Белый «Инфинити QX80» пожирал километры заснеженной трассы с жадностью хищника. В салоне царила идеальная тишина, нарушаемая лишь едва слышным шелестом климат-контроля, поддерживающего температуру ровно двадцать два градуса. Регина любила эту искусственную, стерильную среду. Она была безопасной. Она была предсказуемой. В отличие от мира за окном, где метель закручивала снежные вихри в безумном танце.
Регина посмотрела на свои руки, лежащие на руле. Безупречный маникюр цвета «бургунди», кольцо с крупным бриллиантом огранки «принцесса», подаренное Вадимом на тридцатилетие. И, конечно, рукав шубы. Королевская норка цвета «графит», купленная неделю назад в элитном бутике за сумму, которую страшно было произносить вслух даже мысленно. Шестьсот пятьдесят тысяч рублей. Половина стоимости квартиры в том городе, куда она сейчас ехала.
Вадим сейчас был в Дубае. Официальная версия — переговоры с арабскими инвесторами по поводу поставок строительной техники. Неофициальная, но очевидная для всех, кроме, пожалуй, самой Регины в моменты самообмана — он «выгуливал» свою новую помощницу, Кристину. Двадцатилетнюю девочку с ногами от ушей и пустой головой. Регина знала. Она видела чеки из ювелирных магазинов, которые приходили на их общую почту, она чувствовала чужой запах в его машине. Но она молчала. Их брак был давно превращен в акционерное общество: она — лицо его успеха, идеальная жена, умеющая вести светские беседы и организовывать ужины; он — источник её безграничного комфорта. Сделка была честной, но холодной, как лед в её бокале.
Поездка в Сосновку была спонтанным бунтом. Оставшись одна в огромном, пустом пентхаусе в канун Нового года, Регина вдруг почувствовала удушающую тоску. Все подруги разлетелись по Куршевелям и Мальдивам. Ей не хотелось встречать бой курантов в компании телевизора и домработницы Люси. И тогда в голове всплыла мысль: поехать к сестре. Не от любви. От желания доказать.
Пятнадцать лет назад она уехала из Сосновки на старом автобусе, с одним чемоданом и дырой в кармане, поклявшись никогда не возвращаться в эту грязь. «Я стану богатой, — шептала она тогда, глядя на удаляющиеся избы. — Я заставлю вас всех завидовать». И она стала. Теперь ей хотелось увидеть их глаза. Глаза Гали, вечно уставшей, пахнущей кухней и дешевым мылом. Глаза Коли, её мужа, который когда-то посмеялся над ней, назвав «принцессой на горошине». Пусть посмотрят. Пусть захлебнутся своей желчью.
Навигатор монотонно сообщил: «Через двести метров поверните направо». Асфальт сменился ухабистой грунтовкой, присыпанной снегом. Машину качнуло. Регина поморщилась.
Она остановилась у придорожного магазина в райцентре, чтобы купить воды. Ей не хотелось пить, просто нужен был повод выйти и продемонстрировать шубу хоть кому-то, пока она не добралась до глуши.
В магазине пахло хлоркой и залежалыми пряниками. Продавщица, женщина неопределенного возраста с химической завивкой, уставилась на вошедшую Регину как на инопланетянку.
— «Perrier» есть? — спросила Регина, небрежно поправляя меховой воротник.
— Чего? — переспросила продавщица.
— Вода газированная. Французская.
— Девушка, у нас «Карачинская» и лимонад «Буратино». Брать будете?
Регина вздохнула, всем видом показывая, как ей тяжело спускаться с небес на землю, и купила бутылку воды без газа. Выходя, она столкнулась в дверях с местным забулдыгой.
— Опа-на, — присвистнул он, окинув её мутным взглядом. — Снегурочка, ты откуда такая нарисовалась? Дай стольник на опохмел, а? Шубка-то вон какая, чай не убудет.
— Отойди, — ледяным тоном бросила Регина, брезгливо обходя его. — От тебя воняет.
