– Это что? – Ольга держала в руках коробку от телефона. – Сорок пять тысяч? Ты серьёзно?
Виктор стоял в дверном проёме кухни, ещё не сняв куртку. За его спиной в коридоре топталась Настя, одиннадцатилетняя дочь, которая только что радостно бросилась встречать отца и теперь замерла, услышав мамин голос.
– Оль, я могу объяснить.
– Объяснить? – она швырнула коробку на стол. – Ты получил премию. Восемьдесят тысяч. Годовую премию, Витя. Мы весь год на этих деньгах планы строили. Детям нормальные подарки, Денису ноутбук для учёбы, Насте самокат. А ты?
– Мне нужен был телефон для работы.
– Для работы? Ты инженер на заводе! Тебе что, с марсоходом созваниваться?
Виктор шагнул на кухню, прикрыл дверь, чтобы дети не слышали. Настя уже ушла в свою комнату, но где-то в глубине квартиры хлопнула дверь, и послышались шаги Дениса.
– Старый телефон сломался, – сказал Виктор негромко. – Совсем. Я не мог нормально звонить, приложения не открывались. Мне бригадир каждый день скидывает чертежи на проверку, а у меня экран гаснет посреди разговора.
– И ты не мог купить за пятнадцать? За двадцать? Обязательно за сорок пять?
Он промолчал. Это молчание Ольга знала слишком хорошо. Оно означало: я не хочу продолжать этот разговор.
– А детям что? – она открыла нижний ящик кухонного шкафа и вытащила пакет. – Вот это, да? Ты это им под ёлку положишь?
В пакете лежали две коробки из дешёвого магазина. Пластиковый конструктор для Дениса, который давно вырос из такого. Набор для плетения браслетов для Насти. Общая стоимость — рублей пятьсот.
– Я после Нового года куплю нормальные подарки, – сказал Виктор. – С зарплаты. В январе всё дешевле.
– С зарплаты, – повторила Ольга. – А зарплата у тебя какая? Сорок две тысячи. Минус коммуналка, минус кредит за машину, минус продукты. Что останется? Пять тысяч? Десять?
– Оля, хватит.
– Нет, не хватит! Двадцать лет я это слушаю, Витя! Двадцать лет! То тебе курсы какие-то нужны, то удочки новые, то резина на машину не по сезону, а потом оказывается — по сезону, просто тебе такая понравилась! А дети — потом. Я — потом. Все — потом.
Дверь кухни открылась. На пороге стоял Денис, шестнадцатилетний, длинный, нескладный. Он смотрел то на мать, то на отца.
– Чего орёте?
– Денис, иди к себе, – сказала Ольга.
– Я слышу всё через стену. Настька плачет уже.
Ольга закрыла лицо руками. Вот так всегда. Она пытается донести до мужа простые вещи, а в итоге оказывается виноватой, потому что дети слышат, дети переживают, дети плачут.
– Пап, ты правда телефон себе купил? – спросил Денис.
Виктор кивнул.
– А мне ноутбук обещал.
– Я куплю после праздников.
Денис усмехнулся. Совсем по-взрослому, как-то горько.
– Ага. Как велосипед в прошлом году. Помнишь, обещал к лету? Сентябрь уже был, когда ты сказал, что денег нет.
– Это другое.
– Это то же самое, пап.
Он ушёл. Ольга опустилась на стул. Сил больше не было. Ни на крик, ни на слёзы, ни на разговоры.
– Я поеду к матери завтра, – сказал Виктор. – Поздравлю её. Вернусь к вечеру, накроем стол.
– К Светлане Павловне?
– А к кому ещё?
– Я с тобой поеду. И детей возьмём.
Виктор замялся.
– Она плохо себя чувствует. Не хочет гостей.
Ольга подняла голову. Что-то в его голосе было не так. Какая-то фальшь, еле заметная, но она слышала эту фальшь много раз за двадцать лет.
– С каких пор твоя мать не хочет видеть внуков?
– Оля, не начинай.
– Я не начинаю. Я спрашиваю.
– Просто — не хочет. Устала. Возраст.
Он вышел из кухни. Ольга осталась сидеть одна, глядя на дешёвые подарки в пакете.
Что-то здесь было не так.
На следующий день — тридцать первого декабря — Ольга проснулась рано. Виктор ещё спал. Она лежала и смотрела в потолок, прокручивая в голове вчерашний разговор.
