хозяйничала на кухне, хотя её не просили. — Вера, а у тебя какие планы на праздники?
– Готовить буду, — коротко ответила Вера.
– А отдыхать когда? Гена, ты бы жену куда-нибудь свозил. В санаторий хотя бы.
– На какие шиши? — хмыкнул Геннадий. — У меня стройка простаивает, заказчик деньги задерживает.
Вера промолчала. Она знала, что никаких задержек нет, Геннадий просто не любил тратить деньги на что-то кроме своих интересов. Новый телевизор в прошлом месяце купил, а вот на диван, который разваливается, денег нет.
– Слушай, Гена, — Людмила понизила голос, хотя Вера прекрасно всё слышала из коридора. — А ты уверен, что у Веры всё в порядке?
– В смысле?
– Ну, она бухгалтер всё-таки. С деньгами работает. Мало ли что.
– Ты на что намекаешь?
– Я не намекаю. Просто говорю — присмотрись. Она в последнее время какая-то странная. Задерживается, телефон прячет.
Вера стиснула зубы. Людмила всегда её недолюбливала, с самого начала. Считала, что брат мог найти кого-то получше.
– Людка, не лезь не в своё дело, — буркнул Геннадий.
– Я же для тебя стараюсь! Квартира на тебе, а если она что-то удумает?
– Что она удумает? Куда она денется?
Вера тихо ушла в спальню и закрыла дверь. Руки тряслись от злости. «Куда она денется» — вот так он про неё думает. Вещь, которая никуда не денется.
Людмила уехала через два часа, оставив после себя немытые чашки и стойкое ощущение надвигающейся неприятности. Вера мыла посуду и думала о том, что сестра мужа, кажется, что-то заподозрила. Надо быть осторожнее.
Но быть осторожнее не получилось.
В среду Вера поехала в банк — оформлять ипотечный договор. Это заняло больше времени, чем она рассчитывала, и домой она вернулась почти на два часа позже обычного.
Геннадий встретил её в прихожей с выражением лица, не предвещающим ничего хорошего.
– Где была?
– На работе задержалась, квартальный отчёт.
– Врёшь.
Вера замерла.
– Я звонил тебе на работу. Сказали, ты ушла в три часа.
Она могла бы соврать что-то ещё, придумать причину. Но внутри что-то оборвалось. Устала врать, устала прятаться, устала бояться.
– Я была в банке.
– Зачем?
– Оформляла ипотеку. Купила квартиру.
Геннадий несколько секунд смотрел на неё так, будто она сказала что-то на иностранном языке.
– Какую квартиру? На какие деньги?
– На свои. Я три года откладывала.
– Ты... три года копила? Втихаря? А я?
– А ты каждую неделю напоминал мне, что я живу тут по твоей милости. Вот я и решила, что пора иметь своё место.
Геннадий побагровел.
– Ты меня обокрала! Это семейные деньги!
– Это мои премии и подработки. Ты никогда не интересовался, сколько я зарабатываю.
– Да какая разница! Ты моя жена, всё общее!
Вера сняла пальто, аккуратно повесила на вешалку. Руки больше не тряслись. Странно, но сейчас она чувствовала себя спокойнее, чем когда-либо.
– Когда мне нужны были деньги на зимние сапоги в прошлом году, ты сказал, что в бюджете дыра. А через неделю купил себе новую дрель за пятнадцать тысяч. Когда я просила отложить на отпуск, ты сказал, что это глупости. Так что нет, Гена. Не всё общее.
Звонок в дверь прервал их разговор. Вера открыла — на пороге стояла Людмила, красная от мороза и возбуждённая.
– Гена, я еле до вас добралась! Там пробки жуткие. Что случилось, ты мне такое написал...
Вера посмотрела на мужа. Он успел написать сестре, пока она раздевалась. Позвал подкрепление.
– Твоя невестка, оказывается, квартиру купила. Втихаря. На мои деньги.
– На свои, — поправила Вера.
– Я так и знала! — Людмила даже не сняла сапоги, протопала в комнату в уличной обуви. — Я же тебе говорила, Гена! Она что-то крутит! Бухгалтер, все они такие!
Вера почувствовала, как внутри поднимается холодная злость. Не горячая, которая застилает глаза, а холодная, ясная.
– Людмила, тебе не кажется, что это не твоё дело?
– Как это не моё? Гена мой брат!
– И что? Ты теперь будешь решать, как нам жить?
– Да я просто хочу...
