— Ты мне скажи, ты кого из меня делаешь? глупец или святого мученика? — голос Виктора срывался на визг, что бывало с ним крайне редко. Обычно он бубнил, нудел, пилил, как ржавая ножовка, а тут — прямо сирена воздушной тревоги.
Татьяна сидела на табуретке, поджав ноги, и смотрела, как муж мечется по шестиметровой кухне. От окна к холодильнику, от холодильника к мойке. Туда-сюда. В руке он сжимал её старенький планшет, который она уже года три как отдала на растерзание внукам, а сегодня зачем-то достала, чтобы найти рецепт творожной запеканки, который сохраняла ещё в простак годы.
— Вить, сядь, а? У меня уже в глазах рябит, — тихо сказала она, поправляя халат. — Третий час пошел. Ужин остыл. Котлеты твои любимые, с чесночком...
— Какие к черту котлеты?! — Виктор остановился и ткнул пальцем в экран планшета так яростно, что Татьяна испугалась за стекло. — Ты мне зубы не заговаривай! Я тут, понимаешь, работаю, семью тащу, копейку в дом, а она... Она, оказывается, еще пять лет назад лыжи навострила!
— Куда навострила? — устало переспросила Татьяна. Она правда не понимала, из-за чего сыр-бор.
Все началось в пять вечера. Виктор пришел с работы раньше обычного — злой, продрогший, ноябрьская слякоть настроения не добавляла. Татьяна возилась с тестом, планшет лежал на столе открытым. Она отошла в ванную буквально на минуту — руки сполоснуть, а когда вернулась, муж уже стоял посреди кухни с побелевшим лицом и читал. Читал вслух, с выражением, смакуя каждую букву.
— Вот! Вот это что?! — он поднес экран к самому ее лицу. — Дата: 12 октября 2019 года. Кому ты это пишешь? Ленке?
Татьяна прищурилась. Сообщение было старое, полузабытое: *"Лен, сил моих больше нет. Витька опять сэкономил на ремонте, купил обои по акции, они отваливаются. Я так устала, хочется плюнуть на все, забрать малого и уехать к маме в деревню. Хоть картошку сажать, лишь бы не это нытье слушать"*.
— Ну и? — спросила Татьяна. — Написала и написала. Пять лет прошло, Вить. Мы тогда ремонт делали, ты же помнишь. Ты купил клей просроченный, он вонял так, что мы неделю форточки не закрывали. Я злая была.
— Злая она была! — Виктор картинно схватился за сердце. — А вот это?! Через два дня: *"Смотрела билеты до Саратова. Дорого. Придется терпеть пока"*. Терпеть! Ты слышишь? Ты меня, оказывается, терпела! А я думал, у нас любовь, семья, ячейка общества!
— Вить, не начинай, — Татьяна встала, чтобы налить воды, но муж преградил ей путь.
— Нет, ты сиди! Сиди и слушай! — Он снова уткнулся в планшет. — А вот, январь двадцатого! *"Он опять забыл про годовщину. Купил себе спиннинг, а мне — ничего. Жмот. Ненавижу иногда"*. Ненавидишь?!
Татьяне стало вдруг смешно и грустно одновременно. Она смотрела на мужа — лысеющего, с брюшком, в растянутых домашних трениках — и пыталась вспомнить ту самую "ненависть". Да не было её. Была усталость. Было раздражение. Была женская обида, которую надо было куда-то слить, вот она и сливала Ленке в мессенджер. Ленка в ответ писала про своего алкоголика, они виртуально чокались смайликами с вином и жили дальше.
— Витя, это бабские разговоры. Пар выпустить. Ты когда с мужиками в гараже собираешься, вы нас, жен, что, только хвалите? Стихи читаете?
— Ты стрелки не переводи! — рявкнул Виктор. — Я в гараже про карбюраторы говорю! А ты... Ты предательница, Танька. Пятая колонна в собственной квартире. Я тут горбачусь...
Он оседлал своего любимого конька. "Я горбачусь". Татьяна знала этот монолог наизусть. Сейчас будет про то, как он в девяностые челночил (хотя челночила в основном она), как он дачу построил (из материалов, которые тесть достал), как он машину содержит (которая больше стоит, чем ездит).
За окном окончательно стемнело. Фонарь над подъездом моргал, отбрасывая дерганые тени на кухонную занавеску. Гудела стиральная машина — Татьяна запустила постельное белье еще до скандала, и теперь монотонный шум отжима казался единственным островком стабильности в этом сумасшедшем доме.