Она села в машину, заблокировала двери и тщательно протерла руки влажной салфеткой. Сердце колотилось. Этот мир был ей враждебен. Он был грязным, грубым и опасным. Но именно это щекотало нервы. Она ехала в зоопарк, чтобы посмотреть на зверей через бронированное стекло своего успеха.
Сосновка встретила её лаем собак и серым небом. Дом родителей выглядел удручающе. Забор покосился еще сильнее, чем пять лет назад, когда они хоронили мать. Краска на наличниках облупилась, обнажив серое, мертвое дерево. Из трубы шел дым, но он не казался уютным. Он казался сигналом бедствия.
На крыльцо выскочила Галя. В старом халате, поверх которого был надет вязаный жилет с катышками, в стоптанных валенках.
— Ринка! Приехала! — закричала она, всплеснув руками. — Колька, выходи! Гостья дорогая!
Регина вышла из машины, стараясь наступать только на расчищенные участки дорожки.
— Здравствуй, Галя. Я Регина, — поправила она сухо. — Сколько раз просила не называть меня этим деревенским именем.
— Ой, прости, прости... Забываюсь. Родная ж кровь, — Галя попыталась обнять сестру, но Регина выставила вперед локоть, защищая мех.
— Осторожно, помнешь. Это не кролик с рынка.
Галя отдернула руки, словно обожглась, и с восхищением, смешанным со страхом, погладила воздух рядом с рукавом.
— Красивая какая... Блестит. Дорогая, поди?
— Достаточно, чтобы купить этот дом вместе с участком и соседями, — не удержалась Регина.
Коля вышел из сарая, вытирая руки ветошью.
— О, барыня! — хмыкнул он. — Ну здорово. Чего, муж-то не приехал? Не барское это дело — по деревням грязь месить?
— У Вадима важные переговоры в Дубае. Он зарабатывает деньги, Николай, пока ты их пропиваешь.
— Я не пью, — набычился Коля. — Я по праздникам только. А работаю я на тракторе, с утра до ночи. Тебе не понять.
В доме было душно и тесно. Пахло старым деревом, пылью, жареным луком и дешевым стиральным порошком «Миф». Этот запах мгновенно вернул Регину в детство — в те времена, когда она ненавидела каждый угол этого дома, каждую скрипучую половицу.
В углу стояла живая елка, украшенная старыми советскими игрушками: облупленными шарами, картонными зайцами и гирляндой, где половина лампочек не горела.
Стол-книжка был накрыт клеенчатой скатертью. Салаты в хрустальных вазочках (единственное богатство дома), нарезка из дешевой колбасы, селедка, посыпанная луком.
— Раздевайся, проходи! — суетилась Галя. — Шубу давай сюда, на вешалку...
— Нет! — резко сказала Регина. — На вешалке твои куртки грязные. Я положу в спальне.
Она прошла в комнату родителей. Здесь ничего не изменилось. Тот же ковер с оленями, та же кровать с панцирной сеткой. Регина аккуратно расстелила шубу на покрывале, разгладила ворс. Это был её алтарь. Её доказательство того, что она вырвалась.
Вернувшись к столу, она брезгливо оглядела угощение.
— Я привезла свое, — она выставила на стол пакеты. — Хамон, пармезан, оливки, икра. И шампанское нормальное. «Вдова Клико». А не ваша шипучка за двести рублей.
Вечер превратился в театр одного актера. Регина говорила, не умолкая. О поездках в Париж, о новом ремонте в пентхаусе, о том, как сложно найти приличную домработницу, потому что «народ нынче ленивый и вороватый». Она видела, как Галя слушает её, раскрыв рот, как кивает, боясь перебить. И это наполняло Регину пьянящим чувством превосходства.
— А у нас вот корова отелилась, — робко вставила Галя в паузе. — Молоко жирное, хорошее.
— Галя, кому интересно твое молоко? — фыркнула Регина, поднося бокал к губам. — Мы живем в двадцать первом веке. Сейчас в моде миндальное и кокосовое.
— Ну да, ну да... — стушевалась сестра.
Коля молчал, мрачно жуя колбасу. Он пил водку, не закусывая, и смотрел на золовку тяжелым, свинцовым взглядом.