– Ты просто хочешь влезть туда, куда тебя не звали. Как всегда.
Людмила открыла рот, но не нашлась что ответить. Вера никогда с ней так не разговаривала.
– Не смей так с моей сестрой! — рявкнул Геннадий.
– А как мне с ней разговаривать? Она приходит в мой дом...
– В мой дом! Мой! На меня оформлен!
– Да, Гена. Ты мне об этом пятнадцать лет напоминаешь. Поэтому я и купила свой.
Сверху раздался стук — соседи сверху стучали по батарее, требуя тишины. Но потом стук прекратился, а через пять минут в дверь позвонили.
Тамара Ильинична, мать Геннадия, жила этажом выше. Ей шестьдесят восемь, она плохо слышала, но крики сына разобрала прекрасно.
– Что тут происходит? На весь подъезд орёте.
– Мама, не вмешивайся, — начал Геннадий.
– Как это не вмешивайся? Я твоя мать. Что случилось?
– Вера квартиру купила! Втихаря! На семейные деньги!
Тамара Ильинична посмотрела на невестку, потом на сына, потом на дочь.
– Людка, ты здесь зачем?
– Гена позвал.
– Вот и езжай домой. Это их дело, семейное.
– Но мама...
– Я сказала — езжай. Нечего тут цирк устраивать.
Людмила захлопала глазами, но спорить с матерью не решилась. Натянула пальто и выскочила за дверь, бросив напоследок злой взгляд на Веру.
Когда дверь закрылась, Тамара Ильинична тяжело опустилась на стул в прихожей.
– Ну, рассказывайте. По-человечески, без криков.
Геннадий начал было снова про деньги и предательство, но мать его перебила:
– Вера, ты скажи.
Вера помолчала, собираясь с мыслями.
– Я три года откладывала деньги с премий и подработок. Геннадий не знал, потому что он никогда не спрашивал, сколько я зарабатываю. Для него я просто «сижу в тёплом офисе». Накопила на первый взнос, оформила ипотеку. Однушка в новостройке.
– Зачем тебе отдельная квартира?
– Потому что я устала слышать каждую неделю, что живу здесь по милости вашего сына. Устала чувствовать себя временной.
Тамара Ильинична повернулась к сыну.
– Гена, это правда? Ты ей такое говоришь?
– Ну сказал пару раз, когда она достала...
– Пару раз? — Вера горько усмехнулась. — На прошлой неделе — когда я попросила помочь разобрать продукты. Месяц назад — когда я предложила поменять диван. В октябре — когда мы обсуждали ремонт в ванной. Мне продолжать?
Тамара Ильинична молчала, глядя на сына.
– Гена, — сказала она наконец. — Я тебя предупреждала. Отец твой меня никогда так не унижал. Никогда.
– Мам, я же не специально. Ну вырвалось.
– Пятнадцать лет вырывается? — спросила Вера. — Каждый раз, когда я прошу что-то, с чем ты не согласен — вырывается?
В дверях появился Костя. Он пришёл с работы и застал финал скандала.
– Что происходит?
– Ничего, — буркнул Геннадий. — Мать твоя квартиру купила.
– В смысле?
– В прямом. Втихаря накопила и купила.
Костя посмотрел на мать. Вера ждала осуждения, но сын вдруг сказал:
– Правильно сделала.
– Что?! — Геннадий подскочил со стула.
– Пап, ты её пилишь постоянно. Я с детства это слышу. Про милость, про то, что она временная, про то, что выгонишь. Ты хоть понимаешь, каково это — каждый день слышать, что ты никто?
– Да я просто... это не серьёзно было!
– А мама должна была угадать, где серьёзно, а где нет?
Тамара Ильинична встала.
– Я пойду к себе. Вера, если что — поднимайся, двери открыты.
Она ушла, и в квартире стало тихо. Геннадий сел обратно, сжимая и разжимая кулаки. Костя стоял рядом с матерью.
– И что теперь? — спросил Геннадий глухо.
– Не знаю, — ответила Вера честно. — Я пока никуда не ухожу. Квартира сдаётся в феврале.
– То есть ты ещё не решила?
– Решила только то, что больше не хочу зависеть от твоего настроения.
Ночь прошла в молчании. Геннадий спал на диване в гостиной — том самом, продавленном, с торчащей пружиной. Вера лежала в спальне и смотрела в потолок.
