В «Пятерочке» пахло мокрой картонной тарой, дешевым стиральным порошком и той особой, въедливой тоской, которая накрывает в час пик. Лия Сергеевна стояла в очереди на кассу, гипнотизируя взглядом спину грузного мужчины в куртке «Аляска», который никак не мог найти мелочь. В её собственной корзине сиротливо жались друг к другу пачка творога (по акции, «красная цена», брать страшно, но на сырники пойдет), десяток яиц (С2, мелкие, как голубиные, зато не сто двадцать рублей) и банка зеленого горошка. Горошек был нужен для винегрета. Вадим просил винегрет.
«Вадим просил», — мысленно передразнила сама себя Лия, перекладывая тяжелую сумку с плеча на локоть. Плечо ныло. Ей пятьдесят шесть, а суставы крутит так, будто она всю жизнь не в бухгалтерии цифры сводила, а шпалы укладывала на Транссибе.
Вадим Петрович, её «законный и венчанный», сидел дома. Уже пятый месяц. Официальная версия гласила: «Рынок труда схлопнулся, специалистов моего уровня не ценят». Неофициальная, известная только Лие и её подруге с работы, звучала проще: Вадим Петрович обленился. Он искал работу так, как ищут грибы в январе — лениво ковыряя снег палочкой и заранее зная, что ничего не найдут.
— Пакет нужен? — рявкнула кассирша, женщина с усталым лицом и фиолетовыми тенями, похожими на синяки.
— Свой, — буркнула Лия, торопливо выуживая из недр сумки мятый целлофановый комок.
Пятьсот сорок три рубля. Лия приложила карту. Пискнул терминал. «Одобрено». Слава богу. До зарплаты оставалось три дня, а на карте, по её подсчетам, болталось тысячи три. Жить можно. Главное — не шиковать. Курицу она запечет завтра, сегодня — винегрет и макароны по-флотски из того фарша, что в морозилке с позапрошлой недели лежит.
Она вышла на улицу. Ноябрьский ветер тут же швырнул в лицо горсть ледяной крупы. Лия поплотнее запахнула пальто. Старое, драповое, еще «добеременное», как она шутила, хотя рожать уже было некого. Сын вырос, уехал в Питер, звонил раз в месяц: «Мам, норм, жив, денег не надо». И на том спасибо.
Телефон в кармане звякнул. Лия остановилась, поставив пакет на грязную скамейку у подъезда. Смс от банка. Наверное, списание за продукты.
Она достала телефон, щурясь без очков.
«Покупка. 28 500 RUB. ZOLOTOE RUNO. Баланс: 480 RUB».
Лия моргнула. Протерла экран перчаткой. Цифры не изменились. Двадцать восемь тысяч пятьсот рублей. Магазин «Золотое Руно».
Сердце сделало странный кульбит, пропустило удар и забилось где-то в горле, гулко и больно.
— Ошибка, — прошептала она посиневшими губами. — Какая-то ошибка.
Двадцать восемь тысяч. Это её «зубной фонд». Она копила полгода. Откладывала с левых подработок, с премий, экономила на обедах, носила колготки, которые давно пора было выбросить, поддевая их под брюки. У неё справа снизу мост шатался, врач сказал — менять срочно, иначе десна уйдет.
Лия судорожно полезла в кошелек. Основная карта — вот она, с которой она только что платила за горошек. А та, вторая? Кредитка с льготным периодом и собственными накоплениями, которую она держала «на черный день»?
В потайном кармашке кошелька было пусто.
Лия почувствовала, как по спине, под теплым свитером, пробежал липкий холод. Карты не было. Карту никто не мог украсть. Кошелек всегда при ней. Значит...
Она медленно подняла глаза на свои окна на третьем этаже. Там горел теплый, уютный свет. Там Вадим Петрович, наверное, смотрел новости или очередной сериал про ментов, предвкушая ужин.
