В подвалах заброшенной бойни на окраине Чикаго, где эхо от крюков на потолке звучит как приговор, доктор Исаак Фелл скальпелем вырезал грехи из чужих тел. Не пули или шрамы — нет, он копался глубже, в артериях мафиози, в почках сутенёров, в сердцах тех, кто платил золотом за то, чтобы жить дальше, чем заслуживали. "Я — мясник с дипломом", — усмехался он иногда в зеркало, где отражение показывало лицо, изборождённое нитями от бессонных ночей и швов от собственной молодости, когда он резал вьетнамские мины вместо пациентов. Криминал звал его "Доктором Мёртвым", потому что половина его клиентов приходила уже с привкусом гнили во рту. Но Исаак не жаловался: в этом городе, где ветер с озера нёс запах ржавчины и предательства, его руки были единственным, что не подводило.
Тот вечер начался с обычного звона — низкого, как гудок катафалка. "Фелл, у нас посылка. Не спрашивай, просто готовь стол". Голос принадлежал Винни "Костяному" Риццо, подручному босса семьи Лучано, чьи пальцы были сломаны чаще, чем кости в его жертвах. Исаак не спросил. Через час в подвал ввалились трое: Винни с пистолетом в кобуре, как хвостом, и двое громил, тащивших носилки. На них — тело. Массивное, как мешок с цементом, в смокинге, пропитанном кровью и потом. Лицо — знакомое, даже в полумраке: Доминик "Донни" Сальваторе, король южного сектора, который вчерашним вечером словил пулю в висок от ирландских ублюдков в "Золотом петушке". Газеты уже стонали о "трагедии", но Исаак знал: Донни не умирал просто так. Он умирал с планом.
"Пересади, Док. Сердце от донора, печень — чистую, и мозг... ну, ты понял. Босс хочет, чтобы Донни встал завтра к завтраку". Винни швырнул конверт — толстый, как Библия, набитый стопаками. Исаак кивнул, не поднимая глаз. Они ушли, оставив запах сигар и озона от ламп. Он надел перчатки — латекс скрипнул, как старая кожа, — и начал. Разрез по срединной линии: грудная клетка раскрылась, как книга грехов. Сердце Донни ещё билось — слабо, аритмично, но упрямо, как сам хозяин. Пуля вышла через затылок, мозг — каша, но стволы intact. "Бессмертный сукин сын", — пробормотал Исаак, вонзая зажим в аорту. Донорские органы ждали в холодильнике: свежие, от "случайных" аварий в Эверглейдсе. Рутина. Швы, зажимы, насосы — симфония стали и крови.
Но когда он добрался до черепа — трепанация, дрель завыла, как сирена в тумане, — что-то шевельнулось. Не судорога, а... дыхание? Исаак замер, фонарь в руке осветил: под фрагментами кости, в полости мозга Донни, не только серое вещество. Там был другой. Череп внутри черепа — миниатюрный, вживлённый, с трубками, что змеились в стволы. Лицо — молодое, искажённое, глаза открыты, веки трепещут. Живой. Не донор — узник. "Господи..." — выдохнул Исаак, но бог не ответил. Мальчишка — лет двадцати, кожа бледная, как воск, губы шевелятся беззвучно: Выпусти... меня...
Поворот ударил, как электрический разряд. Это не трансплантация. Это тюрьма. Лучано не просто воскрешали Донни — они запихнули в него душу. Или хуже: разум. Паразитическое переселение, шептали слухи в подвалах — эксперимент русских олигархов с нейрочипами, купленный за нефть и девочек. Жертва — "носитель", мозг выжигают, но оставляют карман: крошечный имплант, где сознание второго сливается, кормит, подчиняется. Бессмертие для элиты: старое тело умирает, новое разумом старого. Но Донни... Донни проснулся раньше срока. Его глаза — пустые, но тело дёрнулось, рука схватила запястье Исаака, пальцы стальные: "Док... продолжай... или твоя дочь... в озере..."
