Боги войны в атаку не ходят

Олег Тарасов

Главные герои - два офицера-артиллериста, в военные и житейские планы которых вмешалась перестройка......Девушки и женщины - не всё в повести про армию, даже наоборот... Повесть про молодой бесшабашный разгул, любовь, одиночество, раскаяние и многое другое.....

ЧАСТЬ   ПЕРВАЯ

Глава 1

Ста двадцати двух миллиметровые гаубицы, что в табеле советского вооружения лаконично именовались «Д-30», гулкими, оглушительными раскатами рвали тишину и спокойствие Песчанского полигона. Массивные стволы орудий, увенчанные дырчатыми набалдашниками – компенсаторами, изрыгали с выстрелами яркий хлёсткий пламень, чёрный клубящийся дым и, повинуясь силе отдачи, резко отскакивали назад.

Если бы забайкальский, известный особой прозрачностью и невесомостью, воздух, можно было представить густым и белым как молоко, и если бы можно было позволить воображению прорисовать в этом молоке длинные тоннели, со страшной скоростью пробуриваемые снарядами, прорисовать неудержимые турбулентные смерчи, рвущиеся от компенсаторов в разные стороны, то все эти мощные, неистовые вихри, сокрушительные ударные волны, замысловатые пустоты, рождаемые «Тридцатками», заставили бы очень и очень поразиться той грозной силе, что затеяла игру с атмосферой.

Впрочем, неимоверного обвального грохота, сотрясающего округу; резких молниеподобных вспышек; огромных клубов дыма и пыли, что плотно окутывали гаубицы хватало для благоговейного потрясения и уха человеческого, и сердца, и разума... одним словом – орудовали боги войны!

Зачётные стрельбы вела батарея капитана Григорьева. Григорьев Олег Михайлович в положенной колючей пэшухе (где половина самой натуральной шерсти), что в жаркий день не мать родная, а ершистая мачеха, стоял на прикрытом маскировочной сетью КНП*, и в куцый артиллерийский бинокль следил за разрывами. Капитан то и дело подхватывал игрушечную трубку полевого телефона, размеренно и внятно сыпал цифрами, потом громко, но без ярости и злобы командовал - «Огонь»!
В ответ с огневой позиции ухали его родные гаубицы, отправляя к указанной цели смертоносные снаряды. К КНП прекрасно доносился прощальный их свист, больше напоминающий нежное звонкое шуршание - как если бы где-то высоко в небесах, внутри огромной металлической трубы мчался озорной мальчуган и волочил за собой огромный хвост из растянутой кольцами проволоки.
Чуткому, опытному уху Григорьева этот удаляющийся шелест говорил о многом: на какой высоте летит снаряд и в какой стороне он упадёт. Небесное зашифрованное послание от последнего залпа предупредило его об удачном попадании. Так и вышло на деле.

Сыграли «отбой», и в тишине, пробирающейся в головы артиллеристов зыбким миражом через несмолкаемое эхо выстрелов, через отзвуки разрывов, Григорьев поднялся из просторного окопа, снял фуражку. Лицо его круглое, добродушное, лишённое печатей возрастного максимализма и неусыпного самолюбия, мало гармонировало с военной формой, да ещё с самой что ни есть боевой должностью.
Выдавать наряд-задания комбайнёрам или ткачихам с таким простым, домашним лицом самый раз. Но разметать противника грозным смерчем из ста двадцати двух миллиметровых орудий… Однако, за простецкими, мягкими чертами лица скрывался человек чести, офицер, способный твёрдо отдать приказ и нарушителям хвост прижать до посинения.

Было Олегу Михайловичу тридцать четыре года. Переросток для капитанской должности, он не только не мечтал о полковничьих звёздах, но и не тяготился исчезновением такой перспективы. Григорьев знал: майорская звезда, что устроила бы его, глядишь, и выпадет перед уходом в запас: есть такая добрая традиция – капитана к пенсии, если он не полный идиот, всегда на должность старшего офицера двинут. А Григорьев не идиот – нормальный мужик и командир толковый, просто много чего в армии не сложилось.

Можно было совершить мощный «тройной» прыжок – героически проявить себя небывалыми достижениями в соцсоревновании, или, выплакав должность начальника штаба дивизиона, за месяц замордовать в дивизионе всё живое, соорудить из «трупиков» себе мостик удачи. Но подобным способом наверстывать упущенное ему не позволяла совесть.

Молодёжь уже обходила Григорьева, вот и на их дивизион скороспелого майора прислали, выслуживать подполковника в тридцать лет. И не сказать, что у того семь пядей во лбу – гонор да высокомерие, но Олег Михайлович с молодым начальником не дерзил, как это часто случается у мастеров своего дела, независимых и непокорных. Особенно когда решительные и напористые «полководцы-сосунки» лезут жизни учить.
Старым, больным, требующим покоя «дедушкой всех артиллеристов» Григорьев тоже не прикидывался и законные обязанности на подчинённых офицеров не перекладывал, копошился в своих делах, будто вчера принял батарею, щепетильно, ответственно, с интересом. Полковые товарищи искренне ему советовали - «Михалыч, поднапрягись, рвани со своей батареи! Не старый же ты чёрт, сложится ещё служба»! Григорьев на это мило, мягко улыбался и шутил: «Выпалил я свою птицу-счастье. Сунул вместо снаряда и сам не заметил».

***
Дивизион пребывал на полигоне уже неделю: расчёты опорожнили не один штабель боеприпасов и наколотили себе разрывами уши, словно кувалдами. Стреляли из закрытых позиций по укреплениям противника, что располагались в пяти километрах, накрывали огнём квадраты – с корректировкой огня и по условиям ненаблюдаемых целей, показывали боевую сноровку в прямой наводке - разили фанерные мишени, которые на дальности двух километров от орудий взад-вперёд таскали  хорошо укрытые лебёдки.

Батарея Григорьева отстрелялась недурно, на твёрдую четвёрку и командир этим доволен был чрезвычайно, ибо на предмет оценок у него давно сложилась своя стратегия – в отличные стрелки попасть реально, но хлопотно: насядет потом начальство с повышенными соцобязательствами, начнут «подкладывать» под всякие проверки, лишние сборы учинять, тут же автоматом командировки, глупые отчёты. В орудия каждая вошь будет поминутно заглядывать – как, что надраено в передовой батарее?

И, конечно же, полезут разбираться, почему такой боевой командир до сих пор не коммунист? А он может, в душе коммунист похлеще некоторых, он просто не член партии. Да только в эту разницу никто не вникает, верхам красную книжицу подавай!
После жаркого учебного дня Григорьев, подставив свежему вечернему ветерку лысеющую голову, разглядывал оценки дивизиона, что вывесили на щите у дневального.
Из тентованного автомобиля ГАЗ-66, что подрулил прямо к палаткам, хватаясь за выгоревшие пилотки, ловко выпрыгнули три солдатика; пружинисто приземлился высокий, и как положено взращённому на училищных харчах худоватый лейтенант в повседневном кителе, охваченный ещё неразношенной, без единой морщины, портупеей, в сверкающих сапогах и высокой фуражке с лихо вздыбленной тульёй. Такие фуражки звались среди офицеров «аэродромами» и шились только по заказу.
Лейтенант вытянул за собой коричневый кожзамовый чемодан о двух ременных застёжках-пряжках, заученным движением поправил форму, и даже не пытаясь согнать с белого, красивого лица тревогу, осмотрелся.