«Не может быть, — подумала Лия, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. — Он же не идиот. Он же знает, что это на зубы. Я же ему показывала снимок. Я же ему говорила, что мне больно жевать».
Она подхватила пакет — он показался теперь неподъемным, словно там был не горошек, а кирпичи, — и шагнула в подъезд. Домофон пискнул похоронным маршем.
В квартире пахло жареным луком. Это было странно. Вадим не готовил. Максимум — пельмени сварить, и то, воду забудет посолить. Лия разулась, стараясь не шуметь. Сапоги, купленные три сезона назад, уже просили каши, но теперь, видимо, будут просить долго.
— Лиюшка! — голос мужа донесся из кухни, бодрый, радостный, с теми самыми интонациями, которые у него появлялись только в двух случаях: когда он был пьян или когда что-то натворил.
Лия прошла в кухню, не снимая пальто.
Вадим стоял у плиты в фартуке (в её фартуке в цветочек, который на его животе смотрелся как слюнявчик) и мешал что-то в сковороде. На столе стояла бутылка коньяка. Недорогого, «Кизлярского», но всё же. И нарезка. Колбаса сырокопченая, которую Лия покупала только на Новый год.
— Ты чего в пальто? — Вадим обернулся, сияя улыбкой. — А я тут решил тебе сюрприз сделать! Ужин! Картошечка с лучком, мясо... Ну, мясо я нашел в морозилке, разморозил. Садись, мать, праздновать будем!
Лия смотрела на него, и ей казалось, что она видит незнакомца. Постаревшего, с одутловатым лицом, с сединой в висках, но с глазами нашкодившего школьника, который уверен, что двойку в дневнике можно замазать ластиком.
— Что праздновать, Вадик? — тихо спросила она. Голос был сиплым.
— Как что? Жизнь! — он широким жестом указал на стол. — Да и повод есть. Завтра же у мамы юбилей, семьдесят лет! А послезавтра у Светки днюха. Я вот подумал: негоже нам, Лия, с пустыми руками идти. Не по-людски это. Родня всё-таки. Единственные они у меня.
Он говорил, а Лия смотрела на кухонный стол. Среди нарезки и хлебных крошек лежала бархатная коробочка. Темно-синяя. И рядом чек. Длинный, белый, свернувшийся улиткой.
— Вадим, — Лия сделала шаг вперед. — Где моя карта?
Улыбка сползла с лица мужа, как плохо приклеенные обои.
— Карта? А, ты про ту... Сбербанковскую? Ну... я взял. Временно. Лия, ну не начинай, а? — он скривился, словно от зубной боли. — Я же вернуть хотел, честное слово. Просто у меня на «Мире» лимит исчерпан, а там... ну, лежали же деньги. Мертвым грузом лежали! Инфляция их жрет, Лия. А золото — это инвестиция.
— Инвестиция? — переспросила она. — В кого? В твою маму? В Светку, которая ни дня в жизни не работала нормально?
— Не смей так про сестру! — Вадим стукнул половником по столу. — У Светы сложная судьба! Её муж бросил с ребенком!
— Ребенку двадцать два года, Вадим. Он в армии отслужил и работает. А Света сидит на шее у матери. И теперь, оказывается, у меня.
Лия подошла к столу, взяла чек. Руки дрожали.
Серьги золотые с фианитами — 18 000 руб.
Цепь золотая плетение «Бисмарк» — 10 500 руб.
— Ты купил им подарки на мои зубы, — констатировала Лия. Это не был вопрос. Это был приговор.
— Да сделаешь ты свои зубы! — отмахнулся Вадим, наливая себе коньяк. — Подумаешь, месяц подождешь. Я вот работу найду... У меня на следующей неделе собеседование. В охрану. Сутки через трое. Там зарплата нормальная, сразу всё отдам. Ну чего ты, Лий? Ну праздник же у людей. Мама так ждет... Она же старенькая. Ей приятно будет. Ты представь: сын пришел, подарок принес. Достойный! А не коробку «Птичьего молока». Я же мужчина, Лия! Я должен выглядеть достойно.
