Виктор стоял в прихожей, нервно поправляя шарф перед зеркалом. Он выглядел слишком нарядно для обычной встречи с друзьями: свежая рубашка, от которой пахло не моим стиральным порошком, а чем-то новым и дорогим, тщательно выбритые щеки и этот бегающий взгляд.
— Вить, а деньги? — тихо спросила я, прислонившись к косяку кухонной двери. — Завтра Новый год. Твои родители приедут, мои... Ты обещал зарплату принести.
Муж резко обернулся, словно я ударила его в спину. На его лице мелькнуло раздражение, смешанное с брезгливостью. Он полез в карман брюк, демонстративно порылся там и, выудив смятую бумажку, небрежно бросил её на тумбочку.
— На. Держи.
Я подошла ближе. На лакированной поверхности сиротливо лежала пятисотрублевая купюра.
— Пятьсот рублей? — переспросила я, чувствуя, как внутри нарастает холод. — Витя, ты шутишь? На десять человек? Ты сказал, чтобы стол ломился. Икра, мясо, нарезки, алкоголь...
— Деньги на подарки я потратил, так что крутись как хочешь, — перебил он, надевая пальто. — Ты же у меня хозяйственная, придумаешь что-нибудь. Займи у соседки, у матери своей попроси. Вы, бабы, вечно из ничего салаты делаете. И смотри, чтобы стол ломился! Мама любит, когда богато.
— На какие подарки? — голос мой дрогнул. — Кому? Мне ты ничего не дарил уже года три. Детям мы купили чисто символические сладости...
— Отстань, Марина! — рявкнул он, хватаясь за дверную ручку. — Деловым партнерам подарки. Это инвестиции в будущее. Всё, мне пора. Михалыч ждет, в баню договорились. Буду поздно, не звони, там связь плохая.
Дверь захлопнулась, оставив в коридоре слабый шлейф его парфюма — того самого, который я подарила ему на прошлый день рождения, копив три месяца.
Я стояла и смотрела на синюю бумажку. Пятьсот рублей. В нынешних ценах это пачка масла, батон и, может быть, десяток яиц. А завтра — праздник. Приедет свекровь, Тамара Игнатьевна, которая начнет инспекцию с порога: «Ой, Мариночка, а что это у тебя шторы пыльные? А холодец почему мутноват? Витенька так много работает, мог бы и повкуснее кушать».
Слезы подступили к горлу, но я сглотнула их. Плакать было некогда. Нужно было действительно «крутиться». Семь лет брака научили меня выживать в условиях финансовой нестабильности, которую создавал Виктор. То у него «проект горит», то «машину надо чинить», то «другу помочь». Я работала библиотекарем, зарплата скромная, все уходило на коммуналку, еду для детей и бесконечные кредиты Виктора, которые он брал на «развитие бизнеса». Бизнес не развивался, а долги росли.
Я прошла на кухню, машинально включила чайник. Телефон Виктора, старый, с треснутым экраном, лежал на подоконнике. Он его забыл? Нет, это был его второй телефон, «рабочий», который он обычно прятал в ящике с инструментами. Видимо, собирался в спешке и выложил, чтобы переставить сим-карту, да отвлекся.
Экран загорелся, пискнуло уведомление. Я никогда не проверяла его телефоны. Считала это ниже своего достоинства. Но сейчас рука сама потянулась к гаджету. На экране висело сообщение от контакта, записанного как «Михалыч Баня».
Текст гласил: «Котик, шампанское я купила, то самое, дорогое. И икру. Жду тебя, мой Дед Мороз. Твоя Леночка».
Мир качнулся. «Михалыч» оказался Леночкой. И деньги, которые он якобы потратил на «подарки партнерам», ушли на дорогое шампанское и икру для любовницы. Пока я должна была накрывать стол на пятьсот рублей для его мамы.
Я опустилась на табурет. Ноги стали ватными. В голове, словно слайды, пронеслись последние полгода. Его задержки на работе, внезапные командировки, запах чужих духов, который он объяснял то «в лифте с бухгалтершей ехал», то «в магазине пробниками набрызгали». Я верила. Или хотела верить, потому что у нас двое детей, ипотека и этот проклятый страх остаться одной.
Вторая смс пришла следом: «Кстати, тот браслет просто чудо! Подруги обзавидуются. Ты лучший! Целую везде».
Браслет. Я вспомнила, как месяц назад он сказал, что нам не хватает денег на зимнюю куртку сыну, и мне пришлось перешивать свою старую парку. А он купил ей браслет.
Злость, горячая и яростная, начала вытеснять отчаяние. Я посмотрела на пятьсот рублей, которые все еще сжимала в руке. Значит, крутись как хочешь? Значит, стол должен ломиться?
Я встала и подошла к холодильнику. Пусто. Пара сморщенных сосисок, початая банка майонеза, кастрюля с вчерашним супом. В морозилке — куриные спинки для бульона.
В этот момент зазвонил мой телефон. Свекровь.
— Мариночка, здравствуй, — пропела Тамара Игнатьевна елейным голосом. — Мы с отцом завтра пораньше приедем, часикам к пяти. Помогу тебе нарезать салатики, а то ты вечно не успеваешь. И Витенька звонил, сказал, что такую премию получил хорошую! Говорит, стол будет — закачаешься. Ох, повезло тебе с мужем, добытчик!
Меня передернуло. Премию? Значит, деньги были. И немалые.
— Да, Тамара Игнатьевна, — мой голос прозвучал неожиданно твердо. — Витя очень постарался. Стол будет незабываемый. Ждем вас.
Я нажала отбой. План мести родился в голове мгновенно, словно пазл сложился сам собой. Я не буду плакать. Я не буду занимать деньги. Я устрою им праздник, который они запомнят надолго.
Первым делом я пошла в детскую. Дети, пятилетний Пашка и семилетняя Оля, строили замок из лего.