— А помнишь, Ринка, — вдруг сказала Галя, уже слегка захмелевшая, — как мы маленькие были? Как ты с дерева упала, ногу подвернула, а я тебя на себе тащила три километра до фельдшера? Ты тогда плакала и говорила, что я самая лучшая сестра на свете.
— Не помню, — отрезала Регина. — Я стерла это всё из памяти. Мне не нужны воспоминания о том, как мы выживали. Я теперь живу.
— Живешь... — вдруг подал голос Коля. — Живешь ты, может, и красиво. А вот человеком ты так и не стала.
— Что ты сказал? — Регина поставила бокал на стол.
— Коля, не надо! — испугалась Галя.
— А что не надо? Пусть слушает! — Коля ударил кулаком по столу, вилки звякнули. — Приехала, расселась, как королева. Смотрит на нас, как на говно. А ты знаешь, Регина, за чей счет ты в люди выбилась?
— Я сама поступила! Сама училась! Сама карьеру строила!
— Сама? — Коля горько усмехнулся. — А когда ты на втором курсе позвонила и рыдала, что тебя отчисляют за неуплату общаги? Что жить негде? Что с моста прыгнешь?
— Ну было, — процедила Регина. — Трудный момент. Вы помогли, я вернула.
— Вернула она... — Коля налил себе еще водки. — Галька тогда беременная была. Первенцем нашим. Денег не было вообще. Мать после инсульта лежала, лекарства дорогие. И Галька пошла на аборт.
Регина замерла.
— Что?
— Ты не ослышалась. Она ребенка убила, чтобы те деньги, что мы на роды откладывали — тридцать тысяч сраных — тебе отправить. Спасти сестренку непутевую. А ты, оказывается, не за общагу платила. Ты на море хотела. С мажорами своими. Фотографии потом присылала — загорелая, довольная. «Спасибо, Галя, все уладила».
— Это неправда, — прошептала Регина. Кровь отхлынула от лица. — Галя, скажи, что он врет!
Галя сидела, опустив голову, и тихо плакала, вытирая слезы краем скатерти.
— Молчи, Галя, не оправдывай её! — рявкнул Коля. — Всю жизнь ты её оправдываешь. «Ринка маленькая, Ринке нужнее». Вот и выросла выдра. Шуба есть, а души нет.
В комнате повисла звенящая тишина. Слышно было только, как в печке трещат дрова. Регина чувствовала, как внутри всё переворачивается. Тот звонок... Да, она соврала. Ей до смерти хотелось поехать в Турцию с компанией золотой молодежи, в которую она пыталась влиться. Ей казалось, что если она не поедет, её выкинут из круга избранных. Тридцать тысяч. Цена путевки. Цена жизни ребенка.
— Я... мне нужно выйти, — прохрипела она.
Она выскочила на улицу, не накидывая ничего. Мороз ударил по разгоряченному лицу, но она этого не заметила. Её трясло. От ужаса. От стыда, который вдруг прорвал плотину её самодовольства.
Она закурила, руки дрожали так, что зажигалка сработала только с третьего раза. Она стояла на крыльце, глядя в темноту. Как жить с этим? Как носить эту проклятую шубу, зная, что под ней — гниль?
Вдруг она услышала звук. Скрип снега. Шорох. Звук шел с заднего двора. Регина насторожилась. Она обошла дом.
Окно спальни было распахнуто. Форточка выломана с мясом. На снегу под окном — следы. И темная фигура, метнувшаяся к забору.
— Эй! — крикнула Регина инстинктивно.
Фигура перемахнула через штакетник и растворилась в ночи.
Регина бросилась в дом.
— Украли! — закричала она. — Шубу украли!
В доме начался хаос. Галя вскочила, опрокинув стул. Коля побелел.
— Кто украл? Когда?
— Только что! В окно вылез! Я видела! Он побежал к лесу!
Регина металась по комнате. Её идеальный мир рухнул. Шуба была не просто одеждой. Это был символ. Это была её защита. Без неё она чувствовала себя голой.
— Звони в полицию! — визжала она. — Срочно!