Полевой лагерь раскинулся у подошвы невысокой голой сопки. Дюжина отделенных палаток выстроилась в строгую, трассированную линейку, которую начинал пост дневального с деревянным окрашенным грибком, телефоном, красным пожарным щитом. Чуть на отшибе, в двухстах метрах, виднелась столовая: полевая кухня и две огромные палатки – солдатская и офицерская; и уж совсем поодаль, на вычищенном песчаном квадрате, располагался огороженный специальными лентами артиллерийский парк, где в три аккуратных ряда выстроились зачехлённые гаубицы, примкнутые к грузовикам-тягачам.
Из кабины прибывшего «газончика» лениво, расслабленно вылез низкорослый майор с чёрными ершистыми, словно сапожная щётка, усами. Держа за угол красную тоненькую папку, майор поздоровался с Григорьевым за руку, махнул на лейтенанта:
- Принимай, Михалыч, пополнение! На второй огневой взвод.
Поняв, что капитан с невозмутимым, умиротворённым лицом и есть нужный ему командир, лейтенант, вовсю показывая строевую удаль, размашисто шагнул навстречу.
- Лейтенант Фалолеев! Прибыл для прохождения службы!
Григорьев водрузил на голову тёмно-зелёную фуражку, ровной рукой сделал чёткую отмашку у виска.
- Григорьев. Олег Михайлович. - Потянувшись здороваться, добавил, – капитан.
- Без всяких вливаний в коллектив! – полушутливо, полусерьёзно погрозил усатый майор, ткнул указательным пальцем в чистое небо. – Сами знаете, какая реакция!
- Знаем, - Григорьев чуть насупился. - Бутылку не успеешь открыть, сам Горбачёв тут как тут! Сторож сухого закона! - и поманив стоящего недалеко солдата, кивнул на лейтенанта, - проводи к офицерской палатке!
Когда сумерки, оттенённые серым, затянутым небом, уверенно перебороли день, стихла полигонная суета, в дивизионе объявили ужин. Солдаты усталые, перепачканные пылью, гарью и орудийной смазкой, гремели котелками в очереди к дымящей полевой кухне, скупо переговаривались.

Ужин офицерам второй батареи Григорьев приказал подать в палатку: побеседовать с новоприбывшим капитан затеял за чаем. Меньше народу и обстановка доверительная, не проходной двор, как в столовой. Командир батареи, два его взводных - старшие лейтенанты и новичок уселись за стол и принялись с аппетитом наворачивать разваренную пшённую кашу с тушёнкой.
Лейтенант, конечно же, удостоился нескрываемого любопытства: какое училище закончил, откуда родом, какие орудия освоил лучше всего и какие нравятся особо?
- Училище – коломенское! Нравится - сотка «Рапира» – изящностью, мощью…по баллистике – дальнобойные люблю, - рапортовал тот с полной открытостью. – А родом из Мценска, орловской области, мать, отец – простые люди.
- Мценск! – оживился Григорьев, поднял от тарелки слегка прищуренные глаза. - «Леди Макбет мценского уезда» читал?
- Нет.
- Что ж ты, братец,? Это же литература! Лесков!
- Я больше математикой увлекался, задачки, олимпиады…
- Ну-ну. Женат? – спросил Григорьев.
- Куда такое счастье? – восклицание молодого офицера окрасилось то ли насмешкой, то ли горькой обидой. Тут он смутился своей откровенности, по-военному отчеканил. – Пока нет!
- Ясненько, - кивнул капитан и, глядя на красивое холёное лицо лейтенанта, которое ещё не привыкло общаться с бритвой, на высокий гладкий лоб, на тонкие девичьи пальцы, не без иронии полюбопытствовал: - В артиллеристы что подался?
- Странный случай вышел, - вспоминая о чём-то далёком, широко, даже азартно улыбнулся Фалолеев. - По математике, ещё в девятом классе, районная олимпиада была, я первое место занял. Председательствовал мужчина один – седой, с орденским планками. Он мне руку пожал и говорит: «Таких умных хлопцев – непременно в артиллеристы»! Училка из комиссии, правда, всполошилась: «С такими-то способностями лучше в институт»! А седой ветеран, и говорит: «В советской армии золотые головы тоже нужны».
- Дело мужик сказал, - с явным удовольствием кивнул Григорьев, хотя против воли держалась мысль, что с такой дворянской наружностью лучше уж в астрономы – пялиться в телескоп спокойненько, никому ничего не приказывать, никуда не стрелять, потому как хлеб артиллериста - не просто цифирки тасовать.
- А я из-за капитана Енакиева в артиллерию подался, - признался Григорьев с грустью и ностальгией. - Слыхал про такого?
- Нет, - растеряно пожал плечом Фалолеев.
- Не знаешь? – капитан в удивлении замер над кружкой чая. – «Сын полка» читал? Катаева?
- Вроде читал. В школе.

Григорьев сделал последний глоток, отставил опустевшую кружку.
- Вроде! – с явным неодобрением хмыкнул он и, словно выговаривая за серьёзный проступок, взялся просвещать зелёного лейтенанта, аргументируя каждое слово взмахом указательного пальца. - Эта книга о трёх вещах – о войне, Ванюше Солнцеве и об артиллеристах. С неё настоящий артиллерист начинается. Понял?
- Понял, - кивнул лейтенант, и лицо его налилось виноватой краской, которую, впрочем, в полутёмной палатке никто не разглядел.
Командир батареи смягчился, посмотрел на часы и лёг на кровать.
- Что-то ты настораживаешь, дружок. Высшую математику всю жизнь зубрить? Надо и толковые книги почитать, они про жизнь, про людей.
– Наверстаю, товарищ капитан! – белые, ровные, один к одному зубы Фалолеева сверкали в полумраке изрядным оптимизмом.
- Наверстай! - Григорьев примостился на заправленной кровати в сытую, блаженную позу – на спину, закинув руки за голову. Минутку-две он думал о чём-то своём, упирая взгляд в линялый брезент палатки, потом не выдержал собственных молчаливых рассуждений, приподнялся на локте.
- А я вот на всю жизнь запомнил - у Енакиева последний бой: разрывы, гибель товарищей, всех, под чистую; смерть вокруг, а он недрогнувшей рукой записку пишет, ставит аккуратную точку… сына приёмного спасает… Человек! Мужчина! Офицер! – патетически воскликнул Григорьев, но всё получилось от души, естественно, без пафосного перебора. - Григорьев снова опустился на спину и тихо добавил, - из-за этой точки я в артиллеристы и пошёл.
- Он на самом деле был – Енакиев? – с нескрываемой растерянностью подал из-за стола голос лейтенант.
- Какая разница, - капитан пристально уставился на новичка, хотел что-то горячо пояснить, но осёкся и лишь фыркнул. – Конечно, был! Стали бы книгу писать, если б не был.


Глава 2

Подъём в дивизионе играли в шесть часов. К подъёму, ни свет, ни заря, заявился командир дивизиона Бужелюк - сухопарый, надменный майор, с вылезшим вперёд острым подбородком и сплюснутым с боков носом, напоминающим больше кость, нежели плоть. Как лицо с большими связями, майор позволял себе разные вольности, за которые обычный смертный уже поплатился бы карьерой. Таковы были и его домашние ночёвки, когда вверенный ему дивизион, с полным комплектом офицеров пребывал на полигоне безотлучно, а сам Бужелюк спокойно отправлялся на чистую постель в город.
О том, что Бужелюка продвигают по блату, в артполку знали все, как и все были в курсе особого нетерпения этого рьяного карьериста. Приказ о вступлении его на подполковничью должность пришёл ещё при капитанском звании. В нужных верхах так напористо поддали в «бумажный парус», что офицер скаканул круче резвого коня, через два барьера сразу.