— Собирайтесь, — сказала я, стараясь улыбаться. — Мы едем к бабушке.
— К папиной маме? — скривился Пашка.
— Нет, к моей. На все каникулы. Там будет елка, горка и никаких нотаций.
Пока дети радостно вопили и натягивали колготки, я быстро покидала их вещи в сумки. Моя мама жила в деревне, в двух часах езды на электричке. Она давно звала нас, но Виктор всегда был против: «Что там делать, в этой глуши? Грязь месить?». Сейчас его мнение меня интересовало меньше всего.
Отправив детей с мамой (она примчалась на вокзал встретить внуков по первому моему звонку, не задавая лишних вопросов, благослови ее Господь), я вернулась в пустую квартиру. Было тихо. Тишина перед бурей.
Я достала из шкафа большой дорожный чемодан Виктора. Тот самый, с которым он ездил в «командировки». Открыла его шкаф. Костюмы, рубашки, джинсы, белье — все летело в чемодан без разбора. Я не складывала аккуратно, я трамбовала. Зимние ботинки легли прямо на белые рубашки. Сверху я бросила его любимую приставку и коробку с дорогими часами.
Чемодан заполнился быстро. Остальное — его рыболовные снасти, гантели, коллекцию пивных кружек — я выставила в большие мусорные пакеты.
Когда прихожая была заставлена его вещами, я посмотрела на часы. Десять вечера. У меня оставалась ночь и половина следующего дня, чтобы подготовить «угощение».
В кармане завибрировал телефон. Виктор. Я выдохнула и ответила.
— Марин, ты спишь? — голос был довольный, на фоне играла музыка и слышался женский смех. — Я тут у Михалыча задержусь, в бане напарились, сил нет ехать. Заночую у него.
— Конечно, милый, — ответила я ласково. — Отдыхай. Тебе нужны силы. Завтра же праздник.
— Да-да... Ты там все купила? Успела?
— О, не волнуйся. Я проявила фантазию. Тебе понравится.
— Ну, молодец. Давай, до завтра.
Я отключилась и посмотрела на те самые пятьсот рублей.
— Ну что ж, — сказала я в пустоту. — Бюджет утвержден. Приступаем к реализации.
Утро тридцать первого декабря выдалось серым и пасмурным, но у меня внутри сияло злое солнце решимости. Я выспалась — впервые за многие годы перед Новым годом. Обычно я вскакивала в шесть утра, чтобы успеть поставить холодец, замариновать мясо и нарезать тазы оливье. Сегодня я проснулась в десять, неспешно выпила кофе и оглядела квартиру.
Она выглядела идеально чистой. Еще бы, ведь я выгребла отсюда половину хлама, который принадлежал Виктору. Его вещи уже стояли на лестничной клетке, аккуратно сдвинутые в угол у мусоропровода, накрытые старой простыней, чтобы соседи раньше времени не задавали вопросов. Чемодан ждал своего часа в прихожей.
Настало время «накрывать стол». Я взяла купюру в 500 рублей и пошла в ближайший супермаркет «Эконом». Задача была нетривиальная: создать видимость изобилия, потратив ровно эту сумму. Ни копейкой больше. Это был мой принцип.
Я ходила между рядами, и в голове моей складывалось «изысканное» меню.
Первым в корзину отправился самый дешевый батон хлеба и пачка маргарина под гордым названием «Сливочный вкус». Затем — банка кильки в томате по акции (самая мятая), пачка макарон «красная цена» (серого цвета, которые развариваются в клейстер за три минуты) и, конечно же, «гвоздь программы» — лимонад «Буратино» за 25 рублей.
Оставалась еще приличная часть бюджета. Я решила шикануть. Купила рулон самой дешевой туалетной бумаги (серой, как моя жизнь с Виктором в последние годы), пачку бумажных салфеток и... открытку. Красивую, с золотым тиснением: «Любимому мужу». Она стоила дороже, чем вся еда в моей корзине.
Вернувшись домой, я приступила к сервировке.
Виктор требовал, чтобы стол ломился? Он будет ломиться.
Я достала лучший сервиз — свадебный подарок моей мамы, который Тамара Игнатьевна всегда критиковала за «мещанство». Расстелила белоснежную скатерть, накрахмаленную до хруста. Выставила хрустальные бокалы.
В центр стола я водрузила огромное блюдо. На нем я художественно разложила вареные макароны. Они слиплись в единый монолит, напоминающий мозг гигантского кальмара, но я украсила их веточкой засохшего укропа, найденного в недрах холодильника.
Вокруг расставила маленькие тарелочки. На одной — три кусочка батона, щедро намазанные маргарином. Это были «бутерброды с икрой», только без икры. На другой — содержимое банки с килькой. Я даже не стала ее разогревать, просто вывалила горкой. Запах томата и рыбы тут же наполнил кухню специфическим амбре.
Вместо салата я нарезала полосками оставшуюся капусту и посыпала ее солью. Без масла. Масла в бюджете не было.
В графин для виски я перелила воду из-под крана. Она у нас иногда отдавала хлоркой, но цвет был прозрачный, благородный. В ведерко для шампанского я поставила бутылку «Буратино».
Оглядев творение рук своих, я поняла — чего-то не хватает. Ах да, подарки!
Я взяла красивую подарочную коробку, в которой когда-то лежали сапоги, обернула ее остатками упаковочной бумаги. Внутрь я положила распечатанные скриншоты переписки Виктора с «Леночкой». Я потратила на это последние деньги — сходила в копицентр в соседнем доме. Распечатала крупно, цветно, чтобы Тамара Игнатьевна могла читать без очков. Особенно то место про браслет и про «устала ждать, пока ты бросишь свою клушу».
Коробку я перевязала алым бантом и поставила во главу стола, на место Виктора. Сверху прикрепила открытку «Любимому мужу».