Пятнадцать лет. Она помнила, как они познакомились — молодые, глупые, влюблённые. Геннадий тогда казался надёжным, крепким, основательным. Квартира от родителей, стабильная работа. Она думала — вот оно, счастье. Семья, дом, будущее.
Когда всё изменилось? Наверное, постепенно. Сначала мелочи — он всегда решал сам, не спрашивая её мнения. Потом больше — деньги, планы, решения. А потом появилась эта фраза про милость. И повторялась, повторялась, повторялась, пока не въелась в кожу, как грязь, которую не отмыть.
Следующие дни тянулись тяжело. Геннадий пытался помириться — по-своему. Бурчал что-то про «погорячился», но извиняться не умел и не хотел. Вера отвечала односложно, занималась домашними делами, готовилась к Новому году.
За три дня до праздника позвонила Людмила.
– Вера, нам надо поговорить.
– О чём?
– Я хочу извиниться.
Вера опешила. Людмила и извинения — вещи несовместимые.
– Серьёзно?
– Можно я заеду?
– Заезжай.
Людмила приехала через час. Выглядела она неважно — бледная, под глазами тёмные круги.
– Вера, я была неправа. Я влезла не в своё дело.
– Это точно.
– Я просто... понимаешь, мне завидно. Гене всё досталось — квартира, семья, нормальная жизнь. А у меня что? Съёмная однушка и дача без туалета.
– И поэтому ты решила испортить жизнь мне?
Людмила помолчала.
– Наверное. Не знаю. Я думала, если у вас всё развалится, Гена... ну, не знаю, продаст квартиру, поделим деньги.
Вера смотрела на неё, не зная, что сказать. Такая откровенность была неожиданной.
– Людмила, ты сейчас серьёзно?
– Я понимаю, как это звучит. Но я хотя бы честная. Мама со мной вчера разговаривала долго. Сказала, что я веду себя отвратительно. Что она ошиблась с распределением наследства, но это не повод разрушать семью брата.
– И что теперь?
– Теперь я хочу всё исправить. Не буду больше лезть. И Гене скажу, что была неправа.
Вера кивнула. Не потому, что простила — просто не было сил продолжать этот разговор.
– Хорошо. Посмотрим.
Людмила ушла, а Вера села на кухне и долго сидела, глядя в одну точку. Всё разваливалось. Не только её брак — вся система, которую она выстраивала пятнадцать лет. Терпела, молчала, приспосабливалась. А теперь один шаг — и карточный домик рухнул.
Тридцать первого декабря Вера встала рано и начала готовить. Привычные действия успокаивали — резать салаты, чистить овощи, проверять духовку. Геннадий появился на кухне ближе к полудню.
– Помочь?
Вера чуть не выронила нож. За пятнадцать лет он ни разу не предлагал помочь с готовкой.
– Картошку почисть, — сказала она, решив не отказываться.
Геннадий взял нож и начал чистить — криво, неумело, срезая слишком толстые слои. Вера не поправляла.
– Вера, — начал он, не поднимая глаз. — Я... в общем, я был неправ. Насчёт милости и всего такого.
– Я слышу.
– Я просто... не думал, что это так важно. Слова и слова.
– Для тебя слова. Для меня — напоминание каждый день, что я здесь никто.
– Ты не никто. Ты моя жена.
– А это имеет значение? Жена, которая живёт по милости?
Геннадий отложил картошку.
– Вер, я не хочу, чтобы ты уходила.
– А я не хочу оставаться там, где меня не уважают.
– Я же извинился!
– Нет, Гена. Ты сказал «я был неправ». Это не извинение. Извинение — это когда человек понимает, что он сделал, и обещает так больше не делать.
– Хорошо. Обещаю.
– Легко сказать. Ты пятнадцать лет это говорил в разных вариациях.
Геннадий замолчал. Вера продолжала резать овощи. Между ними висела тишина — не враждебная, но тяжёлая, как перед грозой.
Вечером пришла Тамара Ильинична. Костя уже был дома, нарядился в новую рубашку. Людмилу не приглашали — сама Тамара позвонила ей и сказала, что в этом году они празднуют отдельно.
За столом было четверо. Салаты, нарезки, запечённая курица. Геннадий разлил шампанское. По телевизору президент говорил что-то про уходящий год.
– За семью, — поднял бокал Геннадий.
– За честность, — ответила Вера.
Костя молча чокнулся с каждым.
Тамара Ильинична вздохнула:
– За то, чтобы все мозги включили наконец.