Коля схватил телефон, но тут же бросил его на диван.
— Сеть не ловит! Метель, наверно, вышку зацепило. У нас такое бывает.
— Как не ловит?! У меня полмиллиона украли!
— Да хоть миллион! — рявкнул Коля. — Не ловит! Надо к участковому бежать, он в конце улицы живет. Только он пьяный наверняка.
— Я сама его догоню! — Регина схватила со стола нож для хлеба. Безумие охватило её.
— Стой, дура! — Галя повисла у неё на руке. — Ты куда в платье? Замерзнешь насмерть!
— Пусти!
— Надень хоть что-то!
Галя сорвала с гвоздя свой старый пуховик — синий, китайский, прожженный сигаретой на рукаве. Тот самый, в котором она чистила свинарник.
— Надевай! И валенки! Твои каблуки там завязнут!
Регина, всхлипывая от ярости, натянула вонючий пуховик. Он пах потом, навозом и дешевым табаком. Но ей было плевать. Она сунула ноги в огромные, растоптанные валенки.
— Фонарь! Дай фонарь!
Коля схватил мощный аккумуляторный фонарь.
— Я с тобой. Мало ли, наркоманы какие. Прирежут.
— И я, — пискнула Галя, накидывая шаль.
Они выбежали в ночь. Метель усилилась. Ветер швырял горсти снега в лицо.
Следы были видны отчетливо — глубокие борозды в рыхлом снегу. Вор бежал тяжело, видимо, не зная местности.
— Это Петька Кривой, — тяжело дыша, прокричал Коля сквозь ветер. — Точно он. Видел твою тачку. Решил поживиться. Он с зоны только вернулся.
Они бежали через огород, через пролом в заборе. Валенки были тяжелыми, как кандалы. Регина то и дело спотыкалась, падала на колени, вставала и бежала дальше. Гнев гнал её вперед. Она представляла, как догонит вора, как вонзит ему в лицо свои ногти, как вернет свое сокровище.
Лес встретил их гулом деревьев. Следы вели в овраг.
— Стой! — крикнул Коля. — Там круто! Лед под снегом!
Но Регина уже не слышала. Она увидела внизу, в свете луны, пробившейся сквозь тучи, движение. Кто-то карабкался по противоположному склону.
— Отдай! — заорала она и прыгнула вниз.
Это была ошибка. Валенки не имели сцепления со льдом. Ноги взлетели выше головы. Регина рухнула на спину, выбив из легких воздух, и покатилась вниз, ломая кусты.
Мир превратился в круговерть боли и тьмы. Она ударилась плечом о корень, лицом проехала по колючему насту.
Она остановилась на дне оврага, в сугробе.
Сверху светил фонарь.
— Ринка! Живая?! — голос Гали дрожал от ужаса.
Регина попыталась встать. Тело болело, словно её избили палками. Но кости вроде были целы.
— Он ушел... — прошептала она.
Коля и Галя скатились к ней, тормозя пятками.
— Ушел, гад, — Коля посветил на склон. — Вон следы, к трассе. Там попутку поймает и поминай как звали.
Вдруг луч фонаря выхватил что-то темное на кусте боярышника.
Регина вскрикнула и поползла туда на четвереньках.
На колючих ветках висел клок меха. Серый, блестящий.
Она дрожащей рукой сняла его. Это был кусок её шубы. Вор, видимо, зацепился, когда бежал, и рванул со всей силы.
А внизу, в снегу, валялись ключи от машины. Брелок с логотипом «Инфинити» тускло блестел.
Регина сжала в кулаке этот жалкий клочок меха. Шестьсот пятьдесят тысяч. Теперь это был мусор.
Она села в сугроб. Сил больше не было. Ярость ушла, оставив после себя черную пустоту.
И тут её прорвало.
Она заплакала. Не так, как плачут капризные дамы, сломавшие ноготь. Она зарыдала в голос, воя на луну, размазывая по лицу тушь вперемешку с грязью и снегом.
— Все, все... — Галя села рядом, прямо в снег, обняла её. — Ну шуба. Ну деньги. Черт с ними. Сама жива.