В пять вечера раздался звонок в дверь. Свекры. Они всегда приходили минута в минуту, словно немецкие поезда.
Я открыла дверь, сияя улыбкой. На мне было мое лучшее платье, макияж и укладка. Я выглядела не как замученная домохозяйка, а как женщина, у которой начинается новая жизнь.
— Мариночка! — Тамара Игнатьевна вплыла в квартиру, неся перед собой торт. Следом семенил свекор, Иван Петрович, с пакетом мандаринов. — А где же Витенька?
— Он скоро будет, — прощебетала я. — Задержался, готовит сюрприз. Проходите, проходите! Стол уже накрыт.
Свекровь скинула шубу и, поправив прическу, направилась в гостиную. Я шла следом, затаив дыхание.
Она замерла на пороге.
— Это... что? — ее голос дрогнул, поднимаясь на октаву.
На белоснежной скатерти, в сиянии хрусталя, серой горой возвышались слипшиеся макароны, килька смотрела на гостей мутными рыбьими глазами, а запах дешевого маргарина перебивал аромат ее дорогих духов.
— Это праздничный ужин, Тамара Игнатьевна! — гордо объявила я. — Ровно на те пятьсот рублей, которые ваш сын выделил мне на организацию банкета. Он сказал: «Крутись как хочешь». Я и покрутилась.
— Ты с ума сошла? — прошептал Иван Петрович, глядя на графин с водой. — Какие пятьсот рублей? Витька сказал, он тебе тридцать тысяч оставил!
— Врет ваш Витька, — спокойно ответила я. — Как дышит. Проходите, присаживайтесь. Сейчас главный герой приедет.
В этот момент в замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась, и в квартиру ввалился Виктор. Он был румян, весел и слегка подшофе. В руках он держал крошечный букетик увядших роз, купленный, видимо, у метро за копейки.
— А вот и папка пришел! — зычно крикнул он. — Ну что, мои хорошие, встречайте добытчика! Стол ломится? Гости довольны?
Он прошел в комнату, распахнув объятия. И застыл. Улыбка медленно сползала с его лица, сменяясь гримасой ужаса.
Он переводил взгляд с макарон на кильку, с кильки на побелевшее лицо матери, а потом — на меня.
— Марин... ты чего? Это шутка? — выдавил он. — Где еда? Где мясо? Я же просил...
— Ты просил, чтобы стол ломился, милый, — я подошла к нему вплотную. — Он ломится. От позора. Садись, Витя. У нас для тебя подарок.
Я указала рукой на коробку с алым бантом. Тамара Игнатьевна, чуя неладное, схватилась за сердце.
— Сынок, что происходит? Марина говорит, ты денег не дал...
— Мама, не слушай её! — Виктор начал краснеть. — Я дал! Я... я просто...
— Открой подарок, Витя, — ледяным тоном приказала я.
Он дрожащими руками потянулся к коробке. В комнате повисла звенящая тишина, нарушаемая только тиканьем часов. До Нового года оставалось шесть часов. До конца его привычной жизни — несколько секунд.
Он сорвал бант, открыл крышку. Достал листы бумаги. Его глаза расширились. Он узнал свою переписку.
— Это... это не то... — пробормотал он, комкая бумагу.
Но Тамара Игнатьевна, женщина проворная, выхватила у него один лист.
— «Леночка»? «Клуша»? «Икра и шампанское»? — читала она вслух, и с каждым словом ее лицо становилось все багровее. — Виктор! Ты потратил деньги на... на девку?! А жену и детей оставил голодными на Новый год?!
— Мама, это фотошоп! Это она все подстроила! — взвизгнул Виктор, пытаясь отобрать улики.
— Фотошоп? — усмехнулась я. — А чек из ювелирного на браслет, который ты вчера якобы «партнерам» покупал, тоже фотошоп? Я нашла его в кармане твоих джинсов, когда вещи паковала.
— Какие вещи? — он замер.
— Твои вещи, Витя. Глава первая нашего развода окончена. Переходим к эпилогу.
Виктор стоял посреди комнаты, сжимая в руке смятый лист с перепиской, и выглядел как нашкодивший школьник, которого поймали с сигаретой. Только масштаб катастрофы был куда серьезнее. Его идеальный мир, где он — успешный бизнесмен и повелитель семьи, рушился на глазах у зрителей.
— Ты... ты выгнала меня? — наконец выдавил он, глядя на меня с неверием. — В Новый год?
— А ты оставил семью без еды в Новый год, — парировала я. — Считай это симметричным ответом. Твои вещи на лестничной клетке. Чемодан я собрала. Даже приставку твою положила, я же не зверь. У Леночки, наверное, скучно, поиграете.
Иван Петрович, который все это время молча изучал банку кильки, вдруг крякнул и поднялся.
— Ну, Витька... — протянул он с тяжелым вздохом. — Опозорил ты нас. Мать, пошли домой. Нечего тут делать.
— Как домой? — встрепенулась Тамара Игнатьевна, все еще сжимая в руке компромат. — А поговорить? А разобраться? Мариночка, может, погорячилась? Ну, с кем не бывает, загулял мужик...
Я посмотрела на свекровь. В её глазах читался страх. Страх того, что её сыночка, её «добытчик», сейчас привалит к ним в двушку со своим чемоданом и проблемами.
— Тамара Игнатьевна, — мягко, но твердо сказала я. — Это не «загулял». Это предательство. И унижение. Я терпела безденежье, терпела его вранье про бизнес. Но когда он бросил мне пятьсот рублей, как собаке кость, а сам поехал жрать икру с любовницей... Нет. Возврата не будет. Квартира, кстати, моя. Добрачная. Так что забирайте ваше сокровище.
Виктор вдруг ожил. Злость перекосила его лицо.
