Я человек маленький. Мне сказали копать — я копаю. Сказали нести — несу. Голова у меня болит часто, мысли путаются, как шнурки на ботинках. Валера меня подобрал, когда я совсем пропадал, на вокзале бутылки собирал.
— Руки, — говорит, — у тебя сильные, Мишаня. Такие всегда пригодятся.
Валера богатый. Дом у него за высоким забором, кирпичный, в три этажа. Башенки, решетки на окнах. Крепость, одним словом. Он там с женой жил, Жанной. Хорошая женщина, Жанна Петровна. Добрая... Была.
Всегда мне чай с печеньем выносила, когда я снег чистил.
Только Валера её не любил. Он никого не любил. Он «Хозяин». Так он велел себя называть. Не вслух, конечно, но всеми повадками сразу дал понять.
У Валеры в подвале комната была. Стены звукоизоляцией обшиты, матрас на полу, цепи какие-то. Он говорил — сауна здесь будет. Но сауны там никогда не было. Там другим пахло. Страхом пахло... и кровью.
В тот вторник Валера меня позвал. Стоит в гараже, огромный такой, в кожаном плаще до пят. Лицо красное, лоснится.
— Мишаня, — говорит, и голос у него низкий, гудит прямо в моей голове. — Дело есть. Жанна сейчас приедет. Надо помочь.
Я киваю. Помочь — это можно. Сумки потаскать или колеса поменять. Это я мигом!
— Не сумки, — Валера улыбается, а глаза холодные, как у змеи. — Убрать её надо. Мешает она нам. Мне и моей… новой жизни.
Я отшатываюсь.
— Не, — говорю, — Валера, ты чего? Жанна Петровна же…
Он подошел ближе. И тут я увидел. У него тень страшная. Лампа сверху светит, а тень на стене не его фигуру повторяет, а что-то рогатое, горбатое. И выше него раза в два.
— Ты сделаешь, Мишаня, всё сделаешь — шепчет он. И кладет мне руку на плечо. Рука тяжелая, горячая, как утюг. — Или сам на её месте окажешься.
Воля у меня тут же и подавилась. Ноги ватные стали, в животе пустота. Стою, дышу через раз.
Ворота открылись, «Мерседес» черный заезжает. Жанна Петровна за рулём, по телефону с кем-то говорит, смеется. Выходит из машины, сумочку берёт.
— Ой, Миша, а ты чего здесь в темноте?
А я стою в углу, за верстаком. И Валера на меня смотрит. Затылком чувствую его взгляд.
— Простите, Жанна Петровна, — говорю.
Она не поняла ничего. Даже испугаться не успела. Я её толкнул, она об машину ударилась. Охнула. А потом я её схватил. Шея у неё тонкая, хрупкая. Как у птички.
Я давил, а сам плакал. Слезы текут, сопли, а руки сами делают. Будто не мои руки, а чужие, словно железные перчатки на них надеты.
Когда всё закончилось, она на полу лежала. Куртка задралась, туфля одна слетела. И тишина такая, что уши закладывает. Только слышно, как Валера сзади дышит. Тяжело, с хрипом.
— Молодец, — говорит. — А теперь в машину её.
Мы её на заднее сиденье положили. Валера куртку на ней застегнул задом наперед, как смирительную рубашку. Зачем — не знаю. Может, ритуал какой. У богатых свои причуды.
— Вези, — говорит, — на пустырь, в район Химволокна. Там брось.
Я поехал. Руль скользит от пота. В зеркало заднего вида стараюсь не смотреть, но вижу — лежит она там, неудобно так, головой в дверь уперлась. И кажется мне, что шевелится.
Приехал в переулок глухой, где одни наркоманы шляются. Бросил машину. Бежал оттуда, не оглядываясь.
А потом меня взяли.
Я сразу всё рассказал. И про Валеру, и про подвал.
Только Валера на суде другой был. Сжался весь, посерел. Очки надел, интеллигент несчастный. Адвокаты у него дорогие, костюмы с иголочки.
— Это, — говорят, — всё наговор. Этот дебил, Мишаня, сам придумал всё. Похитил, денег хотел.
А Валера сидит в клетке и смотрит на меня злобно. И я опять вижу — тень за ним. Темная, густая. Стоит за спиной, руки ему на плечи положила. И улыбается мне тень эта, зубы скалит.
Меня посадили. Надолго.
А Валеру потом тоже закрыли, говорят, пытался киллера нанять, чтобы он меня в камере... Как я Жанну Петровну.
Но я получил, что заслужил и знаю одно: в тюрьме мне спокойнее. Здесь решетки толстые. А там, на воле, Хозяин ходит. Может, не Валера, так другой кто. Их много. Они среди нас. Надевают человеческие обличия, покупают дорогие особняки, женятся. А внутри — чернота.
Иногда по ночам я слышу, как Жанна Петровна зовет меня. Тихо так: «Миша, чаю хочешь?» Просыпаюсь в поту, а в камере духами пахнет. Её духами.