Регина посмотрела на сестру. Галя была без шапки, волосы растрепались, лицо красное, мокрое от слез. Она дрожала от холода, но прижимала Регину к себе, пытаясь согреть своим теплом через этот вонючий пуховик.
И в этот момент Регина увидела себя со стороны.
Сидит в овраге, в грязи, в чужом рванье. Муж в Дубае с любовницей. Детей нет. Подруг нет. Есть только деньги, которые не могут сейчас её согреть. И есть сестра. Та самая сестра, которая убила своего ребенка, чтобы Регина могла «жить красиво». Та самая сестра, которую она полчаса назад унижала за столом.
Стыд был горячим, как расплавленный свинец.
— Галя... — прошептала Регина. — Прости меня.
— Да за что прощать-то? — Галя гладила её по голове. — Глупая ты.
— За всё. За ребенка... Я не знала. Я правда не знала. Я думала, просто деньги... Я тварь, Галя. Я конченая тварь.
Коля стоял рядом, курил, закрывая огонек ладонью от ветра.
— Ладно вам, бабы, сырость разводить. Вставайте. Замерзнете. Новый год все-таки.
Они шли домой медленно. Регина опиралась на плечо Коли. Нога болела.
В доме было все так же душно, но теперь этот запах казался родным.
Галя налила ей водки.
— Пей. Чтоб не заболеть.
Регина выпила залпом, не морщась. Водка обожгла горло, но стало теплее.
Она сидела за столом, в Галином халате (пуховик сняли), с распухшим лицом, с синяком под глазом. На столе стояла бутылка «Вдовы Клико», но пить её не хотелось.
— Галь, — тихо сказала она. — А положи мне холодца. И хлеба черного.
— Конечно, милая, конечно! — Галя бросилась к холодильнику.
В эту ночь они больше не вспоминали о шубе. Они сидели до утра. Впервые за пятнадцать лет они говорили по-настоящему. Регина рассказала про Вадима, про его измены, про то, как ей одиноко в золотой клетке. Галя слушала, гладила её по руке и не осуждала.
— Ничего, Ринка. Ты сильная. Ты справишься. Главное — не очерстветь совсем.
Утро первого января было тихим и белым. Метель улеглась, солнце слепило глаза, отражаясь от сугробов миллионами искр.
Регина проснулась на диване, укрытая ватным одеялом. Голова гудела, тело ломило.
Она подошла к зеркалу. Зрелище было жалкое. Но в глазах появилось что-то новое. Какая-то спокойная решимость.
Полиция так и не приехала. Коля сходил к участковому, тот только развел руками: «Пиши заявление, будем искать. Но сам понимаешь... Петька уже в городе, скинул барыгам. Ищи ветра в поле».
Регина знала, что не найдут. И, честно говоря, ей было все равно. Шуба выполнила свою миссию — она сгорела, чтобы очистить душу хозяйки.
— Мне нужно ехать, — сказала она за завтраком.
— Куда ты поедешь? — всплеснула руками Галя. — Ты же вся разбитая! Машину вести не сможешь. Да и дорогу еще не почистили, застрянешь.
— Я поеду на автобусе.
— На автобусе? — Коля поперхнулся чаем. — Ты? На ПАЗике? С народом?
— Да. С народом.
Это было её наказание. Её епитимья. Она хотела проехать этот путь так, как уезжала пятнадцать лет назад. Чтобы вспомнить. Чтобы закрепить урок.
— Ладно, — кивнул Коля. — Автобус в двенадцать.
Сборы были недолгими. Свою одежду Регина аккуратно сложила в сумку. Ехать решила в джинсах и свитере, а сверху... Сверху ей пришлось снова надеть тот самый синий пуховик. Свою легкую куртку она так и не нашла (видимо, забыла в машине, а ключи уже отдала Коле, чтобы тот прогревал и караулил авто до приезда эвакуатора или пока она не вернется). Да и холодно было.
— Вот, возьми, — Галя протянула ей пакет. — Пирожки с капустой. Сало. Огурцы соленые. В городе такого нет.
— Спасибо, Галя.