Телефон. Новый, дорогой телефон. Поездка к матери. Нежелание брать семью.
В голове сами собой складывались нехорошие мысли.
Ольга встала, прошла в коридор. Куртка Виктора висела на вешалке. Новый телефон лежал во внутреннем кармане.
Она никогда раньше не проверяла его вещи. Никогда. Двадцать лет считала это ниже своего достоинства. Но сейчас руки сами потянулись к карману.
Телефон был заблокирован. Код она не знала.
– Мам?
Она вздрогнула. Настя стояла в дверях детской, в пижаме с единорогами, заспанная.
– Ты чего тут?
– Ничего, солнышко. Просто встала рано. Иди ложись ещё, рано.
Настя послушно ушла. Ольга положила телефон обратно в карман и вернулась в спальню.
Виктор уехал в одиннадцать. Сказал — вернётся часам к пяти, максимум к шести. Ольга кивнула, сделала вид, что всё нормально.
Он вышел. Она подождала десять минут. Потом подошла к окну. Машина Виктора выехала со двора и повернула направо.
К его матери нужно было налево.
– Денис! – позвала Ольга. – Настя! Одевайтесь. Едем к бабушке.
– Ты же сказала, что она болеет, – удивился Денис.
– Передумала. Проведаем.
Они поймали такси через двадцать минут. Ольга назвала адрес свекрови — старую хрущёвку на окраине города, возле автобусного кольца.
Всю дорогу она молчала. Дети переглядывались на заднем сиденье, но тоже молчали. Они чувствовали — что-то происходит.
Когда такси свернуло во двор пятиэтажек, Ольга сразу увидела знакомую машину. Серебристая Лада Виктора стояла у третьего подъезда.
Значит, он здесь. Уже хорошо. Значит, не соврал насчёт матери. Но почему не хотел, чтобы они ехали вместе?
– Мам, мы приехали, – сказал Денис.
Ольга расплатилась с таксистом. Они вышли и направились к подъезду.
На четвёртом этаже дверь в квартиру Светланы Павловны была приоткрыта. Ольга толкнула её и замерла на пороге.
В коридоре пахло свежей краской. На полу лежал новый линолеум — бежевый, с мелким рисунком. Стены были оклеены обоями, тоже новыми, светлыми.
Из комнаты доносился голос Виктора:
– Подержи вот здесь. Сейчас закреплю.
Ольга прошла по коридору. В большой комнате стояла стремянка. Виктор был наверху, что-то прикручивал к потолку. Рядом стоял незнакомый мужчина в рабочей одежде и подавал ему инструменты.
В углу, в кресле, укутанная в плед, сидела Светлана Павловна. Она первая заметила гостей.
– Оля? Дети?
Виктор обернулся так резко, что чуть не свалился со стремянки.
– Вы что здесь делаете?
Ольга медленно обвела взглядом комнату. Новые окна. Новая люстра — её сейчас как раз монтировали. Свежие обои. В углу стояли рулоны старых, содранных со стен.
– Это что? – спросила она.
Виктор слез со стремянки. Рабочий тактично вышел на кухню.
– Оля, я хотел тебе сказать.
– Что сказать?
– Мама жила в этой квартире сорок лет. Проводка старая, замыкало постоянно. Штукатурка с потолка сыпалась. Я боялся, что зимой что-то случится.
Светлана Павловна поднялась с кресла, подошла ближе.
– Оленька, не ругай его. Он с октября ко мне ездил после работы. Каждые выходные. Сам обои клеил, сам линолеум стелил. Только электрика мастера позвал, побоялся сам.
Ольга молчала. Она смотрела на свежие стены, на новый пол, на своего мужа, который стоял перед ней с виноватым видом.
– Сколько? – спросила она наконец.
– Что — сколько?
– Сколько ты потратил?
Виктор помедлил.
– Шестьдесят. Из премии. Телефон — на оставшиеся. Старый правда сломался, мне нужно было с рабочими созваниваться, координировать.
Шестьдесят тысяч. Из восьмидесяти. На ремонт квартиры его матери.
– Почему ты не сказал мне?
– Потому что ты бы не согласилась.
– Откуда ты знаешь? Ты спросил?
Он молчал.
– Ты меня спросил, Витя? Ты пришёл ко мне и сказал: Оля, моей маме нужен ремонт, давай обсудим, как это сделать? Нет. Ты решил всё сам. Как всегда.
– Это моя мать.