— Ах так?! Ну и пожалуйста! Да кому ты нужна с двумя прицепами! Я к Ленке поеду! Она меня любит, она меня ценит! А ты... ты сгниешь тут в своей нищете!
Он схватил со стола бутылку «Буратино», швырнул её на пол (пластик глухо стукнул и откатился к дивану) и выскочил в коридор. Мы слышали, как он возится с замком, потом грохот чемодана, который он, видимо, дернул слишком резко, и отборный мат на лестнице. Дверь с грохотом захлопнулась.
В квартире стало тихо.
— Ну вот, — растерянно сказала Тамара Игнатьевна. — И как теперь? Новый год же...
— А вы, Тамара Игнатьевна, идите за сыном, — сказала я. — Ему сейчас поддержка нужна. А я... я праздновать буду.
Свекры ушли через пять минут, бормоча извинения и проклятия одновременно. Иван Петрович на прощание сунул мне в руку пять тысяч: «Детям на конфеты, Марин. Прости дурака».
Когда за ними закрылась дверь, я сползла по стене на пол. Адреналин отступил, и меня накрыла дрожь. Я сидела на полу в красивом платье, посреди стола с макаронами и килькой, и вдруг... рассмеялась.
Это был не истерический смех, а смех облегчения. Я свободна. Господи, я свободна! Больше не надо считать копейки, пока он «инвестирует». Не надо врать детям, почему папа опять не пришел ночевать. Не надо стирать рубашки с запахом чужих духов.
Я встала, сгребла макароны и кильку в мусорное ведро. Скатерть — в стирку.
Взглянула на часы. Семь вечера. До Нового года пять часов.
Телефон пискнул. Сообщение от мамы: «Мы пельмени лепим! Дети счастливы. Ты как там? Приезжай к нам, успеешь!»
Я улыбнулась. Быстро переоделась в джинсы и свитер. Вызвала такси до вокзала.
В кармане лежали пять тысяч Ивана Петровича и мои личные заначки — еще три тысячи.
По дороге на вокзал я попросила таксиста остановиться у круглосуточного гипермаркета.
Влетела в магазин вихрем. Купила большой торт, килограмм хороших конфет, шампанское для мамы, коньяк для себя (да, я заслужила!) и огромный набор фейерверков. Самых дорогих, самых мощных.
В электричке было почти пусто. Я ехала, глядя в темное окно, где мелькали огни поселков, и чувствовала себя странно счастливой.
Телефон Виктора (тот, что он забыл) я выключила и оставила дома, на тумбочке. Пусть звонит, пусть пишет. Меня для него больше нет.
Я добралась до маминого дома за час до боя курантов.
Дети с визгом повисли на мне. Мама, увидев мои пакеты и сияющие глаза, все поняла без слов. Она просто обняла меня крепко-крепко.
— Все правильно, дочка, — шепнула она. — Давно пора было.
Мы накрыли стол. Настоящий, деревенский. Пельмени, соленья, мамин фирменный пирог с капустой, моя колбаса и торт. Стол ломился. Но не от дорогих деликатесов, купленных ценой унижения, а от любви и тепла.
Когда куранты начали бить двенадцать, мы вышли во двор. Снег искрился под луной.
— За новую жизнь! — крикнула я и подожгла фитиль фейерверка.
Первый залп ударил в небо, рассыпавшись золотыми звездами. Потом второй — красный, третий — зеленый.
— Ура!!! — кричали дети.
— С Новым годом! — вторила мама.
Я смотрела в небо, где расцветали огненные цветы, и думала о том, что Виктор сейчас, скорее всего, стоит под дверью у «Леночки» с чемоданом. Вряд ли она обрадуется такому «подарку» вместо богатого любовника. Или он едет к родителям, слушая нотации матери.
А у меня — салют. Салют в честь моей свободы.
Где-то далеко громыхнул особенно мощный залп, осветив всю деревню.
— Мама, смотри, как красиво! — восхищенно выдохнул Пашка.
— Да, сынок, — я погладила его по шапке. — Это самый лучший Новый год.
На телефон пришло уведомление. Я достала свой мобильный. С незнакомого номера.
«Марина, открой дверь! Ленка меня не пустила, сказала, ей проблемы не нужны! Я домой хочу! Холодно!»
Я нажала кнопку «Заблокировать». Потом замахнулась и кинула телефон в сугроб. Потом найду. А может, и нет. Весной оттает. Как и я.
— Пойдемте в дом, — сказала я, вдыхая морозный воздух полной грудью. — У нас там торт стынет. И пельмени.
Мы вошли в теплый, пахнущий хвоей и тестом дом, плотно закрыв за собой дверь, оставляя прошлое снаружи, в холодном и темном году, который наконец-то закончился.
В то время как над деревней, где Марина с детьми запускала фейерверк, гремели залпы, совсем в другом конце города хлопнула дверца такси.
Виктор, поёживаясь от холода, вытащил из багажника чемодан, стукнул им по сугробу и, шмыгнув носом, вскинул воротник пальто.
— Да что за мороз, — пробурчал он, потирая окоченевшие руки. — Ленка хоть чай нальёт, не то что эта... королева макарон.
Дом, в котором жила Леночка, сиял гирляндами и казался вырванным из рекламного ролика: аккуратный подъезд, пластиковые окна с бумажными снежинками, на одном из балконов мигал светящийся олень.
Виктор с некоторой гордостью посмотрел на это благополучие: всё-таки не зря старался, у него вкус на женщин и на жильё.
Он, кряхтя, дотащил чемодан до двери подъезда, набрал код и поднялся на третий этаж.
Дверь Леночкиной квартиры он знал почти на ощупь: тёмно-вишнёвая, с золотистым глазком, под ней — всегда свежий коврик с надписью «Добро пожаловать».
Сегодня надпись казалась особенно уместной.