На остановке было людно. Деревенские сплетницы уже всё знали. Они косились на Регину, шептались, прикрывая рты варежками.
«Вон она, краля. Без шубы осталась. Бог-то не Микишка...»
Регина стояла прямо, гордо подняв голову. Пусть смотрят. Ей нечего стыдиться своего падения. Стыдиться надо было своего взлета.
Подъехал старый, дребезжащий автобус. Из выхлопной трубы валил черный дым.
— Ну, бывай, сестренка, — Галя обняла её, и снова слезы брызнули из глаз. — Ты не сердись на нас. Мы ж простые.
— Я люблю вас, — сказала Регина. Впервые за много лет. И это было правдой. — Я скоро вернусь. Заберу машину. И... поговорим про клинику. В городе есть хорошие врачи. Сейчас медицина чудеса творит. Я все узнаю.
Галя махнула рукой, но в глазах мелькнула робкая надежда.
Регина полезла в карман джинсов и достала свою карту.
— Коля, возьми. Пин-код на обороте маркером написан. Снимите всё. Купите трактор новый. Крышу перекройте. И Гале... купи шубу. Пусть не норку, но теплую.
Коля нахмурился, спрятал руки за спину.
— Не возьму. Не надо нам подачек.
— Это не подачка! — крикнула Регина. — Это долг! За те тридцать тысяч. С процентами. Возьми, пожалуйста. Иначе я не смогу спать спокойно.
Коля посмотрел ей в глаза, увидел там боль и мольбу, и, вздохнув, взял пластик.
— Ну, спасибо... Свояченица.
Регина села в автобус. Заняла место у окна. Салон был холодным, пахло бензином. Сиденья были жесткими, протертыми.
Автобус тронулся, надрывно ревя мотором.
Регина смотрела в окно. Галя и Коля стояли, махали ей вслед. Две маленькие фигурки в огромном снежном мире. Единственные люди, которые любили её не за деньги.
Она сунула руку в карман Галиного пуховика, чтобы найти носовой платок. Пальцы нащупали что-то бумажное.
Она достала сложенный тетрадный листок в клеточку. Развернула.
Внутри лежали деньги. Пять тысяч рублей. Мятые десятки, полтинники, сотки. Все, что, видимо, они смогли наскрести по сусекам. «На дорогу».
И записка. Кривым почерком Гали:
«Ринка, ты не держи зла. Мы тебя любим. Ты наша. Приезжай, когда плохо будет. Дом всегда открыт».
А еще там была фотография. Старая, черно-белая, с обтрепанными краями.
Две девочки на фоне этого самого дома. Старшая, худая, в смешной шапке, держит за руку младшую, пухлую, в огромной шубке из искусственного чебурашки. И обе смеются.
Регина прижала эту фотографию к груди. Слезы потекли ручьем, горячие, неудержимые. Она рыдала, сотрясаясь всем телом, не обращая внимания на изумленные взгляды пассажиров.
— Девушка, вам плохо? — спросила какая-то бабушка, протягивая ей конфетку.
— Нет, — улыбнулась Регина сквозь слезы, беря леденец. — Мне хорошо. Мне впервые за долгое время очень хорошо.
В кармане завибрировал телефон. Появилась сеть.
Пришло сообщение от Вадима:
«Крошка, я тут задержусь. Купи себе что-нибудь блестящее, не скучай. Люблю».
Регина посмотрела на экран. Блестящее? У неё уже было блестящее. Слезы на глазах сестры. И это стоило дороже всех бриллиантов мира.
Она набрала ответ:
«Не приезжай. Нас больше нет. Я подаю на развод. Я начинаю новую жизнь. Настоящую».
Она нажала «Отправить» и выключила телефон.
Автобус трясся на ухабах, увозя её в город. Она ехала без шубы, в чужом пуховике, с пятью тысячами рублей в кармане. Но она чувствовала себя богаче, чем когда-либо. Потому что теперь она знала цену вещам и цену людям.
И этот урок, который жизнь преподала ей в новогоднюю ночь под звон бокалов и вой метели, она выучила на отлично.