– А я твоя жена! Двадцать лет, Витя! У нас двое детей, которые ждали праздника! Настя весь декабрь только про самокат и говорила. Денис три года просит нормальный компьютер для учёбы. А ты им — конструктор из дешёвого магазина!
Светлана Павловна шагнула вперёд.
– Оля, я не знала про детей. Витя мне не сказал, что из-за меня внуки без подарков останутся. Я думала, он из сбережений каких-то берёт.
– Каких сбережений? – Ольга невесело усмехнулась. – У нас нет сбережений. Мы еле-еле до зарплаты дотягиваем каждый месяц.
Настя стояла рядом, смотрела на взрослых. Потом подошла к бабушке и взяла её за руку.
– Баб Свет, а тебе нравится ремонт?
Светлана Павловна посмотрела на внучку, и глаза её заблестели.
– Нравится, солнышко. Очень нравится.
– Тогда хорошо, – сказала Настя. – Самокат подождёт.
Ольга отвернулась. Она не могла больше смотреть на эту сцену.
Денис молча стоял в дверях. Он всё понял. Он был достаточно взрослым, чтобы понять.
– Пап, – сказал он негромко, – а ты мог бы просто сказать. Я бы понял.
Виктор не ответил.
Ольга вышла на кухню. Там стоял рабочий, пил чай из старой кружки с отбитой ручкой. При виде неё он отодвинулся к окну.
– Извините, – сказала Ольга. – Я просто постою.
Она прислонилась к стене. В голове было пусто. Злость никуда не делась, но к ней примешалось что-то ещё. Усталость. Глубокая, многолетняя усталость.
Он не изменял. Не пропивал деньги. Не прогуливал. Он помогал матери.
Но он снова — в который раз — решил всё за всех. Без неё. Мимо неё.
Как будто её нет. Как будто её мнение ничего не значит. Как будто она — просто функция: готовить, стирать, следить за детьми, работать, тянуть семью. А решения принимает он. Один. Всегда.
Виктор вошёл на кухню.
– Оля.
– Я не против того, что ты помог матери, – сказала она, не оборачиваясь. – Я против того, что ты решаешь за всю семью молча. Это наши общие деньги. Наши дети. Моя жизнь тоже. А ты ведёшь себя так, будто я здесь случайный человек.
– Я думал, ты будешь против.
– Может, и была бы. А может, нет. Может, мы бы вместе придумали, как помочь и маме, и детям. Но ты даже не дал мне шанса, Витя. Как всегда.
Он молчал.
Светлана Павловна появилась в дверях кухни. В руках она держала конверт.
– Оля, возьми. Это моя пенсия за два месяца. Купите детям нормальные подарки.
– Светлана Павловна, не надо.
– Надо. Я не знала, что внуки пострадают. Витя мне не сказал. Я думала, он копил специально. А оказывается, он из семьи деньги вытащил.
Она посмотрела на сына. В её взгляде была любовь, но и осуждение тоже.
– Витя, ты как отец твой, царствие ему небесное. Он тоже всё молчком делал. И что вышло? Набрал кредитов втихую, а я узнала, когда коллекторы звонить начали. Чуть инфаркт не получила. Ты хочешь так же с женой?
Виктор смотрел в пол.
– Я хотел как лучше.
– А вышло как всегда, – сказала Светлана Павловна жёстко. – Оля, возьми деньги. В долг, если хочешь. Витя с зарплаты вернёт.
Ольга взяла конверт. Не потому что хотела. Потому что устала спорить.
Они остались на новогоднюю ночь у Светланы Павловны. Возвращаться домой не было сил. Да и ехать обратно по пробкам тридцать первого декабря — безумие.
Стол накрыли скромно: салаты из того, что нашлось в холодильнике, варёная картошка, селёдка. Настя помогала бабушке резать овощи. Денис возился с телевизором, пытаясь поймать нормальный канал.
Виктор сидел в углу, молчал. Ольга чувствовала его взгляды, но не поворачивалась.
Около полуночи они вышли на балкон — смотреть фейерверки. Маленький балкон, на котором едва помещались вчетвером. Светлана Павловна осталась в комнате — сказала, что ноги болят.
Небо расцвело огнями. Настя захлопала в ладоши.
– Мам, смотри, красный! И золотой!
Ольга обняла дочь за плечи. Рядом стоял Денис, смотрел вверх. Виктор был где-то за спиной — Ольга чувствовала его присутствие, но не оборачивалась.