Неожиданно холодное, до ноля, утро не располагало к оживлению и бодрости, и Бужелюк, в принципе не способный к простому обращению, молча, с наполеоновским видом прохаживался туда-сюда вдоль линии палаток и через каждые десять шагов важно поглядывал на часы. Григорьев в ожидании последних минут перед подъёмом наводил на сапогах блеск, и негромко бормотал под нос:
- Боги войны в атаку не хо-одят! Боги войны попивают винцо-о!
- Где ты песню-то откопал? – покривился дивизионный командир, резко провернувшись на каблуках. Как любой скороспелый выдвиженец он не имел привычки говорить подчинённым офицерам «вы» независимо от их возраста. – Чушь какая-то! Я понимаю «Артиллеристы! Срочный дан приказ»! А тут - винцо! В стране перестройка, партия за трезвость борется, тебе - винцо! Мало за прошлое употребление досталось?
- В училище один старый полковник напевал! – без тени смущения, с детской простотой поведал Григорьев. – Довелось ему срочную в пехоте служить и под фашистскими пулями побегать. А после войны он в артиллеристы перековался и вот такое сравнение сделал... Впрочем, он прав, не ходим мы в атаку. Или встречаем врага прямой наводкой, или навешиваем с закрытых позиций. - Григорьев положил щётку на специальную подставку, добавил. - Знающий человек был тот полковник, чтобы обделаться, в атаку один раз сходить достаточно!... А случай ему передо мной пооткровенничать представился чрезвычайно интересно, стоял я в наряде посыльным…
- Сейчас мирное время, Григорьев! – оборвал капитана Бужелюк. - Ему не понравилась ни ссылка на боевого полковника, ни легкость Григорьевского повествования (будто он собеседнику ровня!). - И партия нам другие задачи ставит! Ты линию партии одобряешь?
- Одобряю! – со скрытым сарказмом кашлянул Григорьев (из-за таких рьяных партийцев он и решил - ноги там не будет!). - Но слов из песен, как известно, не выкинуть.
- Дивизион, подъём! – с тройным усердием, от присутствия командира, завопил дежурный сержант.
- Вашего новичка сегодня посмотрим, - буркнул Бужелюк, глядя как из палаток заводными кузнечиками выпрыгивают полусонные солдаты.
- Фалолеева? – уточнил Григорьев. Майор молча кивнул.
- Всего два дня в должности, - осторожно подстраховался командир батареи.
- Ничего, настоящим лицом товар оценим!

***
Однако настоящее лицо нового «товара» майору не понравилось ещё до проверки боевым делом. Причина подобной скороспелой неприязни ничего удивительного в себе не таила: обычная для мира ситуация, когда мрачный, насупленный субъект патологически терпеть не может весельчака и оптимиста, будто всю жизнерадостность, свет и счастье этих угрюмых мизантропов украли вот такие открытые, неунывающие натуры.
А на КНП, где полностью распоряжался Бужелюк, его неприязненное отношение к Фалолееву проявилось в полной, откровенной мере. После выдвижения и развертывания орудий на огневой позиции, после прибытия офицеров дивизиона на КНП для сдачи персональных нормативов, Григорьев, как и положено, приступил к постановке задачи своему новичку.
– Товарищ лейтенант! Цель - справа от ориентира номер «два» окоп пехоты противника. Протяжённость оборонительного рубежа тридцать метров. Подготовка данных целеуказания полная! Цель уничтожить! – и капитан нажал секундомер.
Фалолеев торопливо ухватил карту, артиллерийский круг. Задача для него не новость, в училище он такие щёлкал запросто: нанести на карту огневую позицию и цель, рассчитать их координаты, вычислить углы, уровень, прицел - внести положенные поправки и передать данные для стрельбы на батарею. Там наводчики выставят прицелы, нужные градусы и орудия дадут залп. Если всё рассчитать верно, снаряды упадут туда, куда следует – прямо по окопам противника.
И все, кто на высоком «пупке», то есть на КНП, будут смотреть на разрывы – чем обернётся умение товарища лейтенанта? Словом, это его боевая прописка в полку: или он тупоголовая мазила, или не зря его четыре года учили!
Быстрей сделать засечки углов по буссоли! Фалолеев прильнул к окуляру, завертел прибор в поиске цели – вот цель! А вот они нужные градусы на угломерном круге! Затем карта, планшет! Потом «привязать» огневую позицию! Всё у него получится! Ещё бы не топтался рядом Бужелюк, не стоял над душой! Григорьева совсем не страшно, у того лицо спокойное, доброжелательное. А Бужелюк - насупленный, заранее недовольный, так и веет от него противным холодом!

Лейтенанту надо было без всяких посторонних мыслей смотреть в карту, на планшет, в цифры, а глаз невольно косил в сторону, на начищенные сапоги майора, которые, казалось, тоже источали начальственное презрение.
Только бы цифры скакать не начали, их тут тьма кромешная, на кругах, в столбиках, в строчках. И обмишуриться никак нельзя - начинается настоящая служба, и самый главный для него начальник лично его оценивает. Если выйдет промах, ничего хорошего потом не жди!

«Ладно, Геннадий Борисович, чего цифр-то бояться? Всю жизнь с ними в ладу». Самоуспокоение сработало – мысли остепенились, руки перестали дрожать, а нужное для орудий целеуказание взялось обретать законное цифровое выражение.
Бужелюк, в любимой наполеоновской позе прохаживающийся возле стереотрубы, окинул лейтенанта равнодушным взглядом, пожевал сухие губы и неожиданно крикнул.
- Газы!
Фалолеев выхватил из сумки противогаз, быстро надел. Обзор из-за резиновой маски резко сузился, теперь, чтобы заметить что-то, надо было вертеться волчком, благо, что осталась лишь работа карандашом.
Но как оказалось, главная беда заключалась не в урезанном кругозоре. Через полминуты очки противогаза плотно запотели, и ничего поделать с этим Фалолеев не мог. Он вертел головой над планшетом туда-сюда, выискивая просветы для зрачков, а стрелка запущенного Григорьевым секундомера беспристрастно вела учёт уже сбившейся с ритма расторопности.

В готовый расчёт целей осталось внести поправки – на температуру, скорость ветра. Вот и особая таблица – колонки сплошных цифр, вот нужные пересечения, где температура, скорость ветра, вот последние росчерки карандаша и телефон, принимай огневая позиция первое указание молодого лейтенанта! Огонь по врагу!
Орудия батареи, что виднелись в тылу, в двух километрах, окутались дымом и пылью, и через несколько мгновений, после грохота залпа, до КПН уже донёсся поднебесный шелест снарядов. Григорьев, чутко вслушиваясь в смертоносное пение, еле заметно покривился: уйдут дальше цели, как пить дать, уйдут. Богатый опыт капитана не обманул. Назначенные для поражения окопы остались нетронутыми, а Фалолеев с ужасом и тяжким замиранием сердца смотрел на разрывы, что высоко вздымали землю совсем не там…

Первое войсковое задание лейтенанта Бужелюк разбирал тут же, на КНП. Майор будто являл собой неминуемое возмездие за разгильдяйство и халатность, а сухая крепкая хворостина, коей он размеренно похлёстывал по голенищу сапога, свидетельствовала об отвратительном его настроении.
- Пальцем в небо попали, лейтенант, если не сказать хуже! – негромко говорил майор, но у молодого офицера эти слова рождали досаду и боль. – Чему вас только в училище учили?
Офицеры дивизиона слушали Бужелюка как и полагается молча, стараясь не выражать никаких эмоций. Фалолеев, потупивший взгляд, вовсю пылал багрянцем. Какой позор, какая оплошность! Вот так прописался!
- Да! – звонко располосовав хворостиной воздух, наигранно спохватился Бужелюк. Все, кто хорошо знал майора, насторожились, ибо вежливость, с которой тот обратился к лейтенанту, могла означать лишь иронию и ничего кроме иронии. - Подскажите, пожалуйста, как ваши покойники приняли данные и произвели залп?
Фалолеев замер в растерянности: не ослышался ли он – какие покойники? Или это шутка?
- Вы думаете, вас газами травили персонально? Из баллончика в нос? – Бужелюк с удовольствием буравил оплошавшего лейтенанта водянистыми глазами. – Почему команду «Газы» на батарею не передали?
Фалолеев понял, сколь велика его ошибка, ибо будь газы взаправду, то действительно, на батарее валялись бы одни покойники. Но вслух он сказал расхожую фразу, которой принято оправдываться во всех частых и нелепых случаях:
– Виноват, товарищ майор!
- Твёрдая академическая двойка! – объявил Бужелюк и повернулся к Григорьеву. – Вы, капитан, воспитательную работу в его карточке фиксируйте! А то, надеюсь, знаешь… что нам такие герои наживают?!