— Ты должен выглядеть достойно за чужой счет? — Лия наконец сняла пальто и швырнула его на стул. — Вадим, ты понимаешь, что ты сделал? Ты украл. Ты взял без спроса.
— Не украл, а одолжил! У жены! У нас бюджет общий! — взвился он. — Или ты теперь делить будешь? Это моё, это твоё? Мы двадцать пять лет живем!
— Бюджет общий, когда в него оба кладут, — Лия села на табуретку. Ноги не держали. — А когда кладу я, а берешь ты — это не общий бюджет. Это паразитизм, Вадик.
— Ой, всё! Началось! «Кухонная пила» включилась, — Вадим демонстративно закатил глаза и опрокинул стопку коньяка. — Я хотел как лучше. Хотел, чтобы мы пошли на праздник как нормальная семья. Чтобы мать мной гордилась. А ты... Тебе лишь бы копейки считать. Скупердяйка ты, Лия. Вот Светка — она душа нараспашку. Последнее отдаст.
— Конечно, отдаст. Потому что у неё своего нет, — устало сказала Лия. — Вадим, верни серьги. И цепь. Завтра же. Пойди и сдай.
Вадим поперхнулся коньяком.
— Ты в своем уме? Бирки уже срезаны! И вообще... я маме уже позвонил. Сказал, что подарок купил. Шикарный. Она ждет. Ты хочешь меня перед матерью опозорить? Сказать: «Извини, мама, моя жена зажала деньги, отдавай серьги»? Да я лучше сквозь землю провалюсь!
Лия смотрела на него и понимала: не провалится. Такие не проваливаются. Они отлично плавают. В любой субстанции.
— Значит, так, — сказала она медленно, чувствуя, как внутри просыпается что-то злое, холодное и очень спокойное. — Раз ты такой щедрый «мужчина» и «инвестор», то слушай меня внимательно. Денег до зарплаты нет. То, что было на карте, — это всё. Коммуналку за этот месяц платишь ты. Чем хочешь. Продавай свой спиннинг, занимай у друзей, иди вагоны разгружай. Но квитанция чтобы лежала на столе. А на юбилей мы пойдем. Обязательно пойдем. Я хочу посмотреть, как твоя мама будет носить мои зубы в ушах.
— Ну вот, можешь же, когда хочешь! — обрадовался Вадим, пропустив мимо ушей угрозу про коммуналку. — Нормально всё будет, Лийка! Прорвемся! Я вот устроюсь... Давай по стопочке? За мамино здоровье?
Лия молча встала, взяла банку горошка из пакета и поставила её в шкаф. Громко. Так, что звякнуло стекло.
— Я спать. А ты доедай свою картошку. И посуду помой. «Инвестор».
Она ушла в спальню, плотно закрыв дверь. Но уснуть не могла еще долго. Лежала, глядя в потолок, где в свете уличного фонаря плясала тень от ветки тополя. В голове крутилась одна и та же мысль: «Двадцать восемь тысяч. Двадцать восемь. Как же дешево ты стоишь, Лия Сергеевна. Дешевле, чем мамины понты».
За стеной, на кухне, Вадим гремел посудой и мурлыкал под нос какую-то песню. Кажется, «Ах, какая женщина». Ему было хорошо. Он решил проблему. Он был героем.
Завтра предстоял юбилей. И Лия знала: это будет не праздник. Это будет битва. И она не собиралась в ней проигрывать. Просто пока она еще не знала, какое оружие выберет...
Утро субботы началось не с кофе, а с поисков парадных колготок. Лия перерыла весь ящик, но нашла только две пары: одни со стрелкой, которую она «законсервировала» лаком для ногтей еще в прошлом году, и вторые — плотные, 40 ден, цвета «загар», который на её бледных ногах смотрелся как желтуха.