Когда они вернулись в комнату, Светлана Павловна протянула внукам конверты.
– Это вам. На подарки.
Настя открыла свой, ахнула.
– Ба, тут много!
– На самокат хватит. А тебе, Денис, на ноутбук, может, не хватит, но добавите потом.
Денис повертел конверт в руках.
– Бабушка, спасибо. Но не надо. Это твои деньги.
– Мои деньги — это ваши деньги. Я старая уже, мне много не нужно. Берите.
Ольга смотрела на эту сцену, и внутри что-то сжималось. Шестидесятисемилетняя женщина отдаёт последние сбережения, чтобы исправить то, что должен был сделать её сын.
А сын стоит рядом и молчит. Как всегда.
Ночью, когда дети уснули на раскладном диване в большой комнате, Ольга вышла на кухню. Виктор уже был там — сидел за столом, смотрел в темноту за окном.
– Оля, я понимаю, что был неправ.
– Понимаешь? – она села напротив. – Правда понимаешь?
– Я должен был сказать тебе. Посоветоваться.
– Это не первый раз, Витя. Ты помнишь, как ты машину купил? Пять лет назад?
Он промолчал.
– Ты пришёл домой и сказал: я взял кредит, купил машину. Без обсуждения. Без вопросов. Просто поставил перед фактом.
– Машина была нужна. Ездить на работу.
– Я не спорю. Но ты мог спросить меня. Мы могли выбрать вместе. Может, нашли бы дешевле. Может, накопили бы и купили без кредита. Но ты решил сам.
– Ты бы сказала, что денег нет.
– Может, и сказала бы. А может, мы бы нашли выход вместе. Но ты даже не попытался, Витя. Ты никогда не пытаешься.
Она замолчала. За окном светились окна соседнего дома — там тоже праздновали, двигались силуэты, мелькали огни гирлянд.
– Помнишь, как Настя в больницу попала? – спросила Ольга. – Три года назад, с аппендицитом?
Виктор кивнул.
– Я тогда неделю с ней в палате лежала. Ты приезжал каждый день, привозил еду. А потом я узнала, что ты взял отгулы за свой счёт и никому не сказал. Я спрашивала: как на работе? Ты говорил — нормально. А потом оказалось, что ты потерял неделю зарплаты.
– Я хотел быть рядом.
– Я понимаю. Но почему не сказать? Почему не предупредить? Я бы маму попросила приехать, она бы посидела с Настей. А ты снова решил сам, молча, без меня.
Виктор опустил голову.
– Я не умею по-другому.
– Вот именно. Двадцать лет, Витя. Двадцать лет я пытаюсь пробиться к тебе. Двадцать лет прошу: разговаривай со мной. Советуйся. Делись. А ты каждый раз киваешь и делаешь по-своему.
– Я не специально.
– Я устала, – сказала Ольга. – Я очень устала.
Она встала и ушла в комнату. Легла на свободный край дивана, рядом с детьми. Закрыла глаза.
Сон не шёл.
Утром первого января они вернулись домой. Ехали молча. Дети смотрели в окна, Виктор вёл машину, Ольга сидела рядом и думала.
Она думала о том, как они познакомились. Ей было восемнадцать, ему двадцать два. Он показался ей таким надёжным, таким серьёзным. Немногословный, но основательный. Она думала: вот человек, на которого можно положиться.
И в чём-то она была права. Виктор никогда не пил. Не гулял. Приходил домой вовремя. Работал. Содержал семью.
Но он никогда с ней не разговаривал. Никогда не спрашивал её мнения. Никогда не делился планами. Она была рядом — но как будто за стеклом. Видела его, слышала, касалась — но не могла достучаться.
Двадцать лет за стеклом.
Первые дни января прошли в молчании. Виктор ходил на работу, Ольга занималась домом. Дети чувствовали напряжение и старались не шуметь.
Шестого января — в сочельник — позвонила мать Ольги.
– Оля, вы приедете?
– Не получится, мама. Далеко ехать.
– Что случилось? По голосу слышу, что-то не так.
Ольга молчала.
– Опять Виктор?
– Мама, всё нормально.
– Оленька, я твоя мать. Я слышу. Приезжай одна, поговорим.
Ольга поехала к матери на следующий день. Виктор не спрашивал куда — он вообще редко спрашивал.
Мать жила в соседнем городе, час на электричке. Маленькая квартира в панельной девятиэтажке, герань на подоконнике, запах пирогов.
