Все главы здесь
Глава 53
В ту же ночь он пришел к ней снова. Мать, лежавшая в другой комнате, тихо отвернулась к стене, поджав под себя ноги. Потворствовала, знала ведь: дело к свадьбе идет, богатый жених не каждый день в хату заглядывает.
Она все понимала и молчала. Так надо, решила. Так лучше будет. Мало того, приятная истома и зависть к дочери разлились по всему телу, не знавшему мужика уж лет пятнадцать.
«Ох и счастливая моя Катька! Мужик мнеть яе».
А Катя? Катя уже не сопротивлялась. Было раз, будет и два. Сделанное не воротишь, да и незачем. Сломанная ветка не хрустит второй раз.
Сделав свое дело, Семен не вернулся в горницу, а перевернулся на спину и захрапел в Катиной кровати. Она же, вжавшись в стенку, не спала до первых петухов. Да как тут уснуть? Тесно, больно, противно. Лежала с открытыми глазами, слушала, как он сопит рядом, и понимала: все переменилось. Теперь пути назад нет. Вот он — ее будущий муж.
Некрасивый, неприятный, наглый. Зато богатый. Подарков вон сколько привез. Сапожки, юбка, платок, серьги, да и про мать не забыл. Ей тоже платок привез и уж совсем невидаль — духи.
Катя глубоко вздохнула. Надо смириться со своей участью. По правде сказать, призналась себе Катя, ведь и Степана тоже не любила. Но он был милым, нежным, добрым, так смешно краснел, прежде чем поцеловать. А этот? Грубый, вонючий, жирный…
…И на следующий день Семен снова остался, сказавши:
— А чевой дома мене делать? Неча. Я хозяин хоть куды! У мене усе ладно. А чевой не ладно — так Фимка с Сашкой подправють. Батя им спуску-то не даеть. Чуть чевой — сразу вожжи! От так. А то как жа! И мене поколачивал. Енто прально. Ево батя тожеть отхаживал, и он нас! И я своих буду! — он глянул на Катю таким взглядом, будто прямо сейчас собирался сделать так, чтобы через девять месяцев она родила того, кого можно будет отхаживать вожжами.
Семен вдруг заржал громко, что Катя вздрогнула. А мать заржала вместе с ним.
С утра он пил молоко, прихлебывая шумно, облизывал губы — и опять глядел на Катю так, что у нее внутри все сжималось. Мать, раскрасневшись от хлопот, вскоре снова ушла — к соседкам, да «на минутку». Эта минута растянулась надолго, почти до обеда. А Семен только и ждал эту минутку, когда дверь за Лизкой скрипнет…
И все повторилось — и ночью тоже. И днем снова. У Лизки все время были какие-то дела, и она оставляла дочь наедине с Семеном почти на весь день.
— Чевой, Лизка, — проскрипела соседская бабка Авдотья, когда Лиза очередной раз уходила из хаты, — молодым постелю спешишь постелить? А не рано ль?
Лизавета посмотрела на бабку с отвращением, прищурившись:
— К тебе забыла притить, старая карга, и спросить. А как нама, бабушка, мехирь, — Лиза произнесла это слово с особым нажимом, а бабка принялась креститься, — сувать? Да и, мабуть, низя ишо?
Увидев, как бабка перепугалась, Лизавета громко рассмеялась и пошла вольготной походкой, приговаривая:
— Ускорости станеть моя дочка жить как у Христа за пазухой. Не чета усем вам, голь нищеблудная. Пироги румяныя будеть есть, да сапожки сафьяновыя носить.
Бабка Авдотья лишь покачала головой, плюнула три раза и погрозила клюкой.
Но тут Лизка развернулась и в два шага настигла бабку и, сама не зная почему, вдруг пригрозила:
— А вздумашь по деревне ходить да рот свой проветривать у кажной хате, так я твою Маньку пришибу. Поняла ты мене?
— Понямши, понямши, Лизонька. Да я и не знай ничевой, — затряслась от страха бабка, с ужасом глядя в глаза будто сдуревшей враз бабы.
А у Лизки как-то неприятно заворочалось в груди от бесцветного взгляда бабки. Она приняла ее страх за жалость, и это ее сильно раздражало.