— Вадик! — крикнула она в сторону зала, где муж, по старой традиции, занимал горизонтальное положение перед телевизором. — Ты не видел мои новые колготки? Я их в пакете оставляла, на комоде!
— А? — донеслось из зала. — Какие колготки? Лий, не зуди. Я новости смотрю. Там курс доллара скачет.
Лия вздохнула. Конечно, курс доллара для безработного Вадима Петровича был куда важнее, чем отсутствие колготок у жены. Она натянула те, что с лаком. Под длинным подолом платья видно не будет, а если кто и заметит — плевать. Пусть думают, что это дизайнерский ход.
Она надела «парадное» платье. Темно-синее, из плотного трикотажа, купленное три года назад на распродаже. Оно немного жало в талии — сказались ночные чаепития с пряниками, которыми Лия заедала стресс. На шею — нитка искусственного жемчуга. Дешево и сердито. В зеркале отразилась уставшая женщина с темными кругами под глазами и плотно сжатыми губами. «Красавица, — подумала Лия безжалостно. — Королева бензоколонки на пенсии».
Вадим уже при параде. Тот самый костюм, в котором он пять лет назад выдавал племянницу замуж. Пиджак на животе сходился с трудом, пуговица жалобно скрипела, грозясь выстрелить в глаз первому встречному. Зато галстук был повязан с таким тщанием, словно Вадим шел на прием к английской королеве, а не к собственной матери есть оливье.
— Ну, мать, ты готова? — он окинул её критическим взглядом. — Что-то ты бледная какая-то. Помадой бы мазнула, что ли. Праздник все-таки.
— Я мазнула, Вадим. Это называется «нюд». Натуральный цвет, — отрезала Лия, надевая сапоги. — Пошли. Такси ждет.
Поездка прошла в молчании. Вадим пытался шутить с таксистом про пробки и дороги («Мэр совсем обнаглел, ямы по колено!»), Лия смотрела в окно. Город был серым, грязным и мокрым. Ноябрь — самый честный месяц. Он не притворяется, как март, и не обещает, как май. Он просто говорит: «Будет холодно и темно. Терпи». Прямо как её жизнь.
Тамара Игнатьевна жила в «сталинке» на проспекте Ленина. Квартира досталась ей от мужа, полковника в отставке, и с тех пор там мало что изменилось. Высокие потолки с лепниной, тяжелые дубовые двери, паркет, скрипящий на разные голоса, и запах. Запах старых книг, «Корвалола» и пыльных ковров.
Дверь открыла сама именинница. В люрексе. Блузка переливалась всеми цветами радуги, на груди висел массивный кулон из янтаря, похожий на кусок застывшего меда. Прическа — монументальная «бабетта», залитая лаком так, что об неё можно было разбить голову.
— Ой, дети мои! Пришли! — Тамара Игнатьевна раскинула руки. — Вадичка, сынок! Как ты похудел! Лия, ты его совсем не кормишь?
Вадим тут же расцвел, втянулся в объятия матери, как улитка в раковину.
— Да кормлю я его, Тамара Игнатьевна. Вон, пиджак трещит, — буркнула Лия, протягивая букет хризантем. — С днем рождения вас. Здоровья.
— Спасибо, спасибо, — свекровь приняла цветы как должное, даже не взглянув на них, и передала их куда-то в недра коридора. — Проходите, гости уже собрались. Светочка с Игорем, тетя Валя, Марья Петровна... Только вас и ждем.
В зале, за огромным полированным столом, накрытым кружевной скатертью, сидела «свита». Светлана, сестра Вадима, была в красном. Ярко-алом, вызывающем платье с декольте, в которое можно было провалиться. Рядом с ней сидел её очередной «гражданский муж» Игорь — лысоватый мужчина с бегающими глазками, который при виде Лии и Вадима тут же начал суетливо поправлять салфетку. Две старушки-подруги, похожие на сушеных кузнечиков, кивали головами в такт какой-то неслышной музыке.