— Три часа, Вить. Три часа ты мусолишь переписку пятилетней давности, — сказала она тихо, но твердо. — Ты нашел там измену? Нет. Ты нашел там, что я деньги воровала? Нет. Ты нашел там мои жалобы подруге. Да, я живой человек. Да, ты бываешь невыносим. И сейчас ты это блестяще доказываешь.
— Ах, я невыносим?! — Виктор швырнул планшет на стол. Старенький гаджет жалобно звякнул, но, слава богу, не разбился. — Я невыносим? А кто тебе сапоги на прошлый день рождения купил?
— Я сама их купила, Витя. С премии. Ты мне только молнию на старых починил, сказал "еще походят".
Виктор на секунду поперхнулся воздухом, но тут же нашел новый аргумент:
— А кто тебя на море возил в восемнадцатом году?
— В Анапу? В комнату без кондиционера, где мы спали на раскладушках, потому что "зачем переплачивать"? Вить, прекрати. Ты сейчас выглядишь жалко.
Это слово стало триггером. "Жалко". Виктор замер. Его лицо пошло красными пятнами. Он подошел к столу, отодвинул стул с противным скрежетом и сел напротив неё. Взгляд его изменился. Если раньше в нем была истерика, то теперь появилось что-то холодное, расчетливое, неприятное. Словно он вдруг понял, что криком тут не возьмешь, и решил сменить тактику.
— Жалко, значит... — протянул он, барабаня пальцами по столешнице. — Хорошо. Раз ты так заговорила. Раз ты все эти годы только и мечтала, как бы свалить, и считала меня жмотом и тираном... Давай поговорим как взрослые люди.
Татьяна напряглась. Этот тон ей не нравился куда больше, чем крики.
— О чем?
— О будущем, Таня. О нашем, так сказать, совместном будущем. — Он криво усмехнулся. — Я вот читаю тут дальше... Май двадцать первого. *"Мама предлагает переписать на меня дачу, чтобы Витька не лез. Думаю, надо соглашаться"*. Было такое?
Татьяна похолодела. Это сообщение она помнила смутно, но разговор с матерью действительно был. Мама тогда сильно болела и хотела привести документы в порядок, но боялась, что Виктор начнет свои вечные перестройки и испортит её любимый сад.
— Было, — честно сказала Татьяна. — Мама боялась за свои розы. Ты же хотел там гараж ставить прямо посреди клумбы.
— Розы... — Виктор покачал головой. — Значит, вы за моей спиной с тещей сговор готовили? Имущество делили? При живом-то муже? А я-то думаю, чего это она на меня волком смотрела последние полгода перед смертью. А вы, значит, уже план Барбаросса разработали.
— Витя, не неси чушь. Дачу мама в итоге переписала на меня, да. И что? Это её наследство.
— Наше! — Виктор стукнул кулаком по столу. — В браке все общее! Я там крышу перекрывал! Я там забор ставил!
— Крышу перекрывали рабочие, которых я нанимала, — устало напомнила Татьяна. — Ты только материалами руководил и с прорабом ругался так, что они чуть не ушли.
— Неважно! — отмахнулся он. — Факт тот, что ты — крыса, Танька. Тихая, домашняя крыса. Улыбалась, борщи варила, а сама... "Ненавижу", "жмот", "уеду". Знаешь, что самое смешное? Я ведь тебе верил. Думал, ну, баба с придурью, но своя. А ты — чужая.
Он встал, подошел к окну и демонстративно отвернулся. Его плечи подрагивали, но Татьяна знала — он не плачет. Он накаляет обстановку. Он ждет, что она сейчас бросится его утешать, оправдываться, просить прощения за слова пятилетней давности. Так было всегда. Он обижался, она заглаживала вину. Сценарий, отработанный десятилетиями.
Но сегодня что-то сломалось. Может, потому что на улице было так мерзко. Может, потому что спина болела после работы. А может, потому что эти старые сообщения, прочитанные вслух, вдруг напомнили ей самой, как часто она чувствовала себя несчастной.
— Я не буду извиняться, Вить, — сказала она в спину мужу. — Это мои чувства. Мои мысли. Я имела на них право. Я же не ушла. Я осталась. Я жила с тобой, заботилась. Разве это не считается?
Виктор резко обернулся. Глаза его сузились.
— Не считается. Жить с фигой в кармане — это подлость. Знаешь, что я думаю? Раз ты так давно хотела свободы... Может, пора тебе ее дать?
Татьяна замерла. Сердце пропустило удар.
— Ты о чем?