Глава 3

Жену Григорьева увезли в роддом - рожать. Григорьев от волнения не находил места, тайком отпрашивался из части у начштаба, по три раза на дню совался под окна роддома, всё уточнял о самочувствии, и своими, непонятно откуда нахлынувшими страхами делился даже с санитарками: «Тридцать три ей уже! Очень боюсь»! Его успокаивали, говорили, что рожать здорового дитятю возраст лучше и не придумать. Григорьев слушал, успокаивался, а ещё и поддакивал – «Да, у меня Надюша кости не мелкой! Она и первенца, дочку родила сама, очень спокойно»!

Вторым ребёнком на свет появился долгожданный сын, и на выписку счастливый отец собрался как по президентскому протоколу. Свою тёмно-жёлтую «шестёрку» Жигули, что купил три года назад на барахолке, помыл, почистил где только подлезть возможно было, украсил сиденье голубой накидкой.
Выписная медсестра получила конфеты, шампанское, жена - поцелуи, цветы, снова безудержные поцелуи, нежный благодарный шёпот. Заглядывал Олег Михайлович в перевязанный голубой шелковой лентой кулёк, с умилением и восторгом глядел на спящего младенчика – крохотного, розового, с волосатенькой головкой. Вот он сын! Долгожданная мечта, потаённая надежда, свершившееся счастье! Полный и правильный комплект у него – сперва нянька, потом лялька! Кто теперь скажет, что Олег Михайлович того… с отцовским «прицелом» нелады имеет?!
Наследника обмывали как профессиональные подпольщики. Громогласно сейчас объявить о застолье, даже если у тебя и тройня родилась – боже упаси! Партия для всех праздников прописала исключительно квас, ситро и перестроечные речи!
Фалолеев и ещё четверо надёжных сослуживцев собрались у Григорьева на кухне тихо, вроде как случайно. И там, спрятавшись от посторонних глаз, принялись ударно опорожнять запасы «Столичной» (какое может быть ситро!). Фалолеев, что никак не мог высвободиться из-под морального гнёта своей позорной стрельбы, спьяну начал едва ли ни в крик оправдываться:
- Ведь я в расчётах разбираюсь! Я из-за противогаза цифру спутал – в поправках! Единицу за семёрку принял – вот и молоко!
- Первый блин комом, не только на тебе проверено, - одобряюще похлопал его по плечу Григорьев. - Оно одно плохо, первым блином Бужелюк по морде может пятилетку тыкать.
- Вот именно! А я просто цифры спутал, очки запотели, ничего не видно!.. Единицу с семёркой!
- Успокойся, Гена! – вмешался капитан Семахин командир соседней батареи, сибиряк-крепыш. – Первый раз есть первый раз. Будет ещё случай, проявишь себя молодцом!
Гости стали вспоминать, кто как сплоховал лейтенантом и очень скоро разгалделись громче любой вороньей стаи. В кухне появилась жена Григорьева Надежда – светловолосая, будто русалка, с большими усталыми глазами.
- Надюша! Солнце! Вот такое тебе за сына спасибо! – широко разводя руками, кинулся Григорьев обнимать совсем не хрупкую супругу.
- Расшумелась, артиллерия, ну расшумелась! – будто не замечая радости мужа, беззлобно высказала та упрёк. - Новорожденного мне поднимете!
- Не будем! Не будем, Наденька! – сбивчиво, виноватым хором пропели офицеры, и Надюша, степенно окинув застолье невыспавшимися глазами, словно вытягивая из каждого подписку о тишине, удалилась. Всем ясно было, что спит себе спокойненько новорожденный Димушка, и никакая гулянка не мешает молодому богатырю сопеть в две ноздри, а мамка зашла для порядка – мужчин приструнить, да себя в полном счастье показать.

Водка после замечания всё так же лилась без остановки, только хозяин, болтающийся между седьмым небом и потёртой табуреткой, теперь каждые пять минут подскакивал на ноги и тревожно шикал «Тихо»! Все замирали, прислушивались – нет ли из детской шороха? В полной тишине Григорьев давал «отбой», а через минуту первым не мог удержать в голосе умеренности.
После осушенных компанией двух литров, новоявленный отец было сунулся в подъезд пройтись по знакомым квартирам и как следует раздвинуть границы торжества, но Семахин плотно ухватил его за плечи.
- Михалыч, без гудежа! Сын есть сын, а политическая обстановка…
- Что обстановка? – не сильно упорствуя, Григорьев вернулся на кухню. Однако радость в его глазах подменилась обидой. - Партия с алкоголиками борется. А у меня сын родился! Димушка! И я не пьянь подзаборная, а советский капитан, артиллерист!... Я тебе прямой наводкой сосну за километр перешибу!

***
Фалолеев очень быстро постиг натуру Григорьева и в оценке родного командира даже позволил себе некоторую снисходительность. Лейтенант верно угадал: больше всего на свете Олег Михайлович желал не громкой славы или выдающейся карьеры, а интересного для души дела вкупе с домашним умиротворением и спокойствием.
Что за причина в этом крылась, и сам Григорьев того не знал: то ли врождённая потребность натуры, то ли давнее, въевшееся ещё в ребячьем возрасте, желание, потому как вырос в детском доме без отца-матери. И потрёпанная книжка Катаева «Сын полка» случилась для него первым откровением из другой, неизведанной жизни, а сирота военных лет пастушок Ваня Солнцев стал как братом. Маленький Олежек мечтал о родителях, о семейном тепле, защите и любви сильного, удивительного человека, такого, как капитан Енакиев, и после книги запечатлелось ему в детском сознании, что артиллеристы народ самый заботливый, дружный, надёжный, одним словом, проверенный.

Подался юноша Григорьев в военное артиллерийское училище к проверенному народу, к славным наследникам традиций капитана Енакиева. Поступил, окончил, и как полная перекатная голь без капли сожаления поехал служить в Забайкалье, чего бездомному горевать: СССР большой, и везде - родина.
В службе, в артиллеристах он не то, чтобы разочаровался, но кое-что переосмыслил и стремление рваться наверх как-то очень скоро утерял, хотя по-прежнему самозабвенно любил орудийную матчасть, любил стрельбы, любил пестовать из парней-призывников настоящих артиллеристов. Скромная должность позволяла Григорьеву приличный остаток сил и чувств с удовольствием возвращать в горячо любимый дом, и он наслаждался семейным уютом осознанно, с пониманием, как понимает и смакует выдержанное вино опытный дегустатор.

И надо сказать, всё желаемое Олег Михайлович получил: жена, которую он заприметил ещё студенткой педагогического института, семейные обязанности исполняла образцово, при загруженности с уроками по русскому языку и литературе, вечерами пребывала в готовности подать вкусный ужин; дочь отлично училась в школе, ходила в три кружка и прилежно сидела за школьными тетрадками; а теперь вот и малой в куче чистых пелёнок сопел розовыми ноздрями, что ещё нужно семьянину для полного счастья? Ах, да - положенный к полной чаше продуктовый и вещевой ассортимент!
Было! Затоваренный холодильник (Григорьев сам охотник, и сестра жены содержала с мужем большое подворье в 50 километрах от Читы) гарантировал сытный стол, как минимум, на неделю; новый пружинистый диван с мягкими широкими боковинами обеспечивал комфортный сон, а большой цветной телевизор развлекал по вечерам. Машина Жигули (одна беда – не новая) в гараже за домом, там же четыре длиннных удилища-телескопа, два спиннинга, сети с какой хочешь ячейкой, надувная резиновая лодка. В квартире, в железном шкафчике, двустволка двенадцатого калибра, и всё не без дела. Мясо, рыба на столе не переводятся, добытчик Олег Михайлович во всей положенной красе.

