Автобус полз, как старая мысль, от которой давно пора отказаться, но она упрямо возвращается. Зима снаружи была аккуратной и логичной, а внутри всё происходило по другим законам. Люди молчали с выражением лиц, будто каждый участвовал в каком-то коллективном эксперименте на выносливость. Я держался за поручень и думал, что общественный транспорт — это исповедь без отпущения грехов. Все рядом, всем неудобно, и никто ни за что не отвечает.
На остановке двери раскрылись резко, без предупреждения, как повестка. В салон ввалилась группа мигрантов. Не вошла, а именно ввалилась, сразу заняв больше места, чем позволяла геометрия. Женщины говорили громко, дети — ещё громче, сумки жили своей отдельной жизнью и били по ногам пассажиров с методичностью.
— Давай, давай, — сказала одна, толкая плечом мужчину лет шестидесяти. — Проходи.
— Я и так стою, — ответил он. — Я дальше уже в окно.
— Не дерзи, — сказала она. — Нам надо.
Слово надо прозвучало как универсальное оправдание. Им можно было закрыть любой вопрос.
Водитель посмотрел в зеркало и устало сказал:
— Оплачиваем проезд.
— Мы не платим, — ответила другая мигрантка, даже не глядя в его сторону. — У нас дети.
Дети в этот момент бегали между ног, наступали на обувь и трогали всё подряд. Один мальчик дернул женщину за шарф, она ойкнула, но промолчала. Молчание вообще было здесь основной валютой.
— Здесь все платят, — сказал кто-то из середины салона.
— Не все, — ответили ему. — Мы — нет.
Я видел, как напряжение поднимается, как вода в старом доме. Медленно, но верно. Глаза у людей становились стеклянными, движения резче. Никто не хотел быть первым, но все были готовы быть последними.
Их взгляд остановился на девушке у окна. Всегда так. Тихая, аккуратная, без защитной мимики.
— Вставай, — сказала первая мигрантка. — Ты молодая, постоишь.
— Я еду после работы, — ответила девушка. — Я заплатила.
— Ты что, не видишь, кто перед тобой? — повысила голос женщина. — У нас дети.
— Я вижу, — сказала девушка. — И я тоже человек.
Это была ошибка. Слово человек здесь не котировалось.
— Не умничай, — сказала мигрантка. — Ты нас унижаешь.
— Чем? — спросил я. — Тем, что она сидит?
Она повернулась ко мне медленно, как тяжёлая дверь.
— Ты кто такой?
— Пассажир, — сказал я. — И житель этой страны.
Салон затих. Такие слова обычно произносят тихо, но слышат их все.
— Запомни, — сказала она. — Мы вас не боимся.
— А мы устали, — ответил кто-то сзади. — Это разные вещи.
Кто-то достал телефон. Потом ещё один. Камеры появились, как последний аргумент. Лица мигрантов изменились. В них появилось что-то хищное и обиженное одновременно.
— Убери, — закричала она, направляясь к парню с телефоном. — Я сказала, убери.
— Это общественное место, — сказал он. — Я снимаю.
Она замахнулась. Дети закричали, как по команде. Автобус дёрнулся, водитель ударил по тормозам.
— Выходим, — сказал он. — Все выходим.
— Мы никуда не пойдём, — ответили мигранты. — Ты не имеешь права.
— Имею, — сказал водитель. — Это моя работа.
Слово работа прозвучало неожиданно весомо. Их вытолкали не руками, а общей злостью. Она была плотной, как воздух перед грозой. Когда двери закрылись, автобус поехал легче, будто с него сняли лишний груз. Никто не аплодировал. Все просто выдохнули.
Девушка вышла через пару остановок. Она не смотрела ни на кого. Я подумал, что в её голове эта сцена будет прокручиваться ещё долго, и каждый раз кто-то будет говорить ей, что она всё преувеличила.
Через час я зашёл в аптеку. Мне нужен был аспирин и подтверждение, что мир всё ещё держится на правилах. За прилавком стояла женщина с усталым лицом.
— Они были здесь, — сказала она сразу. — Те же.
— После автобуса? — спросил я.
— После всего, — ответила она. — Пока одна кричала, другая полезла за лекарства. Думали, не замечу.
— И что?
— Я сказала, что вызову полицию. Они ушли. Но взгляд… — она замолчала. — Такой взгляд не забывается.
Я расплатился и вышел. Улица была обычной. Люди шли по делам, не подозревая, как хрупок порядок. Я подумал, что быть гостем — это ответственность. А когда гость забывает, где он находится, хозяин имеет право напомнить. Без крика. Просто правилами.
Я вышел из аптеки с пакетом и ощущением, что меня снова сделали статистом. Не участником, не свидетелем, а именно фоном. Эти люди зашли, накричали, попробовали взять чужое и ушли, оставив после себя мутное чувство бесправия. И самое мерзкое не в них, а в том, как быстро всё это становится нормой. Как будто так и надо. Как будто страна — это проходной двор, где громкость заменяет уважение, а наглость считается аргументом.
Меня злит не то, что они приехали. Приезжают многие. Меня злит, что они ведут себя так, будто здесь никто, а они — всё. Будто правила придуманы для других, а терпение у местных бесконечное и бесплатное. В автобусе, в аптеке, на улице — один и тот же сценарий. Давить, кричать, требовать. И каждый раз проверка: проглотят или нет. Сегодня проглотили. Завтра попробуют больше.
Я люблю эту страну хотя бы за то, что здесь до сих пор можно спокойно купить аспирин и доехать домой, если повезёт. И мне хочется, чтобы в ней оставалось место для тишины, для очереди, для простого человеческого «извините». Если гость этого не понимает, значит, он не гость. А я устал делать вид, что это просто бытовая сцена. Это не сцена. Это диагноз. И он мне категорически не нравится.