Виктор поставил чемодан, поправил шарф, расправил плечи и нажал на звонок, заранее примеряя на лице фирменную улыбку «успешного мужчины, попавшего в небольшую временную передрягу».
Дверь отворилась не сразу.
Он уже хотел нажать ещё раз, когда за замком что-то щёлкнуло, и щель приоткрылась.
— Кто там? — хрипловатый, сонный голос Леночки не звучал столь нежно, как в её сообщениях.
— Это я, котик, — Виктор довольно растянул губы. — Твой Дед Мороз с чемоданчиком.
Дверь открылась чуть шире, и в проёме появилась Ленка — в махровом халате, с растрёпанным хвостом, без макияжа.
Без тонального крема и стрелок возраст неожиданно вылез наружу: под глазами залегли тени, губы были бледными.
Она увидела чемодан, потом — Викторово довольное лицо, и её взгляд мгновенно стал колючим.
— Это что? — кивнула она на чемодан.
— Как что, — Виктор с усилием втащил баул ближе к порогу. — Переезжаю к тебе. Ну, как мы с тобой и мечтали.
Он попытался шагнуть внутрь, но Леночка упёрлась рукой в косяк, перекрывая проход.
— Стоп-стоп-стоп, — она подняла ладонь. — Кто “мы”?
— Ну как кто? — он захохотал, пытаясь разрядить напряжение. — Ты и я. Ты же сама писала: "Устала ждать, когда ты бросишь свою клушу". Ну вот, всё, вопрос решён. Чемодан уже здесь, можно шампанское открывать.
Леночка долго смотрела на него, словно прикидывала, шутит он или нет.
Потом вздохнула и открыла дверь шире — но только для того, чтобы Виктор мог вкатить чемодан внутрь прихожей.
— Затащи и разуйся, — бросила она.
Виктор облегчённо хмыкнул: ну, конечно, немного поворчит — бабское дело, но всё равно примет.
Он, недоумевая, почему в квартире темно и не пахнет ничегошеньки праздничным, дотащил чемодан в прихожую и сбросил ботинки.
— А где шампанское? — нюхая воздух, спросил он. — Ты же писала, купила то самое, дорогое. Икра где?
Лена щёлкнула выключателем в коридоре. Свет вспыхнул, выхватывая из темноты аккуратный шкаф-купе, тумбу для обуви и большое зеркало.
На полочке у зеркала, среди флаконов духов и баночек крема, лежал его же ключ — тот самый, который она «по секрету» сделала, чтобы он мог приходить в любое время.
— Шампанское в холодильнике, — ровно ответила она. — Но пить мы его сегодня не будем.
Виктор нахмурился.
— Это ещё почему?
Лена поправила пояс халата, осмотрела его сверху донизу, задержалась взглядом на потёртом чемодане.
— Давай так, Витя, — начала она своим «деловым» тоном, которым обычно въезжала в начальство на работе. — Ты рассказываешь по пунктам, что там у тебя произошло. Где жена, где дети, где твой “бизнес” и где твоя машина. И главное: почему ты стоишь у моей двери с чемоданом, как герой дешёвой мелодрамы.
Он фыркнул.
— Да что тут рассказывать? Марина у меня глупая, истеричная. Нашла, видно, переписку, начала скандал устраивать. Я ей по‑человечески говорю: "Не хочешь жить нормально — твоё дело". Она и взбесилась, вещи мои на лестницу выволокла, стол не накрыла, детей к матери отвезла. Всё, мосты сожжены. Но мне и не надо, я ж к тебе. Мы ж говорили.
Леночка усмехнулась уголком губ.
— “Мы говорили”... Ты, может, говорил. Я — мечтала. Но мечтать и тащить в дом мужчину с чемоданом — разные истории.
Он не понял.
— В смысле?
Она глубоко вздохнула.
— Витя, давай по‑честному. Мне сорок два. У меня своя ипотека, своя работа и свои нервы. У меня соседка снизу — сумасшедшая бабка, которая на каждый шорох вызывает участкового, и взвод сплетниц на лавочке во дворе.
И теперь ты хочешь сказать, что прямо сегодня я должна тут же прописать у себя любовника, который только что выгнан женой, с долгами и с орущей свекровью в придачу?
Он вспыхнул.
— Я не “любовник”, я мужчина, который выбрал тебя! Я, между прочим, ради тебя семью бросил!
— Ради меня? — Лена вскинула брови. — Ты сначала семью разрушил своим враньём, а теперь хочешь повесить это мне на шею? Оригинально.
Он шагнул ближе, сжал её за локоть.
— Лен, ты же меня любишь, сама говорила! Что я не такой, как твой бывший, что со мной тебе спокойно...
Она выдернула руку.
— Я люблю тебя как мужчину “в гости”, Витя. На пару часов, с шампанским и икрой, а потом — по домам. Ты удобный, смешной, щедрый… был. Пока у тебя в кармане водились деньги, а за спиной висела жена, которая стирала твои рубашки и прикрывала перед роднёй.
Но я не готова быть той женой. И, если честно, даже не хочу.
Он побледнел.
— То есть... ты меня не пустишь?
— Пустить — пущу, — устало сказала Лена. — Поставишь чемодан в коридоре, сядешь, выпьешь чаю, успокоишься. Потом вызовешь такси и поедешь к родителям. Куда тебе и дорога в такую ночь.
Она прошла на кухню, не проверяя, идёт ли он следом.
Виктор, оглушённый этим поворотом, поплёлся за ней.
На столе стояла одинокая тарелка с нарезанным сыром и колбасой, рядом — недорогой салат «Оливье» из магазина, бутылка того самого шампанского и две хрустальные рюмки.
Всё это вдруг показалось ему не праздничным, а жалким.
— Я не поеду к родителям, — упрямо выдохнул он, опускаясь на табурет. — Мать меня сожрёт. Отец посмотрит, как на мусор. Да и вообще, Марина квартиру на себя оформила, я туда даже вернуться не смогу. Ты — единственный нормальный вариант.