…Семен уехал лишь на четвертый день — сытый, довольный, с ленивой улыбкой на устах. На прощание шумно чмокнул Катю в щеку, шепнул масляно:
— Потерпишь малость, голубонька. Скоро за тобой приеду… ждитя. И тада усю жисть местя ужо будям. И маманю твою не забудем. Услышав это, Лизавета растаяла, раскрылась в улыбке. Она готова была тут же упасть в ноги будущему зятю да целовать их ему.
Катерина же молча кивнула, глядя в пол. А когда его телега скрылась за бугром, она медленно опустилась на лавку и впервые за последние дни перевела дух — будто выползла из тени, но солнцу радоваться не могла.
В хате остался его тяжелый запах, ее постыдное молчание, и она сама — точно тряпичная, без искры, будто у нее душу вынули.
И вот только за порогом он исчез — мать вспорхнула к дочери, словно петух на насест.
— От и ладно усе как вышло! От и ладно. Приглянуласи ты яму, доченька! Ить четверо ден на постое был. От и шастье нама! — защебетала она, улыбаясь самодовольно. — Вот и ладно! Никуды он таперича от нас не денетси, Катенька! Наш Сенька. Наш! Ублажила ты яво так ублажила. Молодец. Я ж видала, как он на тебе глядел… Как глядел! На мене ни в жисть никто так не глядел.
Лизавета вздохнула, обняла дочь, прижала к себе, пустила слезу и запричитала:
— Ох, уедешь ты от мене! Ох, оставишь ты мене! Да кому жа я нужная! Никому не нужная. Да как жа я без тебе жить-то стану-у-у!
Катерина слушала причитания матери, опустив глаза. И молчала — слова застряли, горло будто перехватило. А в душе разливалось тяжелое, темное чувство: будто выбрали за нее, будто жизнь ее кто-то тихонько, без спросу, переломил.
…Не приехал Сенька ни через неделю, ни через месяц, ни через два. Сначала Катерина ждала с тревожинкой — может, задержался по хозяйству, может, разболелся. Да мало ли что?
Потом тревога стала доводить до изнеможения. Да как же так? Ночи она проводила на печи, обнимая себя за плечи, понимая, что внутри у нее что-то не ладно. И сердце у нее проваливалось: что же будет?
Мать первое время пыталась бодриться:
— Да приедеть, канешна. Да куды ж он от тебе денетси? Мужик он правильнай… Не чета нашим голодранцам.
Но чем дальше, тем яснее Катька понимала — затяжелела. И тем тише становились мамины слова.
Бабка Авдотья слово сдержала — никто в Кукушкино не узнал, что был у Катьки мужик, а так случилось, что больше его никто и не видел.
Но Лиза на всякий случай все же еще раз припугнула бабку. Зашла к ней, когда уже та спать легла, помолившись. Постучала в окно тихонько:
— Бабка Авдотья, а ну выйди щаж жа. Послухай — чевой скажу.
Бабка, крестясь и тихонько костеря «дурную бабу», укуталась в шаль и вышла с лампой, испуганная.
— Чевой тебе? Белова дня ить не хватило? Чевой приперласи? Ить закончилоси чевой? Соли аль хлеба подать…
— Молчи, старая! Корку свою сухую сама хрумкай! — Лиза грубо схватила бабку за плечо. — Ить вижу, молчить деревня! Енто ты молодец! И дальша так жа молчи! Понямши мене! Таперича не токма Маньку прибью, ежеля чевой! А и курей! И дом сожгу местя с тобой! Понямши?
Авдотья затряслась, забормотала, закивала.
— От так! — довольная Лизавета пошла до своей хаты.
Той же ночью бабка Авдотья преставилась.
Нашли ее только через два дня — Марьяниха услышала, как коза в хлеву орала, разрывалась.
Никого из родных у бабки не было. Похоронили быстро, скромно, тихо.
На поминках больше всех убивалась по бабке Лизка. С чего бы?
— Да как жа енто? Да чевой жа так? — причитала она, а в душе смеялась.
Все! Шито-крыто! Если что, то никто и ничего. Семена так и не было, но последняя надежда все же теплилась, а потому решилась Лизавета.
Продолжение в пятницу
Татьяна Алимова