По твёрдому убеждению Фалолеева, любой здравомыслящий мужик на месте Григорьева (коль залит прочный домашний фундамент: квартира есть, детей народил, жена при заботах) хоть чуточку посуетился бы и для сугубо личных удовольствий. А у того одно увлечение – дикое, требующее уединённости и отказа от комфорта – рыбалка, охота! «Толкаться по снегам и болотам, когда наслаждений без этого по самую макушку! Блажь! – однозначно заключал Фалолеев, считая, что слишком рано старит себя Григорьев. - Мне бы машину – поехал бы в тайгу комаров кормить»?!
Однако, как человека, ценящего спокойную, размеренную жизнь, попутал-таки Олега Михайловича бес: прикладывался Олег Михайлович к рюмочке, правда, не в ущерб службе, чаще дома с надёжным товарищем, а то и вовсе в уединении, но неизменно чинно, степенно, почти что ритуально. «Исключительно для настроения души» - пояснял Григорьев тягу к спиртному, но полковые борцы за трезвость норовили зачислить офицера чуть ли не в моральные негодяи.
Удивлялся он такому причислению к лику алкашей, ругался с замполитом и упрекнул того однажды на свою голову, что, мол, активистам-трезвенникам делать больше нечего, кроме как за чужими рюмками следить, да наверх докладывать. Лучше бы глаза разули на пустые магазины, да на хамские рожи за прилавками!
А винцо, что винцо? Оно делу не помеха. Не так он и закладывает, чтобы своё мастерство пропить. У него и песня от боевого ветерана в наследство осталась: «Боги войны в атаку не ходят! Боги войны попивают винцо»! Он бог войны – если кто забыл! Может и винцо попить, а может так врага огневой мощью «приголубить», что в клочья и технику разнесёт, и укрепления, и пехоту! И если кто после его утюжки живой выползет, с полными штанами дерьма, то только с завещанием - чтобы ни одна сволочь на Советский Союз с оружием лезть и не мечтала!


Глава 4
Чита – город в Советском Союзе своеобразный, уникальный, и главное в этой уникальности, перво-наперво высокая плотность военных. Пять тысяч офицеров на сравнительно маленький, хоть и областного статуса город, позвольте заметить, не взмахи собачьего хвоста. Это сплошные погоны: в толпе, в автобусе, в троллейбусе, в магазине, на вокзале! Погоны и ещё раз погоны! Какие только вообразятся: чёрные, красные, малиновые, зелёные, голубые, от солдатских до генеральских. А уж сколько полковников по Чите запросто шмыгает, так не каждая армия мира в строй для войны поставит!

Честно сказать, штабом округа не сильно какой советский город удивишь, округов в стране за два десятка, но пойдите-ка, отыщите город, где штаб не просто архитектурный памятник и форменный красавец, так он ещё на главной площади! И царственно, вызывающе стоит напротив обкома КПСС – более неказистого и серого. Где между подобными творениями зодчих словно напрямую витает вопрос – кто кого? А уж где ещё напрашивается однозначный ответ в пользу легендарной и непобедимой?!
Не найдёте больше такого! Потому как всеобщий почёт и лучшие места родной коммунистической партии, а штабные «атланты и кариатиды» в массе своей по второстепенным улицам жмутся, при зданиях порой неприметных, рядовых. Это только штабу ЗабВО нешуточное счастье перепало, потому как Забайкальский военный округ – главное спасение от соседа-китайца.
В самой же Чите кроме штаба округа, простых воинских частей тьма-тьмущая. Длинные глухие заборы, ворота с красными звёздами сыщутся в немалом количестве, что в центре, что по окраинам. Оттопать от вокзала пять шагов, и непременно обнаружится красная табличка - МО СССР! Как говорится, и налево наша рать, и направо наша рать!
И рать эта забайкальская, в лице офицеров и прапорщиков, по причине многочисленности своей и крепкого единения с народом, расселена была где только можно. В Чите для неё военных городков и общежитий понастроено и отдельно и по-братски, без шлагбаумов, ограждений - в городском массиве. Потому как военный человек для столицы Забайкалья - неотъемлемый ландшафт: вечнозелёный и фундаментальный.

***
В общежитии Фалолеева поселили в один номер с замкнутым, крайне нелюдимым прапорщиком, который о своём военном предназначении молчал как партизан, и тридцатилетним музыкантом-сверхсрочником из окружного военного оркестра. «Сверчок» по имени Гоша не удался ни ростом, ни комплекцией; щупленький, словно пятиклассник, заросший неухоженными всклоченными волосами, к тому же очень близорук. Толстые круглые линзы придавали ему в лице большое сходство с Джоном Ленноном, и Фалолеев это сходство подметил сразу, в первый момент знакомства.
С нелюдимым прапорщиком, насквозь пропитанным повадками законспирированного резидента, у новосёла наладилось обоюдное гробовое молчание, зато музыкант по характеру оказался человеком компанейским, душевным и довольно юморным.
Слабое зрение служить Гоше совсем не мешало. Армия требовала от него три вещи: читать ноты с пюпитра, с грехом пополам видеть дирижёрский тамбуршток, ну, и само-собой, вовремя и правильно давить по воздушным клапанам валторны, одновременно вдувая в инструмент все запасы лёгких. В оркестре, по собственному признанию, Гоша прожигал жизнь, ввиду её очевидной никчёмности, но предполагал после возраста Христа бросить всё к чёртовой бабушке и податься на родину в деревню под Иркутск.

В первый же совместный вечер Фалолеев узнал, что окружной оркестр, как впрочем, и ансамбль песни и пляски, находятся едва ли не в эпицентре культурной и светской жизни забайкальской военной элиты. Музыканты, певцы и танцоры, оказывается, запросто владеют такими щепетильными сведениями о нравах здешнего олимпа, что можно было смело заключить - в отсутствие концертов и репетиций им дела больше нет, кроме как подсматривать за важными персонами. Ничего удивительного в этой осведомлённости не было: от придворной обслуги барскую жизнь никакими шторами не спрячешь. А оркестр для штаба – почти что цыганский ансамбль для ушедших в небытиё помещиков, живой свидетель всему, что творят и вытворяют сильные мира сего.
В тайны «мадридского двора», то бишь штаба забайкальского округа, новичок-артиллерист был посвящён за неделю – по каким должностям какие генералы сидят, кто у них отпрыски и кто в прислуге. Кто любит охоту, кто баньку, а кто не прочь военторговских девиц в постели полохматить.
Все интимные тонкости верхов музыкант выкладывал с глубоким равнодушием, без нервного экстаза и отсебятины, по принципу – за что купил, за то продал. Это звучало не как сплетни, низкорослый и невзрачный Гоша был абсолютно выше этого, а подавалось некой информационной иллюстрацией железобетонного постулата: се ля ви она и есть се ля ви. И за десять лет оркестровой службы валторнист имел все основания величать окружную богему одним неприглядным словом – клоака.
Как бы то ни было, глубокая осведомлённость соседа о жизни окружной верхушки Фалолееву нравилась. Приятно было в полку обронить значительный комментарий на предмет командующего или начальника штаба, к тому же молодого парня давно подгрызала мыслишка насчёт знакомства с генеральской дочкой. Перспектива выгодной женитьбы им никогда со счетов не сбрасывалась, а теперь, посредством всезнайки Гоши, этим можно было заняться вплотную.