Леночка молча разлила чай по кружкам, села напротив, сложив руки на груди.
— Единственный вариант, говоришь? — Она усмехнулась. — А я — живой человек, Витя, а не “вариант”.
Давай без соплей: ты вляпался. Сам. Тебе казалось, что будешь ездить по головам, врать всем подряд, а всё как‑то само рассосётся. Не рассосалось.
Он смотрел на Лену, как утопающий на берег, который вдруг отодвигается.
— Лен, ну ты же не выгонишь меня на мороз… В Новый год…
Она долго молчала, а потом сказала почти ласково:
— Я не зверь. Переночуешь на диване. Чемодан не распаковывай. Утром позавтракаем — и будешь думать, кого первым просить о прощении. Жену, мать или самого себя.
Он хотел возразить, но голос предательски дрогнул.
Все его уверенные речи, которыми он собирался ошарашить Марину, превратились в серую кашу.
С Новым годом, Витя, прошептала внутри какая‑то трезвая часть его сознания.
Ты сам себе сейчас лучший подарок.
Тамара Игнатьевна сидела на краю кровати и держала в руках тот самый лист бумаги, который прихватила из квартиры Марины.
Иван Петрович уже третий раз выкручивал предохранители в щитке — пробки выбило после того, как она включила одновременно чайник, микроволновку и старый обогреватель.
Телевизор в гостиной показывал новогодний концерт; с экрана улыбались артисты, пели про любовь, мир и семейное счастье.
От этих счастливых лиц Тамару Игнатьевну подташнивало.
— Вот ведь дура, — пробормотала она, в который раз перечитывая фразу про «клушу». — “Клуша”... Это ж про Марину, выходит.
Слово неприятно резануло даже её слух.
Марину она недолюбливала с самого начала: слишком самостоятельная, слишком с характером, не готова плясать под свекровкину дудку. Но «клушей»... так о собственной жене только подонки говорят.
В памяти всплыла сцена семилетней давности.
Виктор привёл Марину знакомиться: скромная, с косой, в недорогом платье, но глаза — светлые, прямые. Тамара тогда прищурилась, посматривая на будущую невестку, и шепнула мужу на кухне:
— Главное — не дай ей сесть ему на шею. Мужика надо в узде держать. Пусть знает: всегда может найти лучше.
«Лучше» нашлось — Леночка с ресницами и браслетом.
И сейчас, держа в руках распечатку переписки, Тамара Игнатьевна вдруг ясно поняла, к чему приводят её собственные советы.
Иван Петрович вошёл в комнату, вытирая руки о полотенце.
— Всё, починил, — проворчал он. — Опять твой самовар всё вырубил.
Он бросил взгляд на бумагу. — Опять это читаешь? Мучаешь себя.
— А как тут не мучиться? — вспыхнула Тамара. — Наш сын, наш единственный... такое вытворил! Перед Новым годом детей без отца оставил, жену — без копейки...
— Не оправдывай, — оборвал её Иван Петрович неожиданно жёстко. — Прикрываться детьми и праздником, когда ты сам в болоте по уши, — последнее дело.
Он сел на стул напротив, по‑стариковски опершись ладонями о колени. — Ты его всю жизнь баловала. “Мой Витенька, мой золотой”. Всё у него “само рассосётся”, потому что мама разрулит, если что.
Тамара хотела возразить, но не нашла слов.
Ведь так и было: в детстве, когда Виктор подрался во дворе, она неслась разбираться с чужими родителями. Когда в институте он на экзамене попался на шпаргалке — шла унижаться к декану, просить «дать шанс талантливому мальчику».
Когда он влез в первый потребительский кредит на телефон «подороже», она тихо отдала половину своей заначки, чтобы коллекторы не звонили ночью.
Сейчас эти цепочки воспоминаний слились в одну: она сама растила человека, который привыкает, что за его косяки всегда платит кто‑то другой.
Зазвонил домофон.
— Кто ещё? — поморщился Иван Петрович. — Уже почти двенадцать, все нормальные люди по домам сидят.
Тамара подскочила, словно знала ответ заранее.
— Это он! — воскликнула она. — Чую сердцем.
Она бросилась к трубке, нажала кнопку.
— Да, кто?
— Мама, это я... — голос Виктора был уставшим и каким-то севшим. — Откройте.
Иван Петрович тяжело вздохнул.
— Ну, началось, — пробурчал он, поднимаясь.
Через минуту в прихожую втащили знакомый чемодан.
Виктор выглядел помятым: глаза красные, щёки осунувшиеся, шарф небрежно свисал. На нём всё ещё было то самое «банное» пальто, но теперь в нём не чувствовалось бравады.
— Здравствуй, сын, — глухо сказал Иван Петрович.
— Привет, пап, — Виктор попытался улыбнуться. — Мам...
Тамара рванулась было к нему, но вдруг остановилась, сжала пальцы в кулаки.
— Разувайся, — коротко сказала она. — Пол чистый.
Он послушно снял ботинки, протиснулся в коридор.
Чемодан остался стоять у двери, будто напоминая всем, что это — не просто поздний визит, а пересечение какой‑то черты.
— Ну что, герой, — Иван Петрович повернулся к сыну. — Дошутился?
Виктор дернул плечом.
— Не начинай, пап. Я устал. Можно я лягу? Завтра всё обсудим.
Тамара суетливо подхватила:
— Да-да, Ваня, ну что ты. Новый год вот-вот, давай уже потом...
Но муж посмотрел на неё таким взглядом, что она осеклась.
— Нет, Тамара. Потом не будет. Потом он опять найдёт тысячу отговорок.
Он повернулся к сыну. — Садись.
Виктор, хмурясь, прошёл в кухню и плюхнулся на табурет.