Стол ломился. Этого у Тамары Игнатьевны было не отнять. Она готовила как на полк солдат. Холодец дрожал, селедка под шубой возвышалась фиолетовой горой, в центре стояла утка с яблоками, блестящая от жира.
— Садитесь, садитесь! Вадик, иди ко мне поближе, вот сюда, во главу стола! Ты же у нас мужчина в доме! — скомандовала именинница.
Лие досталось место с краю, на шатком венском стуле, между Игорем и шкафом с хрусталем. Очень символично.
Первый тост, как водится, был за здоровье. Пили водку («Царскую», Тамара Игнатьевна уважала только её) и домашнюю наливку. Вадим выпил сразу две, крякнул, занюхал рукавом (хотя на столе лежали салфетки) и, наконец, наступил момент Истины. Вручение подарков.
— Мама! — Вадим встал, пошатываясь от переизбытка чувств и водки. — В этот знаменательный день... я хочу сказать... Ты у нас одна такая! Святая женщина! Мы с Лией... — он запнулся, глянул на жену, которая сидела с каменным лицом, и поправился: — Я решил сделать тебе достойный подарок. Чтобы ты знала, как сын тебя любит!
Он полез в карман, долго там копался и извлек бархатную коробочку.
В комнате повисла тишина. Слышно было только, как тикают настенные часы с маятником. Тамара Игнатьевна приняла коробочку дрожащими руками. Открыла.
— Ах! — выдохнула она театрально. — Вадик! Это же... золото! С фианитами! Боже мой, какая красота!
Она достала серьги, поднесла к уху. Камни сверкнули в свете люстры.
— Девочки, смотрите! — она повернулась к подругам. — Сын подарил! Не забыл мать!
Старушки зацокали языками, Светлана завистливо прищурилась.
— Ну, братик, удивил, — протянула она. — А мне? У меня, между прочим, завтра тоже праздник.
— И тебе, сестренка! — Вадим, сияя как начищенный пятак, достал вторую коробочку. — Держи! Цепочка! Золотая!
Светлана взвизгнула, схватила подарок, тут же расстегнула замок и нацепила на шею. Тонкая золотая змейка легла в ложбинку декольте.
— Ой, класс! Спасибо, Вадька! Ты лучший! — она чмокнула брата в щеку, оставив жирный след помады. — Вот это я понимаю — мужчина! Не то что некоторые... — она бросила уничтожающий взгляд на своего Игоря, который тут же уткнулся в тарелку с холодцом.
Лия сидела и молча жевала огурец. Ей казалось, что она жует не овощ, а собственные нервы. «Мои зубы, — думала она, глядя на уши свекрови. — Мои двадцать восемь тысяч. Вот они, висят. Сверкают. И на шее у этой бездельницы тоже кусок моего здоровья болтается».
— Лиечка, — вдруг обратилась к ней Тамара Игнатьевна, уже вдев серьги. — А ты что молчишь? Не рада за свекровь? Или жалко денег стало? Я слышала, ты там Вадику скандал закатила из-за карточки.
Лия поперхнулась огурцом. Вадим, предатель, успел настучать.
— Почему же, Тамара Игнатьевна, — медленно проговорила Лия, чувствуя, как красные пятна выступают на шее. — Рада. Очень рада. Носите на здоровье. Это ведь дорогой подарок. Во всех смыслах.
— Ой, да брось ты, — махнула рукой Светлана, любуясь цепочкой в зеркальце пудреницы. — Деньги — это бумага. Сегодня нет, завтра есть. Вадим сейчас устроится, заработает в десять раз больше. Он у нас талантливый. А ты, Лия, вечно прибедняешься. У вас, бухгалтеров, всегда заначки есть.
— Заначки? — Лия отложила вилку. Звон металла о фарфор прозвучал как выстрел. — Света, ты когда последний раз работала? В 2015-м?
— Я ищу себя! — взвилась Светлана. — Я творческая личность! Я курсы маникюра закончила!