Вопрос, как обстоят дела с реальными невестами, Фалолеев долго не решался задать в лоб (во-первых, не желал, чтобы его интерес расценили как исключительную меркантильность; во-вторых, участие откровенных посредников в поиске девушки для красивого, уверенного в себе парня, считал делом чуть ли не позорным), но после 7 ноября, когда он заявился в парадной капитанской шинели, Гоша, успевший притащиться с праздника раньше, восхищённо развёл руками:
- Красавец! Я когда тебя в строю увидел, глазам не поверил: ты – не ты! Хоть маршалу в зятья!
Замёрзший на первом крепком морозе, краснощёкий Фалолеев кивнул на погоны с четырьмя звёздами.
- Для парада вырасти приказали! Как-никак ассистент знаменосца!
- Жаль, я думал досрочно!
- У нас через ступень только Гагарин взлетел, - Фалолеев быстро скинул шинель, с нетерпением положил руки на батарею. (В тряпичных перчатках на морозе-то!)
- Кто тебя знает, - Гоша по-простецки почесал неприбранную голову, иронично присовокупил. – Может, ты где в атаку ломанулся круче Гагарина!
- Боги войны в атаку не ходят! – повторил Фалолеев любимую фразу Григорьева и глазами показал на свой китель о двух маленьких звёздах. – Увы!
- Всё равно, разрешите вас теперь величать товарищ капитан- лейтенант! – шутливо вытянулся во фрунт сосед-коротышка. – По морскому!
- Разрешаю! – Фалолеев с азартом хлопнул одеревенелыми ладошами, потому как узрел початую бутылку коньяка с невзрачной драной этикеткой.
Такой дребедени, несмотря на «сухой» закон, было в магазинах завались – с четырнадцати до восемнадцати часов, каждый божий день, по червонцу штука, сколько угодно в одни руки. И Гоша, отстоявший на площади два часа столбом,- при любимой заледенелой валторне, по пути в общагу первым делом кинулся спасать себя от фатального окоченения любой ценой.

Парад, двадцатиградусный мороз, лозунги и речи остались позади, на праздничный вечер у обоих были свои планы – в компании к товарищам, но не пропустить по две-три стопочки в честь революции соседи по комнате не могли.
- Не знаю, как через ступень звания, - сказал музыкант, торопливо разливая третьесортный коньяк, - а кое-кому досрочно отлетают, будь здоров! Зятёк замкомандующего тут есть, майора через год - получи, подполковника через два - получи! Прям, стахановец! А кто знают его, говорят, мурло, ленивее обкормленного кота.

Видя, что случай сам ведёт к нужной теме, Фалолеев будто невзначай, полюбопытствовал, много ли в Чите генеральских дочерей, которые поспели под венец.
Стараниями музыканта картина перед ним раскрылась быстро: при всём том, что генералов в штабе как грязи, едва ли не полсотни, нужду в зятьях испытывают, увы, совсем немногие. «Генеральские дочки - аукцион «Не зевай»! - пояснил сверчок, – и народ не зевает». По его сведениям выходило, что в данный момент незамужняя дочка у начальника штаба округа, и дочка ничего, симпатичная, фигуристая. У начальника медицинской службы Минякина тоже, вроде, деваха на выданье, но подробности народом широко ещё не обсуждались.
- Зачем тебе генеральская дочь, Гена? – после третьего тоста, совершенно прямо спросил музыкант, и при этом толстые круглые очки с минусовыми диоптриями показались Фалолееву длинным тоннелем, в конце которого поблёскивающие глаза соседа сделались похожими на рыбьи. – Будут помыкать как последней собакой! И не отвяжешься!

Лейтенант не стал пояснять, что стратегия музыканта-сверхсрочника, собирающегося после возраста Христа обретать смутный деревенский покой, и стратегия молодого, умного, красивого офицера вещи необыкновенно разные. Как Эверест и какой-нибудь сельский пригорок, который своим навозом наделали местные коровы. Гоша чудак, потому как ему тридцать лет, а ни жены, ни детей, ни квартиры. Спит на казённой кровати, дудит в свою начищенную валторну и счастлив!
Другое дело он – Фалолеев: ему надо стартовать, стартовать резво, мощно, напористо и в нужном направлении. К генеральскому званию. Чтобы, как говорится, потом не было мучительно больно…оставшись в сорок лет с засаленными капитанскими погонами… А служебный задел своими силами вышел у него пока плачевный.
Однако о планах на маршальский жезл молоденький офицер умолчал, а тоном тёртого парня пояснил:
- Так при выборе смотреть надо в оба! Да и попытка не пытка, если что, задний ход.
- Совместить приятное с полезным? – музыкант лукаво прищурил и без того маленькие глаза, по слогам отчеканил. – Мало-ве-роят-но! И с задним ходом – тут тебе не гражданка. Пришлют буксир, пришвартуют вот таким канатом!
Валторнист энергично поднял худую согнутую руку, что должна была обозначить канат невероятной толщины. Оба весело, хмельно рассмеялись…
Прояснение диспозиции насчёт созревших генеральских дочек Фалолеева взволновало, особенно задело известие, что дочь самого начальника штаба округа мается в девицах. НШ ЗабВО – совсем не шутка, величина такая, что … даже боязно было погружаться в сладкие мечты… если бы сложилось... Сразу должность через ступень, досрочно звание, академия, погоны с двумя просветами…и катись куда подальше всякие блатные Бужелюки.

Впрочем, Фалолеев поступил правильно, осадив себя в строительстве воздушных замков, потому как мечтам этим всё равно суждено было порушиться.
- Дочь начштаба старлей из комендантской роты обхаживает. И речь, вроде, как о свадьбе, – через неделю огорошил Фалолеева музыкант и выразил искреннее сочувствие. – А что ты хочешь? В лотерею таких шансов нет, как дочь генерал-лейтенанта урвать. Красивая, высокая, стройная и такой папа! – изображая смакование бесценным плодом, он чмокнул худыми губами. – Теперь тому старлею куда угодно зелёный свет!

Фалолеев понял, что при всей красоте, росте и способностях, сидя в общежитии на скрипучей железной кровати и заочно вникая в тайны генеральского жития, он сливок не снимет. Люди вон зубами за счастье цепляются! Он откровенно позавидовал незнакомому старлею из комендантской роты, у того шансы столкнуться с генеральской дочкой оказались просто железные.

Комендантская рота всегда под носом у высших генералов. Принеси, подай, подстели, убери, тут они, краснопогонные ребята, как молодцы из волшебного ларца! Днём и ночью на подхвате, и в личном обиходе без них никуда. (Благо, видел он уже особняки окружного командования: словно богатые помещичьи усадьбы – старинная архитектура, посадки из деревьев, дорожки, полянки, как положено, за глухими заборами, при караулах). Пришёл краснопогонный старлей караул проверить, и удача сама в руки катит: тут она, девочка генеральская, собственной персоной, прогуливается. Улыбнулся ей, слово за слово, кино, ресторан, глядишь и зять!
А когда в артиллерийском полку мыкаешься, когда только своего «родного» артиллерийского генерала за километр видишь, а тот только сыновей наплодил… Да…
К дочери начмеда, небось, изо всех сил молодые военврачи скребутся - познакомиться, руку предложить, из папеньки пользу извлечь. Надо и тебе дерзать, Геннадий Борисович! Ну и что, что начмед – шприц с лампасами! Какая разница, коли мундир в золотом шитье? Потому генералы эмблем и не носят, что генерал – это не человек, это счастливое существо, что покинуло грешную землю и взлетело на заоблачные высоты. И не важно начмед он или дирижёр, артиллерист или лётчик. Что говорить? Генерал и в Африке генерал!

Начмед, если разобраться, совсем не плохо, ведь дороже здоровья у человека ничего нет. За здоровье кто угодно заплатит полную цену. Что, их артиллерийский генерал, например, в чём-то откажет этому самому Минякину? Да ни в жизнь! Потому как у Минякина врачи, таблеточки и тёплые госпитальные койки. А у пожилого человека того и гляди, где-то кольнёт, что-то стрельнёт, не там, где надо ёкнет.
Так думал Фалолеев, пребывая в расстройстве насчёт своего удаления от маршрутов генеральских дочек, однако поближе разглядеть забайкальского обладателя лампас и даже выслушать от него парочку грозных команд, подвернулось лейтенанту очень скоро.