На столе ещё стоял недоеденный салат, тарелка с нарезкой, бутылка шампанского, которую они так и не открыли.
Телевизор из комнаты орал про то, что «Новый год к нам мчится», но в кухне царила совсем другая музыка — глухая, тяжёлая.
— Мне стыдно, — вдруг сказала Тамара. Слова сами сорвались с губ, и она удивилась им не меньше, чем мужчины. — Стыдно, что у меня такой сын.
Виктор поднял глаза.
— Мама, ты чего? Марина тебя накрутила? Она же...
— Марина меня не накручивала, — перебила она. — Марина просто показала факты.
Она встряхнула листок в руке. — Вот они. Вот твои “инвестиции в будущее”: браслеты бабам, икра, шампанское. А в твоём прошлом — двое детей, которые сегодня встретят Новый год без отца.
Виктор нахмурился.
— Я им ещё докажу… Я сейчас встану на ноги, новый проект, новая работа... Я ж не пропаду.
Иван Петрович хмыкнул.
— Да кто тебе поверит теперь, сынок? Жена — видела, мать — читала, начальство, небось, тоже не дураки.
Он отодвинул от себя тарелку. — Ты думаешь, Марина тебя просто так с чемоданом выставила? Она терпела до последнего. И если уж она решилась — значит, ты переступил все границы.
Тамара бы ещё недавно вступилась, нашла бы оправдание, но сейчас чувствовала, что любая защита сына прозвучит жалко.
Слишком свежа была картина того стола с макаронами. И Марининого спокойного голоса: «Это всё, на что хватило пятисот рублей вашего сыночка-добытчика».
— Что мне теперь делать? — спросил Виктор тихо, почти мальчишески.
— Для начала — извиниться, — отрезал Иван Петрович. — По‑настоящему, а не в твоей манере: “Ну, прости, если я там что-то не так”.
Потом — найти нормальную работу, а не эти твои мифические “проекты”.
И принять, что ты больше не хозяин жизни, а мужик, который налажал и теперь должен платить по счетам. В том числе и алименты.
Слово «алименты» больно резануло Виктора.
— Ты что, думаешь, она в суд подаст? — встрепенулся он.
— А ты что думал? — спокойно ответил отец. — Что она будет и дальше за твои кредиты платить, пока ты Леночкам браслеты покупаешь?
Тамара вдруг увидела перед собой не взрослого сына, а того самого мальчишку, который в пятом классе впервые принёс двойку и, всхлипывая, уверял, что «училка к нему придирается».
Тогда она побежала разбираться к учительнице, а нужно было — посадить его за тетрадь и заставить учить.
— Вить, — мягче сказала она. — Ты сам всё испортил. Но пока ты живой и здоровый — не поздно хоть что-то исправить.
Только знай: к Марине я лезть не буду. Хочет — простит. Не хочет — её право. Она, как ни крути, жена тебе была хорошая.
Виктор отвёл взгляд.
Внезапно мысль о том, что Марина — не просто обиженная женщина, а человек, который действительно может жить без него, показалась страшнее, чем перспектива жить у родителей на раскладном диване.
Часы на стене отбили полночь.
По телевизору зазвучал голос президента, заговорил о надёжных семьях, о верности и взаимной поддержке.
Виктор слушал, не слыша, глядя на свои ладони.
Первый раз за много лет он действительно почувствовал, что остался один.
Не в смысле «меня не понимают», а в том, самом настоящем: у него больше нет дома, куда можно вернуться «как ни в чём не бывало».
Прошёл год.
Казалось, что с того Нового года пролетела целая жизнь, а не двенадцать месяцев.
Марина стояла у окна в своей — уже только своей — квартире и вешала на карниз новые шторы.
Мягкая, тёплая ткань цвета топлёного молока совсем не походила на те старые, выгоревшие, под которыми когда-то так метко подмечала пыль Тамара Игнатьевна.
В комнате за её спиной звучал мультик, дети смеялись.
Пахло ванилью и корицей — с утра Марина пекла им имбирное печенье в форме снежинок.
За этот год она изменилась.
Похудела, но не от нервов, а потому что наконец-то занялась собой: по утрам бегала с собакой маминой соседки, вечерами делала простую зарядку.
Сменяла библиотеку на удалённую работу: начала писать тексты для сайтов, сначала за копейки, потом всё больше и больше.
История с Виктором и «праздничным столом за 500 рублей» неожиданно стала поворотным моментом.
Соседка по лестничной клетке, та самая, у которой Марина прежде иногда занимала деньги, оказалась подписана на крупное сообщество в соцсетях, где рассказывали житейские истории. Услышав о Макаронах Возмездия, как она сама их назвала, та просила Марину записать всё подробно, «со всеми твоими красивыми оборотами».
Марина поначалу стеснялась, но всё же села ночью и написала.
Рассказ разлетелся по интернету так быстро, что уже через неделю ей пришло первое предложение: писать ещё, за деньги.
Теперь у неё было несколько постоянных заказчиков, а ещё — своя небольшая страница, где тысячи женщин читали её тексты о том, как не позволять вытирать об себя ноги.
Она не называла имён, не мстила открыто, но каждый новый рассказ был маленьким кирпичиком в её собственной крепости самоценности.
В дверь позвонили.
Оля выбежала из комнаты:
— Мам, это, наверное, курьер с тортом!
Марина улыбнулась.
— Посмотри в глазок, кто там.
— Какой‑то дядя... — девочка нахмурилась. — А, это же папа.
Слово «папа» уже не резало слух так, как в первые месяцы после развода.
Сейчас оно звучало просто как обозначение человека, который навещает их два раза в месяц по расписанию, иногда забирает детей в кино и раз в квартал исправно перечисляет алименты, не потому что стал ответственным, а потому что очень не хотел встречи с приставами.