Исаак вырвался, скальпель в ладони блеснул. Дочь — Эва, семнадцать, в колледже в Бостоне, но Винни упоминал её вчера, с ухмылкой. Шантаж — старая песня. Тело на столе — теперь не труп, а поле битвы: Донни внутри, бормочет хрипом: "Я... Дональд... нет... пожалуйста...", а паразит — мальчишка? — кричит в голове, через нервы: Он лжёт! Они меня украли! Я — Алекс, студент, похищен из кампуса! Выпусти, доктор, или он возьмёт нас обоих!
Борьба началась в ту же минуту. Исаак не стал зашивать — он подключил мониторы, ввёл стимуляторы. Тело извивалось: мышцы рвутся, вены набухают, как трубы под давлением. Донни — хозяин — пытался встать, руки царапают стол, ногти ломаются, кровь хлещет фонтаном, но Алекс сопротивлялся: спазмы в ногах, судороги в челюсти, он кусает язык — свой? чужой? — и кровь заполняет рот, булькает, как лава. "Убей его! — шипит Донни через губы. — Разрежь паразита, и я дам тебе полгорода!" А в ответ — визг Алекса, через динамики: Нет! Он убил мою семью! За долгий! Я — его трофей!
Треш накрыл волной, когда Исаак нырнул глубже: разрезал кожу на виске, вставил зонд. На экране — два сигнала: альфа-ритмы Донни, волны ярости, месть, планы на ирландцев; и бета Алекса — страх, воспоминания: похищение в парке, игла в шею, пробуждение в утробе, где мозг Донни жрёт его, как кислота. "Ты — ничто, мальчишка, — рычит Донни, тело садится, швы трещат. — Я в твоей голове, в твоих снах!" Но Алекс контратакует: тело бьётся головой о стол, череп трескается, осколки впиваются в глаза — Донни ревет, слепнет на миг, и Исаак видит шанс. Он хватает пилу — не для костей, для нервов: перерезать стволы, отделить паразита.
Заказчики ворвались в полночь — Винни с боссом Лучано, стариком в шёлке, с тростью, что прятала клинок. "Что за цирк, Док? Закончи!" Лучано улыбнулся, но глаза — как у акулы: "Это будущее, Фелл. Души в обмене. Твоя Эва будет первой — чистой, для тебя". Обещание бессмертия: не тела, а разумы, пересаживаемые, как органы. Исаак стоял с пилой в руке, тело на столе дёргалось, два голоса в унисон: Помоги мне... убей его... Поворот — в крови на полу: капля, смешанная с нейрофлюидом, и видение: не один паразит, а сеть. Лучано уже вживил себе троих — жён, сыновей, — они шептали в его ухе, управляли. Бессмертие? Рабство. Семья — не любовь, а колония.
Исаак выбрал. Не за Алекса — за себя. Пила завыла, вонзилась в основание черепа: не аккуратно, а яростно, как месть. Тело взвыло — хор: Донни орёт "Предатель!", Алекс — "Спасибо!", нервы рвутся струнами, искры от импланта, запах горелой плоти. Винни выстрелил — пуля в плечо Исаака, но поздно: паразит вывалился — комок мяса с глазами, шевелящийся, как червь. Исаак раздавил его ботинком, мозг брызнул, как икра. Тело Донни обмякло — мёртвое по-настоящему.
Лучано набросился — трость в горло, но Исаак был быстрее: скальпель в глазницу, через зрачок в мозг. Старик упал, булькая: "Ты... мог... жить вечно..." Винни палил, пули рикошетили от крюков, одна в ногу, но Исаак хромал к выходу, подхватывая конверт — деньги на Эву. Подвал горел — короткое от проводов, огонь лизал тела, как языки ада.
Он выбрался на улицу, ветер с Мичиганом хлестнул дождём, смывая кровь. Эва ждала звонка: "Пап, ты в порядке?" "Да, милая. Просто... опаздываю на ужин". Но в кармане — осколок импланта, мигает слабо. Шепот? Нет, эхо. Лучано лгал: сеть не кончается с смертью. В его венах — следы, и ночью, в мотеле, Исаак чувствует зуд: не в теле, а в душе. Они придут за ним. Или он — за ними.
Хирург для мёртвых не умирает. Он пересаживается. В тени.
Поставь лайк и подпишись, что бы не пропустить другие интересныеи таинственные рассказы!