Перед началом учебного года, который справляется военными первого декабря усиленной муштрой, всеобщей беготнёй и редкостной нервотрёпкой, из окружного управления ракетных войск и артиллерии иззвонились насчёт очередного донесения. Бумага, на важности и срочности которой настаивал штаб, в полку справедливо расценилась как пустяковая, и к грозному штабному офицеру пешим аллюром направили незрелого Фалолеева, снабдив всё же указанием, ворон по дороге не считать.
Без особых приключений гонец добрался до главной площади города, но не успел он и сунуться в бюро пропусков, чтобы по служебному телефону доложить о пакете, как ретивость в исполнении приказа сыграла с ним забавную шутку.
Переходя улицу напротив штаба, Фалолеев не стал дожидаться, когда протащится длинный бело-синий автобус, за которым вдобавок ещё висел хвост из трёх машин, а молодецки метнулся на прорыв - чуть не под колёса! Очутившись на другой стороне под раздражительный клаксон полосатого «Лиаза», он в запарке энергично проскакал ещё метров пять, и стоявший неподалёку от штаба генерал – тучный, в яркой алой фуражке, как-то сам собой остался позади, не удостоившись положенного внимания младшего по званию.

Артиллерист, однако, успел осознать свою оплошность, и, применив к ситуации правило «лучше поздно - чем никогда», потянул руку изобразить отдание воинской чести. Но насчёт «поздно» обиженный генерал имел собственные, радикально противоположные соображения. «Ко мне-ка, наглец»! – властно поманил он Фалолеева растопыренными пальцами в коричневой кожаной перчатке.
Тот подошёл к генералу как на параде – чётким уверенным шагом, с образцовым отданием воинской чести. Но молодцеватый доклад лейтенанта и заготовленное покаяние было оборвано нервной отмашкой руки.
- Что, сосунок! Лень генерала разглядеть?!
- Никак нет! Не лень! – лицо лейтенанта пылало от мороза и стыда.
- На исходное! Пройти как положено! – рявкнул высокий чин и ткнул генеральской дланью вдоль улицы. Фалолеев, поджимая левой рукой папку с тремя злополучными листами, кинулся бегом в указанное место.

Смурной, наполненный недовольством генерал, по собственному убеждению, имел сейчас все основания быть взбешённым. И вовсе не из-за разгильдяя-лейтенанта, а по той причине, что уже целых десять минут он толкался возле железных штабных ворот, на морозе, в продуваемой ветром фуражке, а персональный уазик, что обязан был выскочить со стоянки даже на шевеление мизинца, куда-то запропал.
Время шло, холод всё крепче охватывал генерала, но ему не хотелось возвращаться внутрь штабного двора, потому как он торопился всерьёз, а его хождение в штаб и на улицу ни на минуту не ускорило бы появление машины. И генерал топтался взад-вперёд, мял холодеющие пальцы, и совсем не обращал внимания на воинские приветствия снующих мимо офицеров. Негодование его нарастало всё сильнее и сильнее. А тут ещё и лейтенант, из-за которого прямо под ухом автобус рявкнул!
Маршировал молодой офицер блестяще, недаром в полку его сразу поставили ассистентом при знамени! Высоко поднятые ноги ступали на очищенную от снега землю резко, уверенно, рука для отдания чести подлетала в мгновение ока, прямая, как по ниточке!

Но, ни одним, ни даже двумя заходами Фалолеев не отделался.
- Повторить! – отлетало от генеральских оскаленных зубов. И лейтенант повторял. При прохождении мимо генерала он всматривался в его одутловатое красное лицо, в мясистую выпирающую челюсть и думал об одном - «Только бы не под арест!» - тогда несмываемый позор в полку, да ещё за сорванное приказание на орехи достанется: Бужелюк уставится бешенными глазами, проорётся и обязательно перед строем скажет: «Вот герой – он нажил нам геморрой»!
Старательный «правёж» молодого, подтянутого лейтенанта привлёк внимание всех, кто был на улице: военных, женщин, девушек. В конце-концов, подлетел пулей уазик и, генерал, который сам к фуражке руку ни разу не протянул, без слов, будто перед ним стоял не офицер, а мешок с овсом, сиганул в машину. Дверь уазика ещё не захлопнулась, как оттуда на голову водителя понеслась отборная брань. 
Фалолеев негромко выматерился вслед уехавшему генералу, нисколько не сомневаясь, что напоролся на озверевшего пехотинца. Мало, что из-за сущей ерунды взъярился, так ещё и сам на устав чихал – для приличия даже разок руки не поднял. А ещё генерал! И всё демонстративно, прилюдно!

Однако после взбучки, молодой офицер пребывал больше в радости, нежели в огорчении: генерал по счастью не спросил ни фамилии, ни номера части – значит, пятиминутная муштра и делу конец!

Глава 5
В середине декабря затея с генеральскими дочками оживилась. Случилось это по воле добряка Гоши, что загорелся помочь молодому соседу. Не выдавая раньше срока своих намерений, он выжидал подходящей диспозиции. И она скоро наметилась.
- Минякин юбилей отмечает – в гостинице военного совета! – известил музыкант лейтенанта, посматривая искристыми счастливыми глазами. – Наши петь будут, танцевать. Можно открывать охоту на его дочку.
- Как она хоть? Возраст, лицо? – какая-то неловкая тяжесть прокатилась по груди Фалолеева. При всей бойкости характера и непугливости женского пола, ввязываться в охоту за девушкой ему почему-то расхотелось.
- Девка, как девка. Двадцать лет. Будем надеяться, что с … - Гоша посмотрел себе ниже пояса и рассмеялся. – Папаша всё-таки главный медик! Если, что – надрез скальпелем!
- Давай, не юродствовать! – Фалолееву, охваченному тревогой, скабрезность соседа пришлась не по душе: пусть он собирается на шаг расчётливый, меркантильный, но девушка, которая может сделаться ему женой, обязательно будет с набором всех положенных возвышенных чувств. Пошло относиться к той, с которой, может навеки свести судьба нехорошо.

- Начинаем план «Здравия желаю, дорогой тесть»! – ленинским жестом Гоша вознёс перед собой короткую худую руку, и чтобы пощадить молодого парня, быстро посерьёзнел. – И учти, Гена, я сподвигнут к содействию исключительно альтруизмом!
- Это почему?
- Генеральский зять в общежитии! Ты себе это представляешь?
Фалолеев отрицательно покачал головой.
- И я в этом клоповнике за десять лет ни одного любителя генеральских дочек не встречал, – согласился валторнист и тонким, прозрачным пальцем указал на кровать артиллериста. - Место освободится, и не факт, что здесь поселится нормальный человек.
Фалолееву признание в незаменимости откровенно польстило, тем более что за небольшой срок их знакомства Гоша раскрылся вовсе не пошляком, а скорее как шутник с добрым сердцем и непонятным пока Фалолееву жизненным разочарованием. Но почему юбилей генерала Минякина откроет дорогу к его дочке, всё же оставалось непонятным. Музыкант без запинки принялся втолковывать:
- Генералу будут подарки! Знаешь, сколько тут барахла дарят? Это в стране с материальными ценностями перебои, а генералу понатащат коробок целый грузовик, потому как в самой захудалой подчинённой части своему «благодетелю» скинутся, подсуетятся, из кожи вылезут ради этого. Если не вылезут сами, то их потом вытрясут наизнанку силой! – задорно сверкнул круглыми очками всё знающий Гоша. – Слушай хохму: просыпается генерал после юбилея, ещё не протрезвел как следует, голова шумит, во рту жажда. Но генерал первым делом не в туалет - опорожниться, не на кухню – водички глотнуть, в себя придти, а в зал - к подаркам! Осмотрел коробки, перещупал, погладил, да и запел с такой душевной тоской: «К сожаленью, день рожденья только раз в году»! А потом зарыдал горько и сквозь слёзы говорит: «Если бы раз в году! Юбилей, он, сука, раз в пять лет»!