— Открой, — тихо сказала Марина. — Я сама поговорю.
Виктор за этот год как будто съёжился.
Волосы поредели, под глазами залегли тёмные круги, взгляд потускнел.
Он по‑прежнему старался одеваться «с иголочки», но дорогие рубашки без уверенной походки смотрелись смешно.
— Привет, — неуверенно сказал он. — С наступающим.
— Привет, — кивнула она, придерживая дверь. — Дети собираются, сейчас выйдут.
Между ними повисла пауза.
— Марин, — начал он, почесав шею. — Я тут... в общем, хотел сказать... Ты была права тогда.
Про всё. Про макароны, про… Лену, про мою… м-м… сказочную жизнь.
Она спокойно посмотрела на него.
— Поздно, Вить. Не надо. Я давно уже живу без права и неправоты. Просто — живу.
Он опустил глаза.
— Я устроился в нормальную контору, — неловко сказал он, словно оправдываясь. — Зарплата белая, кредиты потихоньку гашу. Мать перестала со мной разговаривать на полтона выше, как раньше…
И Ленка… ну, она, короче, вышла за своего бывшего, вернулся он с рейса.
Марина кивнула.
— Радуйся за людей. У них, видишь, всё получилось.
Он вздохнул.
— Я только хотел сказать…
Он замялся. — Тогда, в тот Новый год, когда ты… этот “праздничный стол” устроила… Я сначала тебя возненавидел. Думал: “Как она посмела так меня опозорить?”.
А потом понял, что ты просто показала всем, и мне в том числе, кто я есть на самом деле. И спасибо тебе за это. Если бы не тот вечер, я б до сих пор жил в иллюзиях.
Марина почувствовала, как внутри что‑то мягко щёлкнуло, освобождая место.
Не прощение, нет. Скорее — окончательное принятие того, что прошлое действительно осталось прошлым.
— Пожалуйста, — только и сказала она. — Давай не будем возвращаться. Дети тебя ждут.
В коридор выскочили Оля и Пашка — в шапках с помпонами, уже одетые в зимние комбинезоны.
— Папа, мы готовы! — радостно закричал Пашка. — Мы сегодня снова фейерверки запускать будем?
— Конечно, будем, — улыбнулся Виктор, и в эту секунду в его лице проступило что‑то от прежнего — того молодого парня, в которого когда‑то влюбилась Марина. — Только давайте аккуратно, ладно?
Дверь за ними закрылась.
Квартира опустела, но Марина не почувствовала одиночества. Скорее — простор.
Она зашла на кухню, налив себе чаю, и включила на ноутбуке документ с новым рассказом.
Заголовок уже давно вертелся на языке: «Праздничный стол за 500 рублей и билет в новую жизнь».
Пальцы сами забегали по клавиатуре.
Она писала не про Виктора и не про Лену — про женщину, которая однажды поняла, что устала «крутиться как хочешь» ради чужих праздников и решила устроить свой собственный.
Вечером приехала мама. Привезла домашнюю квашеную капусту, пирог с яблоками и банку варенья.
Они вдвоём украсили ёлку — настоящую, пушистую, пахнущую смолой.
Ближе к полуночи дети вернулись — возбуждённые, с горящими глазами, держа в руках пакет с бенгальскими огнями.
— Мама, папа сказал, что ты самый смелый человек из всех, кого он знает, — выпалила Оля, снимая сапоги. — Это правда?
Марина улыбнулась, поправляя дочке шапку.
— Не знаю, правда ли, — ответила она. — Но иногда, чтобы стать смелым, хватает одного‑единственного поступка.
На улице уже потрескивали первые залпы салютов.
Марина вышла с детьми во двор — тот самый, где год назад запускала фейерверк Свободы. Теперь здесь стояли новые детские горки, поставили яркую иллюминацию — за год в доме сменилось ТСЖ, и жизнь потихоньку менялась в лучшую сторону.
— Ну что, повторим? — подмигнула она Пашке.
— Повторим! — радостно заорал он.
Оля чиркнула спичкой, поднесла к фитилю.
Вспышка, треск, и небо снова разорвали яркие огненные цветы — красные, синие, золотые.
Марина смотрела вверх и думала о том, что настоящие праздники приходят не тогда, когда стол ломится от икры и шампанского, купленных в кредит.
А тогда, когда в душе — тихо, спокойно и светло, даже если на столе всего лишь пельмени и мамин пирог.
Телефон в кармане завибрировал.
Сообщение от неизвестного номера: короткое «Спасибо вам за ваши истории. Я ушла от такого же, как ваш герой. Сейчас встречаю Новый год с детьми и не боюсь будущего».
Марина усмехнулась.
Выходит, её та самая ночь с макаронами и килькой стала не только её личной точкой отсчёта, но и чужим спасательным кругом.
— Мама, загадывай желание! — крикнула Оля, подбрасывая в воздух горсть снега.
Марина закрыла глаза.
Желаний было мало. Здоровья детям, долголетия маме, вдохновения для новых текстов — и пусть больше никогда ни одна женщина не слышит фразы: «Деньги я потратил, крутись как хочешь».
Гулкий залп где‑то над домами как будто сказал: «По рукам».
Марина открыла глаза, вдохнула морозный воздух и улыбнулась.
Новый год входил в её жизнь не через дверь, в которую кто‑то пьяный ломится с чемоданом, а через широкое, распахнутое настежь окно — вместе с запахом хвои, детским смехом и тихой уверенностью: назад она не пойдёт.
Ни за какие деньги на подарки, ни за какие браслеты, ни за какие “столы, чтобы ломились”.
Впереди было много обычных дней, забот и проблем.
Но теперь Марина знала главное: если вдруг снова кто‑то швырнёт ей на стол пятьсот рублей и скажет «крутись как хочешь», у неё всегда найдётся достойный ответ — и для него, и для самой себя.