— О разводе, Таня. О разводе. Раз я такой плохой, раз я жмот и тиран. Зачем мучиться? Дети выросли. Внуки есть. Квартира... — он обвел взглядом кухню. — Квартиру разменяем. Или я у тебя долю выкуплю, у меня заначка есть.
"Заначка". Это слово резануло слух сильнее, чем угроза развода. Значит, пока она кроила бюджет, чтобы собрать детей в школу, потом в институт, пока она ходила в пальто десятилетней давности, у него была "заначка", достаточная для выкупа доли в московской "двушке"?
— Какая заначка, Витя? — спросила она очень тихо.
— А такая! — он самодовольно усмехнулся, поняв, что задел за живое. — Мужская. На черный день. Вот он и настал, черный день. Благодаря твоей писанине. Я, может, тоже не глупец. Я, может, тоже готовился.
Татьяна смотрела на него и словно видела впервые. Не привычного ворчливого Витьку, а чужого, расчетливого мужика, который все эти годы вел двойную бухгалтерию.
— То есть, — медленно проговорила она, — пока я брала подработки, чтобы нам зубы сделать, у тебя лежали деньги?
— Это мои деньги! Я их заработал! — взвизгнул Виктор. — А ты свои тратила на всякую ерунду! На занавесочки, на тряпки, на подарки внукам! А я копил! Потому что знал — нельзя бабе доверять! И вот, видишь, прав оказался! Пять лет назад ты уже лыжи мылила!
В этот момент в прихожей раздался звонок в дверь. Резкий, требовательный. Они оба вздрогнули. Кому приспичило в девять вечера?
— Кого там черт несет? — буркнул Виктор, но открывать не пошел, стоял в позе обиженного императора.
Татьяна вздохнула, поправила халат и пошла в коридор. Шаркая тапками, она подошла к двери и посмотрела в глазок. На площадке стояла незнакомая женщина. Молодая, лет тридцати, в дорогой шубке, вся такая ухоженная, с папкой в руках. А рядом с ней — участковый. Настоящий, в форме.
У Татьяны похолодело внутри. Что случилось? Дети? Внуки?
Она дрожащими руками открыла замок.
— Татьяна Ивановна Смирнова? — спросил участковый, козырнув.
— Да... А что случилось?
— Гражданка, нам нужно с вами побеседовать, — вступила в разговор женщина в шубе. Голос у нее был жесткий, металлический. — Касательно вашего мужа, Виктора Петровича. И его деятельности.
Виктор, услышав голоса, выглянул из кухни. Увидев полицейского и женщину, он вдруг посерел. Не просто побледнел, а стал цвета старой газеты. Его глаза забегали, как у загнанной крысы.
— Я... Я сейчас... — пролепетал он и попытался шмыгнуть обратно в кухню, явно намереваясь закрыть дверь.
— Стоять! — рявкнула женщина так, что даже участковый вздрогнул. — Виктор Петрович, бегать поздно. Мы нашли "гараж". И тетрадь вашу нашли.
Татьяна переводила взгляд с мужа на незваных гостей. Какой гараж? Какая тетрадь? У Виктора был гараж, но там стоял старый "Опель" и банки с огурцами.
— Витя? — спросила она.
Муж сполз по косяку двери, хватаясь за сердце уже по-настоящему.
— Танька... — прохрипел он. — Не слушай их... Это подстава... Это все Ленка твоя...
— Причем тут Ленка? — женщина в шубе шагнула в квартиру, бесцеремонно отодвинув Татьяну. — Татьяна Ивановна, ваш муж — не просто "жмот", как вы выразились в переписке. Он последние пять лет вел очень интересную жизнь. И "заначка" у него не на черный день. А на другую семью. И на другой бизнес. Очень, скажем так, рискованный бизнес.
Татьяна схватилась за вешалку, чтобы не упасть. Другая семья? Бизнес? Витя, который лишний раз боялся дорогу на красный перейти?
— Разрешите войти? — вежливо спросил участковый. — Разговор будет долгим. И, боюсь, обыск нам тоже придется провести.
Виктор сидел на полу, обхватив голову руками, и раскачивался из стороны в сторону. Планшет с открытой перепиской пятилетней давности так и остался лежать на кухонном столе, освещенный тусклой лампочкой. Ирония судьбы: он искал измену жены в старых буквах, а настоящая бомба все это время тикала у него самого под носом. И теперь она взорвалась.
Женщина в шубе открыла папку и достала фотографию.
— Узнаете мальчика, Татьяна Ивановна? Ему четыре года. Вылитый папа, правда?
Татьяна посмотрела на фото. С глянцевой бумаги на нее смотрел карапуз с глазами Виктора и его же оттопыренными ушами.
Продолжение