После боя курантов Костя ушёл к друзьям — молодёжь празднует отдельно. Тамара Ильинична посидела ещё немного и поднялась к себе. Вера с Геннадием остались вдвоём.
– Может, посмотрим что-нибудь? — предложил он.
– Давай.
Они сели на диван — тот самый, продавленный. Геннадий включил какую-то комедию, но оба не смотрели. Думали о своём.
– Вера, — сказал он вдруг. — Я не хочу развода.
– А я не хочу быть временной.
– Так оставайся. Навсегда. Я перепишу квартиру на двоих, хочешь?
Вера повернулась к нему.
– Гена, дело не в квартире. Дело в том, как ты ко мне относишься. Документы можно переписать за день. А отношение — это годы. И я не уверена, что у нас эти годы есть.
– Что это значит?
– Это значит, что я подожду. Посмотрю. Если что-то изменится — останусь. Если нет — уеду в свою квартиру.
Геннадий хотел что-то сказать, но промолчал. Впервые за много лет он понял, что жена не шутит.
Январь прошёл странно. Геннадий старался — по-своему, неумело. Помогал с посудой, не огрызался, когда Вера что-то просила. Но хватило его ненадолго.
В середине января, когда Вера вернулась с работы позже обычного — задержали срочные документы — Геннадий встретил её с привычной претензией:
– Опять где-то шлялась?
– Я была на работе. Можешь позвонить, проверить.
– Да кто тебя знает. Может, снова в банк бегала, ещё одну квартиру покупать.
Вера молча сняла пальто. Внутри было пусто — ни злости, ни обиды. Просто пустота.
– Гена, ты обещал.
– Что обещал?
– Что изменишься.
– Да я пошутил! Нельзя уже ничего сказать!
– Для тебя шутка. Для меня — напоминание, что ничего не изменилось.
Она прошла в спальню и начала собирать вещи. Не все — только самое необходимое. Документы, деньги, сменная одежда.
– Ты что делаешь? — Геннадий стоял в дверях.
– Перееду пока к маме. Ключи от моей квартиры получу в феврале.
– Да ладно тебе! Из-за одного слова!
– Не из-за одного. Из-за тысячи. Которые копились пятнадцать лет.
– Вера, не дури!
Она остановилась, посмотрела на него.
– Гена, у тебя был месяц. Ты продержался три недели. Что будет дальше — ещё пятнадцать лет того же самого?
– Я исправлюсь!
– Ты это уже говорил. В Новый год. А сейчас снова «где шлялась».
Геннадий схватил её за руку.
– Не уходи.
– Пусти.
– Вера, пожалуйста. Я не могу без тебя.
Она высвободила руку.
– А я не могу с тобой. Точнее — с тем тобой, который постоянно напоминает мне, что я здесь лишняя.
Костя вышел из своей комнаты.
– Мам, что происходит?
– Я уезжаю к бабушке. Пока квартира не готова.
– Подожди! Может, поговорите нормально?
– Мы говорили нормально. Много раз. Ничего не меняется.
Костя повернулся к отцу.
– Пап, ну скажи что-нибудь!
Геннадий молчал. Потом выдавил:
– Хочет уходить — пусть уходит. Я её не держу.
Вера кивнула.
– Вот именно, Гена. Ты меня никогда не держал. Только напоминал, что могу убираться в любой момент.
Она взяла сумку и вышла. Костя догнал её на лестничной площадке.
– Мам, может, не надо? Может, он поймёт?
– Костя, он не понимает пятнадцать лет. Не поймёт и сейчас. Некоторые люди не меняются.
– А ты?
– А я уже изменилась. Три года назад, когда начала откладывать деньги.
Она обняла сына, поцеловала в щёку и пошла вниз по лестнице.
Мать Веры жила в часе езды на электричке, в маленьком городке. Когда дочь появилась на пороге с сумкой, она всё поняла без слов.
– Ушла?
– Ушла.
– Давно пора.
Вера провела у матери три недели. Работала удалённо — начальник пошёл навстречу, временно разрешил не приезжать в офис. Ездила в город только по необходимости — оформлять документы, подписывать бумаги.
В феврале ей отдали ключи от квартиры. Однокомнатная, на двенадцатом этаже, с видом на парк. Пустая, белые стены, запах свежей штукатурки. Вера вошла и долго стояла посреди комнаты, впитывая тишину.
Её квартира. Только её.
Геннадий звонил каждый день первую неделю. Потом реже. Потом перестал. Костя передавал, что отец замкнулся, почти не разговаривает, сидит вечерами перед телевизором.