— И сколько ногтей ты напилила? Три? — Лия усмехнулась. — Вадим тоже «ищет себя». Уже полгода. На диване. А я, «скупой бухгалтер», работаю на двух работах, чтобы этот «талант» мог вам золотые цацки дарить.
— Лия! Прекрати! — Вадим стукнул кулаком по столу. Рюмки подпрыгнули. — Не позорь меня перед людьми! Это семейный праздник!
— Вот именно, семейный, — Лия встала. Стул скрипнул. — И я, как член семьи, хочу внести ясность. Этот банкет оплачен не «талантом» Вадима, а моей кредитной картой. Которую он взял без спроса. Украл, если называть вещи своими именами.
В комнате стало тихо, как в склепе. Старушки перестали жевать, Игорь вжал голову в плечи. Тамара Игнатьевна пошла пятнами.
— Как ты смеешь?! — прошипела она. — Мой сын — вор? В моем доме?! Да ты... ты просто завистливая, мелочная баба! Ты всегда такой была! Вадик, как ты с ней живешь? Она же тебя поедом ест!
— Мам, успокойся, — Вадим попытался сгладить углы, но его голос дрожал. — Лия переутомилась. У неё нервы... Климакс, наверное.
Это было последней каплей. Слово «климакс» ударило Лию больнее, чем кража денег. Это было низко. По-бабски подло. И это сказал человек, которому она гладила рубашки, лечила гастрит и терпела его нытье годами.
— Климакс, говоришь? — Лия улыбнулась. Страшно, одними губами. — Хорошо, Вадик. Пусть будет климакс. Но есть один нюанс. У меня климакс, а у тебя — статья 158 УК РФ. Кража. Тайное хищение чужого имущества.
Она достала телефон.
— У меня есть смс от банка. Есть выписка. Есть свидетели, — она обвела рукой стол. — Вот эти серьги и эта цепочка — вещественные доказательства. Куплены с моей именной карты. Пин-код ты подсмотрел. Я заявление еще не писала, но могу. Прямо сейчас. Через Госуслуги. Это быстро.
Вадим побледнел. Стал цвета той самой утки с яблоками, только без румяной корочки.
— Лия, ты дура? — прошептал он. — Какое заявление? Это же мать! Это сестра! Ты посадить меня хочешь?
— Нет, Вадик. Сажать я тебя не хочу. Много чести. Я хочу другого.
Она повернулась к свекрови.
— Тамара Игнатьевна, серьги придется вернуть. И цепочку, Света, тоже снимай. Либо вы отдаете мне их сейчас, и я завтра делаю возврат в магазине, гашу долг по кредитке, и мы забываем этот позор. Либо я вызываю полицию. Прямо сюда. И мы оформляем кражу со взломом доверия. Выбирайте.
Тамара Игнатьевна схватилась за сердце (или за то место, где оно должно быть у нормальных людей, а не у свекровей).
— Вадик! Сделай что-нибудь! Она меня убивает! У меня давление!
— Лия, ты тварь! — завизжала Светлана, вцепившись в цепочку. — Не отдам! Это подарок! Подарок не отдарки!
— Отдарки, Света, еще какие отдарки, когда они краденые, — жестко сказала Лия. — Игорь, может, ты скажешь своей даме, что скупка краденого — это тоже статья?
Игорь, до этого притворявшийся ветошью, вдруг подал голос:
— Свет... ну правда... отдай. Не связывайся. Она бешеная какая-то.
— Заткнись! — рявкнула на него Светлана, но цепочку всё же начала расстегивать. Пальцы у неё дрожали, замок не поддавался.
Вадим сидел, опустив голову в руки. Он был раздавлен. Унижен. Растоптан. Но не раскаянием, нет. А тем, что его «широкий жест» превратился в фарс.
— Мама, отдай серьги, — глухо сказал он.
— Что?! — Тамара Игнатьевна замерла. — Сынок, ты на её стороне? Ты позволяешь этой... этой хабалке грабить мать?