– Рассказывай.
Ольга рассказала. Всё. Про премию, про телефон, про ремонт у свекрови, про детские подарки из дешёвого магазина. Про двадцать лет молчания.
Мать слушала, не перебивая. Потом налила чаю.
– Помнишь, что я тебе говорила перед свадьбой?
– Мама, не начинай.
– Я тебе говорила: этот человек сам в себе. Замкнутый. С таким тяжело жить.
– Ты была против.
– Я была не против. Я предупреждала. Это разные вещи.
Ольга молчала.
– А теперь скажи мне честно, – продолжила мать. – Ты его ещё любишь?
Ольга смотрела в чашку. Чай остывал.
– Я не уверена, что когда-то любила. По-настоящему.
– Тогда почему двадцать лет терпела?
– Потому что он хороший человек. Не пьёт, не бьёт, работает. Отец для детей.
– Отец, который не разговаривает со своей семьёй — какой он отец?
Ольга подняла глаза.
– Строгий. Справедливый. Денис его уважает. Настя любит. Просто он такой.
– И ты готова так жить дальше?
Ольга не ответила.
Когда она вернулась домой, Виктор сидел на кухне. Перед ним лежала стопка бумаг — какие-то чеки, квитанции.
– Оля, сядь. Мне нужно тебе кое-что сказать.
Она села. Приготовилась к худшему. Кредит? Долг? Что ещё он скрывал?
– Я подсчитал. За последние три года я потратил на вещи для себя около двухсот тысяч. Без твоего согласия.
Ольга молчала.
– Телефон, удочки, запчасти для машины, которые были не срочно нужны. Мамин ремонт. Курсы вождения экстремального — помнишь, я говорил, что это для работы? Не для работы. Просто хотел.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Потому что ты права. Я решаю всё сам. Всегда. Мне так проще. Я не люблю спорить, объяснять, уговаривать. Проще сделать и потом разбираться.
– И что теперь?
Он помолчал.
– Я попробую по-другому. Буду советоваться.
– Попробуешь?
– Оля, я не могу пообещать, что изменюсь за один день. Мне сорок два года. Я такой всю жизнь. Но я попробую.
Она смотрела на него. На эти знакомые черты — морщины у глаз, седина на висках, упрямый подбородок. Двадцать лет она просыпалась рядом с этим человеком. Двадцать лет надеялась, что он изменится.
– Витя, ты это уже говорил. Пять лет назад, когда машину купил. Десять лет назад, когда взял ссуду на гараж без моего ведома. Пятнадцать лет назад, когда отдал моё обручальное кольцо своей сестре на память об отце — даже не спросил.
Он дёрнулся, как от удара.
– Ты помнишь про кольцо?
– Я всё помню. Каждый раз, когда ты решал за меня. Каждое молчание, каждый обман, каждое "я хотел как лучше". Двадцать лет, Витя.
– Это не обман. Я никогда тебе не врал.
– Скрывать — это тоже врать. Только хуже. Потому что ты считаешь меня недостойной правды.
Он хотел возразить, но Ольга подняла руку.
– Я устала. Я больше не могу. Каждый раз надеяться, что вот теперь — всё изменится. И каждый раз понимать, что ничего не меняется.
– Что ты хочешь сказать?
Она глубоко вдохнула.
– Я хочу развестись.
Тишина. Долгая, тяжёлая.
– Оля, не говори так.
– Я говорю серьёзно. Я думала об этом всю дорогу от мамы. Я больше не могу жить с человеком, который меня не слышит.
– Я слышу тебя!
– Нет, Витя. Ты слушаешь — но не слышишь. Для тебя мои слова — это шум. Ты киваешь, соглашаешься, а потом делаешь по-своему. И так будет всегда.
– Я изменюсь.
– Не изменишься. Тебе сорок два. Ты сам сказал — ты такой всю жизнь. И я больше не готова ждать чуда.
Он сидел неподвижно. Ольга видела, как напряглись его плечи, как сжались кулаки на столе.
– А дети?
– Дети останутся со мной. Ты будешь видеться с ними, когда захочешь. Я не буду мешать.
– Оля, это глупость. Из-за ремонта, из-за телефона — разводиться?
– Не из-за ремонта. И не из-за телефона. Из-за двадцати лет, Витя. Телефон — это просто последняя капля.
Она встала из-за стола.
– Я перееду к маме. Временно, пока не найду жильё. Детей заберу.
– Настя будет плакать.