– Может, ты всё-таки вернёшься? — спросил сын, когда приехал помогать перевозить вещи. — Он сам не свой.
– Костя, я не могу возвращаться туда, где меня не уважают. И ты это понимаешь.
– Но он же отец.
– И он остаётся твоим отцом. Я не запрещаю тебе общаться. Но жить с ним я больше не буду.
Костя помолчал, потом сказал:
– Я останусь с ним. Пока. Он совсем один, не справится.
– Это твой выбор. Я его уважаю.
Развод оформили в марте. Геннадий не пришёл в суд, прислал адвоката. Вера получила свидетельство о расторжении брака и вышла на улицу, щурясь от весеннего солнца.
Странно — она думала, будет больнее. А было только облегчение. Как будто сняли тяжёлый рюкзак, который она несла много лет.
Тамара Ильинична позвонила через неделю после суда.
– Вера, я хочу извиниться. За Гену.
– Это не вам извиняться.
– Я его воспитала. Значит, и моя вина есть.
– Тамара Ильинична, вы ни в чём не виноваты. Геннадий взрослый человек, он сам выбирает, как себя вести.
– Он мне сказал — ты его бросила. Предала.
– А вы как думаете?
Старушка помолчала.
– Я думаю, ты терпела дольше, чем стоило. Отец его не был таким, и я не знаю, откуда это в Гене взялось. Но ты правильно сделала, что ушла.
– Спасибо.
– Приезжай как-нибудь. В гости. Чаю попьём.
– Приеду.
Костя приехал к матери в апреле, когда она уже обжилась в новой квартире. Маленькая, уютная, с недорогой, но удобной мебелью. На подоконнике цветы, на стенах фотографии.
– Красиво, — сказал он, оглядываясь. — Уютно.
– Нравится?
– Да. Знаешь, я первый раз вижу тебя такой.
– Какой?
– Спокойной. Раньше ты всегда была как натянутая струна. А сейчас — другая.
Вера улыбнулась.
– Потому что я больше не боюсь услышать, что живу по чьей-то милости.
Костя сел на диван, новый, мягкий, без торчащих пружин.
– Мам, а ты счастлива?
Вера подумала.
– Не знаю, можно ли это назвать счастьем. Но я спокойна. Впервые за много лет.
– А отец несчастен.
– Я знаю. Но это его выбор, Костя. Он мог измениться — не захотел. Мог извиниться — не смог. Мог удержать меня — предпочёл напомнить, что не держит.
– Он спрашивает про тебя. Каждый раз, когда я прихожу.
– И что ты отвечаешь?
– Что у тебя всё хорошо.
Вера кивнула. Больше ничего не сказала.
В мае она получила первую зарплату на новой работе — перешла в другую фирму, с повышением. Ипотека не казалась такой тяжёлой, когда платишь за своё жильё, а не за чужое.
Геннадий прислал сообщение в июне: «Может, поговорим?»
Вера ответила: «О чём?»
«Обо всём. Я скучаю».
«Скучаешь по мне или по тому, как я вела хозяйство?»
Он не ответил. Она и не ждала.
Людмила появилась однажды вечером — без предупреждения, с тортом в руках.
– Можно? — спросила она с порога.
– Заходи.
Они пили чай на маленькой кухне, и Людмила говорила — много, сбивчиво, будто боялась, что её перебьют.
– Я была неправа. Во всём. Думала, если у Гены семья развалится, мне что-то перепадёт. А ничего не перепало. Только мама со мной два месяца не разговаривала.
– И что теперь?
– Теперь я поняла — счастье нельзя построить на чужом несчастье. Глупо, да? В тридцать восемь лет понять такую простую вещь.
Вера не стала её утешать. Но и не прогнала.
– Как Гена?
– Плохо. Пьёт.
Вера нахмурилась.
– Сильно?
– Пока нет. Но если так дальше пойдёт...
– Я ничем не могу помочь. И не хочу.
– Я понимаю. Просто сказала.
Людмила ушла, а Вера долго сидела на кухне, глядя в окно. За стеклом шумел город — машины, голоса, обычная жизнь. Её новая жизнь.
Она не жалела о разводе. Ни разу. Может, когда-нибудь встретит кого-то другого, а может, и нет. Это уже не так важно. Важно то, что теперь у неё есть выбор.
Пятнадцать лет она жила по чужой милости. Теперь живёт по своей.
И это оказалось совсем не страшно.