— Мама, отдай! — заорал Вадим так, что хрусталь в серванте звякнул. — Иначе она реально ментов вызовет! Ты её не знаешь! Она же бухгалтер! У неё всё записано!
Тамара Игнатьевна медленно, с видом мученицы, ведомой на эшафот, сняла серьги. Положила их на стол, рядом с холодцом.
— Будь ты проклята, Лия, — прошипела она. — Ноги твоей больше в этом доме не будет. Вадим, собирайся. Ты здесь не останешься. Живи у нас.
Светлана швырнула цепочку на скатерть.
— Подавись своим золотом! Чтоб у тебя зубы выпали все! — крикнула она.
Лия спокойно собрала «урожай». Положила украшения в сумку. Застегнула молнию.
— Спасибо за пожелания, Света. Зубы я как раз вставлю. А Вадим... — она посмотрела на мужа. — Да, Вадим. Мама права. Собирайся. Но не сейчас. Сейчас ты поедешь домой, соберешь свои вещи и привезешь ключи. У тебя есть три часа. Пока я буду в магазине оформлять возврат. Если я вернусь и увижу твои носки хоть где-то — выкину в окно.
Она повернулась к выходу.
— Спасибо за угощение, Тамара Игнатьевна. Утка суховата.
Лия вышла из квартиры. В подъезде пахло кошками и сыростью. Она спускалась по лестнице, и каждый шаг отдавался звоном в голове. Ноги дрожали. В сумке лежали двадцать восемь тысяч рублей в золотом эквиваленте.
Она вышла на улицу, вдохнула холодный воздух. Пошел мокрый снег.
Телефон пискнул. Смс от Вадима:
«Ты мне жизнь сломала. Ненавижу».
Лия удалила сообщение.
«Не сломала, — подумала она, вызывая такси до торгового центра. — А починила. Вырезала гнилую деталь. Больно, конечно. Но заживет».
Она села в такси.
— Куда едем? — спросил водитель.
— В «Золотое Руно», — сказала Лия. — И побыстрее, пожалуйста. У меня там вклад. Надо забрать...
В ювелирном магазине «Золотое Руно» было тихо и пахло дорогими духами продавщиц. Лия Сергеевна подошла к прилавку, за которым стояла девушка с идеально нарисованными бровями и бейджиком «Кристина».
— Добрый день, — Лия выложила на стекло бархатные коробочки и чек. — Мне нужно оформить возврат.
Кристина удивленно подняла бровь.
— Возврат? Но... изделие надлежащего качества?
— Надлежащего. Не ношеное. Бирки, правда, срезаны, но они сохранены, — Лия достала из сумки пакетик, куда предусмотрительно сложила срезанные Вадимом этикетки с пломбами. Она нашла их в мусорном ведре еще утром, когда выбрасывала заварку. Интуиция бухгалтера сработала безотказно.
— Без бирок, прикрепленных к изделию, возврат сложный, — протянула Кристина, теряя интерес. — Нужно заявление писать, на экспертизу отправлять... Это недели две.
— Девушка, — Лия наклонилась к ней, глядя прямо в глаза. — Это подарок мужа. Купленный вчера с моей карты. Без моего ведома. Муж теперь бывший. Если вы не оформите возврат, я напишу жалобу в Роспотребнадзор, в прокуратуру и в «Спортлото». У меня сегодня очень плохой день. Не делайте его хуже. Пожалуйста.
Кристина вздохнула, посмотрела на решительное лицо Лии, на её сжатые губы и, видимо, решила не связываться.
— Ладно. Пишите заявление. «Не подошло по размеру и фасону». Паспорт давайте.
Через сорок минут Лия вышла из торгового центра. На телефон пришло уведомление: «Возврат покупки. +28 500 RUB». Деньги вернулись. Зубы спасены.