– Настя справится. Она сильная.
– Денис мне этого не простит.
Ольга остановилась в дверях.
– Может быть. А может, он поймёт. Он уже взрослый. Он видел всё это — как ты решаешь, как я терплю. Может, он даже рад будет, что я наконец решилась.
Она ушла в спальню. Достала с антресолей старый чемодан. Начала складывать вещи.
Виктор появился в дверях через час.
– Ты серьёзно?
– Да.
– Оля, давай поговорим.
– Мы двадцать лет разговариваем. Толку нет.
Он шагнул в комнату, встал рядом с чемоданом.
– Я не хочу, чтобы ты уходила.
– А я не хочу больше жить с человеком, который считает меня мебелью.
– Я не считаю тебя мебелью!
– Мебель тоже не спрашивают, когда принимают решения. Шкаф передвинули — шкаф стоит. Стол унесли — стол не возражает. Вот и я так же. Двадцать лет.
Он сел на край кровати. Ольга продолжала складывать вещи.
– Что я могу сделать?
– Ничего. Поздно.
– Оля, я люблю тебя.
Она остановилась. Положила свитер на кровать.
– Ты странно любишь, Витя. Любовь — это когда человек важен. Когда его мнение важно. Когда советуешься, обсуждаешь, делишься. А для тебя любовь — это когда рядом кто-то есть. Просто есть. Как тень. Как фон.
– Это неправда.
– Тогда назови мне хоть один раз за двадцать лет, когда ты спросил моё мнение о чём-то серьёзном. Хоть один раз, когда мы вместе приняли решение. Не ты решил и потом сказал мне — а именно вместе.
Он молчал. Пытался вспомнить.
– Вот видишь, – сказала Ольга. – Не можешь.
Она закрыла чемодан.
Денис узнал вечером. Пришёл из комнаты, увидел собранные вещи в коридоре.
– Мам, вы разводитесь?
– Да.
Он кивнул. Посмотрел на отца, который сидел на кухне, уставившись в одну точку.
– Давно пора.
Ольга вздрогнула.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что я не слепой. Папа тебя вообще не слышит. Ты ему говоришь — он кивает и делает по-своему. Всегда так было.
– Денис, это сложная ситуация.
– Да не сложная, мам. Просто он такой. Сам по себе. А ты рядом — типа для мебели.
Ольга обняла сына. Он вырос. Когда он успел так вырасти?
Настя плакала. Долго, горько, безутешно. Виктор сидел рядом, гладил её по голове и ничего не говорил. Что тут скажешь?
– Папа, ты будешь приезжать? – спросила она сквозь слёзы.
– Буду. Каждые выходные.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Ольга смотрела на них из коридора. Внутри что-то сжималось, болело. Она разрушала семью. Свою семью. Детей. Двадцать лет совместной жизни.
Но она не могла больше.
Не могла просыпаться каждое утро рядом с человеком, который смотрит сквозь неё. Не могла терпеть это молчание, это вечное "я сам решу", это снисходительное игнорирование. Не могла ждать ещё двадцать лет в надежде, что что-то изменится.
Ей тридцать восемь. Половина жизни позади. И что она имеет? Мужа, который не умеет разговаривать. Детей, которые выросли в этом молчании. Работу, которая еле-еле приносит деньги. Квартиру в кредит, который ещё десять лет платить.
Она заслуживает большего.
Или хотя бы — другого.
Они уехали через три дня. Ольга, Денис и Настя. К бабушке, в соседний город. Временно.
Виктор стоял у подъезда, смотрел, как они садятся в такси. Ольга оглянулась один раз.
Он стоял неподвижно. Руки в карманах, плечи опущены. Она подумала: даже сейчас он не пытается остановить. Не бежит следом, не просит подождать. Просто стоит и смотрит.
Как всегда.
Такси тронулось. Настя прижалась к окну, махала папе рукой. Виктор поднял руку в ответ.
Ольга отвернулась.
Впереди была другая жизнь. Какая — она не знала. Страшно ли ей было? Да. Очень.
Но оставаться было страшнее.
Двадцать лет она терпела. Ждала. Надеялась. А теперь — хватит.
Машина выехала со двора и повернула на главную дорогу. Впереди серел зимний город, мелькали фонари, спешили прохожие.
Новая жизнь начиналась в январе.
Ольга не знала, какой она будет. Но впервые за двадцать лет она сама принимала решение.
И это решение было — уйти.