Домой она ехала с чувством странной, звенящей пустоты. Будто внутри выключили гулкий, раздражающий шум, который фонил годами, а она к нему просто привыкла.
В квартире было тихо. И пусто. В прихожей не валялись кроссовки 43-го размера. На вешалке не висела куртка Вадима. В ванной исчезла его зубная щетка и старый помазок.
Лия прошла на кухню. На столе лежал ключ. И записка на клочке бумаги в клетку:
«Подавись своей квартирой. Мы с мамой наймем адвоката и будем делить имущество. Я здесь 15 лет прописан!!!»
Лия усмехнулась. Прописан. Пусть пробует. Квартира досталась ей от бабушки, дарственная оформлена за три года до свадьбы. Вадим мог претендовать разве что на половину дивана, купленного в кредит, который она сама же и выплатила, и на старый телевизор.
Она скомкала записку и бросила в мусор.
Вечером позвонила подруга, Ленка с работы.
— Ну что, жива? Как юбилей?
— Юбилей прошел с размахом, — хмыкнула Лия. — С фейерверком и выносом тел. Я развелась, Лен. Ну, то есть, пока выгнала, но в понедельник пойду подавать.
— Да ладно?! — Ленка аж поперхнулась. — Неужели решилась? Из-за чего? Опять пил?
— Нет. Из-за зубов, Лен. Из-за зубов мудрости. Которые у меня, кажется, наконец-то прорезались.
Прошел месяц.
Лия сидела в кресле стоматолога. Врач, молодой и симпатичный Артур Сергеевич, жужжал бормашиной.
— Потерпите, Лия Сергеевна, еще чуть-чуть. Сейчас слепок снимем, и будет у вас улыбка на миллион. Ну, или на двадцать восемь тысяч.
Лия не могла ответить, рот был занят, но она мычала одобрительно.
Жизнь без Вадима оказалась удивительно... дешевой. И спокойной. Денег внезапно стало хватать. Продукты в холодильнике не исчезали со скоростью света. Коммуналка уменьшилась (Вадим лил воду часами, «размышляя о судьбах мира» в ванной).
Вадим объявлялся дважды. Первый раз — через неделю, пьяный, звонил в дверь в три часа ночи. Кричал, что любит, что мама его «запилила», что Светка занимает ванную на два часа, и ему негде помыться. Лия не открыла. Вызвала полицию. Увезли «инвестора» в отделение протрезвляться.
Второй раз он пришел трезвый, с цветами (гвоздики, три штуки, помятые). Пытался давить на жалость. Говорил, что нашел работу (сторожем на автостоянке), что всё осознал.
— Лий, ну пусти. Ну двадцать пять лет же! Ну куда я пойду? Мать совсем с ума сошла, требует, чтобы я ей пенсию отдавал за постой. Светка змея. Я же тебе родной человек!
Лия посмотрела на него через приоткрытую дверь (на цепочке).
— Родной, Вадик, это тот, кто тебя бережет. А ты — балласт. А я, знаешь ли, на воздушном шаре лететь собралась. Мне лишний вес ни к чему.
И захлопнула дверь. Навсегда.
Вечером, после стоматолога, Лия зашла в ту самую «Пятерочку». Купила себе хороший сыр (не «Красная цена», а настоящий, с дырками), бутылку сухого вина и мандарины.
Дома она накрыла на стол. Одна. Включила любимый старый фильм «Девчата».
Налила вина в красивый бокал (хрусталь она не любила, но богемское стекло у неё было).
Телефон пискнул. Смс от банка:
«Вам одобрен кредит...»
Лия рассмеялась. Громко, свободно.
— Нет уж, ребята. Я теперь живу на свои. И улыбаюсь — на свои.
Она подняла бокал, чокнулась с Тосей Кислицыной в телевизоре.
— За нас, девочек. И за вовремя вылеченные зубы.
За окном шел снег, укрывая город белым, чистым одеялом. Начиналась зима. Но в душе у Лии Сергеевны, впервые за много лет, наступала весна.