- Ну, юбилей, подарки, - спросил Фалолеев ликующего Гошу. – Мы при чём?
– При  том! Я такой поздравительный балаган видел не раз. Адъютанту или какому особо приближённому лицу скомандуют всё добро на хату везти, чтобы по пьяне не упёрли. Машину с подарками отправят домой, а мы сзади пристроимся. Я насчёт машины договорюсь, с тебя только пузырь за эксплуатацию. Подарки разгрузят, занесут любимой генеральше ну, а дальше твоё молодое дело.
Повод позвонить в дверь найдёшь сам. Заглянешь, то, да сё! Папенька, мол, ваш, как его по отчеству, ну, пусть Иван Иваныч – дражайший Иван Иваныч по делу прислали-с! Может, сам какую коробку втащишь – для антуража. Главное, сразу деваху в оборот брать – ля-ля-ля! Бу-бу-бу! Поразить, заболтать, завлечь! Понимаешь?
- А вдруг её мать будет на пороге стоять? – словно напуганный ребёнок вопросил лейтенант.
- Мать-перемать! Она в коробках будет ковыряться, как голодная мышь! – глаза Гоши, удалённые линзами, от негодования приблизились к стёклам. - Ты что предлагаешь? Второго пришествия ждать?

- Какого пришествия? – непонимающе уставился Фалолеев.
- Это я так, - музыкант огорчился лишь на мгновение и, вновь став прежним Гошей – напористым, заводным, взмахнул по-дирижёрски. – От тебя будет нужна импровизация! Потрясающее соло!
- Импровизация, - лицо артиллериста выражало неподдельные терзания. – Я привык по расчёту действовать. Как математик.
- Привык к расчётам! Математик! – Гоша фыркнул от души, мол, что за дети непонятливые пошли? - Могу и я, конечно, с тобой заглянуть, для поддержки, но знакомиться-то к дочке лезешь ты!
- Ничего я не лезу! – вспылил Фалолеев, лёг на кровать и повернулся лицом к стене. Он со стороны представил себя назойливым, заискивающим слюнтяем, околачивающимся в поисках сладкого варианта с женитьбой, и ему стало стыдно. Шут с этой генеральской дочкой! Своим умом продвинется в службе!
- Ничего, ничего! – приободрил его Гоша, легонько хлопнув по плечу. - На то и бастионы супостатские, чтобы их брать.
Всё же и после намёка на примирение, Фалолеев боялся показать соседу своё пылающее лицо, детскую обиженность. Гоша неожиданно встал посреди тесной комнаты и сказал:
- Вот получится у тебя всё – знаешь, какую песню на свадьбе спою?
Что сосед играет на какой-то изогнутой вкривь и вкось, словно устроенной из кишок, трубе, лейтенант видел на фотографиях, но что он может петь, было неожиданностью. А неожиданность вышла очень приятная и даже душещипательная: сверхсрочник как пионер вытянулся в струнку и запел звонко, чисто: «Мы желаем счастья вам! Счастья в этом мире большом!..»

Фалолеев не поверил своим ушам, неужели всё это выдаёт маленький Гоша? Забыв обиду, он повернулся. Гоша с очень серьезными глазами допел строчку и улыбнулся взросло, обнадёживающе:
- Твоя задача, жених,  на юбилей в наряд не попасть.
В день генеральского торжества неугомонный Гоша проиграл Фалолееву «сбор». Тот заупирался было, но музыкант его обнадёжил:
- Наши там поют и танцуют, так что растворимся в дружеской атмосфере!
Раствориться в дружеской атмосфере юбилея Фалолееву не пришлось – уличный часовой при гостинице военного совета на провокации не поддался: прочитав фамилию лейтенанта в удостоверении, он полистал особые списки, покачал головой: - «Такого нет».
- Конечно, нет! – начал демонстрировать импровизацию сверчок Гоша. – Его только что пригласили – он племянник Минякина. Забыли в списки включить ввиду малого чина! Понимаешь?

Часовой пояснения прекрасно понимал, даже посочувствовал насчёт дискриминации малых чинов, но лейтенанту перекрыть путь не дрогнул.
Фалолеев остался сидеть в синем Москвиче возле хозяина Миши, нанятого в персональные водители за бутылку водки (тот изо всех сил копил водку на скорую свадьбу дочери. Один ящик водки по справке из ЗАГСА  –даже не курам на смех, а на смех земляным червякам, которых эти куры едят! Купить у спекулянтов - заводский флакончик белой тянул на двадцать пять рубликов!) и просто ждать, куда кривая приключения выведет. Упитанный Миша,  в звериной мохнатой шапке, в куцей овчинной дохе и унтах, беспечно откинулся назад и сделал вид, что спит. Фалолеев, в простой шинели, в сапогах, стал замерзать уже через десять минут.
 - Может, печку, - со значением кивнул он на панель.
- Так стоять неизвестно сколько – выпалим весь бак, - не открывая глаз, отозвался Миша.
Фалолеев всё понял, протянул трёшку:
- На бензин. Заводи.

Из гостиничных ворот с продолговатой коробкой под мышкой выбежал взбудораженный Гоша, сел на заднее сиденье, размашисто хлопнул дверью. Миша тут же пробудился и от откровенного вандализма едва не схватился за сердце. Радостный музыкант оборвал его нерождённые причитания:
- Всё по плану! Сейчас поедем! – Гоша хлопнул Фалолеева по плечу. - Класс! Я коробку из кучи урвал, всё по-настоящему, без бутафории!
- Что там? – потянулся было к коробке Миша, но тут массивные половинки гостиничных ворот распахнулись и оттуда, ослепляя засаду дальним светом, выехал уазик.
- Он! – напряжённо вглядываясь сквозь замерзшее стекло Москвича, опознал Гоша и скомандовал. - Мишель, не отставай!
Уазик к месту назначения домчался быстро. В центре, на улице Горького, зарулил во двор опрятной сталинской трёхэтажки, остановился у второго подъезда. Разгрузкой подарков руководил высокий крикливый майор, на красных петлицах которого извивались змеи.

Пока коробки вынимали из уазика, упитанный Мишель, ещё до свадьбы дочери готовивший из себя образцового тестя, всё-таки решил разведать, что же дарят генералам на юбилеи. Поскольку для конспирации свет в салоне Гоша включать запретил, он притянул коробку к себе и принялся, как слепой, ощупывать её со всех сторон, втихомолку подковырнув какую-то скрепку.
- Небось, магнитофон японский, - выложил Мишель свои догадки и вздохнул очень печально, – почему я не при лампасах?
Опустевший от генеральского добра уазик сорвался с места, и кандидат в женихи почувствовал, как в районе пупка у него что-то сжалось. Будто сам не свой, он ухватил коробку и резко рванул её из Мишиных рук. Миша, как видно, не имел привычки молниеносно расставаться с добром, хоть со своим, хоть с чужим, и лейтенант процарапал себе скрепкой палец, сгоряча оставив этот факт без внимания.
- Вперёд, бог войны! – толкнул его в спину Гоша, и пока они оба вылезали, даже прочитал бодрящую лекцию. – Жизнь устроена гораздо проще, чем тебе мерещится! Голову на отсечение - сидит сейчас его дочь одна-одинёшенька и страдает: «Где же мой жених-красавец»! А ты тут, всего лишь зайти боишься. Ты же такой парень – любая невеста облизнётся!

Воспитательная работа подействовала: Фалолеев выпрямил спину, разудало повёл плечами и, подумав о том, что сверчок Гоша при своём росте и нелепых толстенных очках мог бы запросто поднимать в атаку полки, шагнул в подъезд.
Гоша и впрямь гляделся молодцом – на парадной шинели сверкал плетёный серебряный аксельбант с надраенными карандашами-наконечниками, погоны отливали золотом. Сняв запотевшие очки, идейный вдохновитель своднической авантюры без тени сомнения ступил на широкую лестницу, добротные железные перила которой венчались отполированными, с фигурным профилем, поручнями. Почти вплотную упираясь в высокие двустворчатые двери, музыкант вслух прочитал первую номерную табличку:
- Пятнадцать! - И поскольку голос его неожиданно разнёсся по гулкому подъезду громовым перекатом, сказал уже тише. - Нам квартира двадцать два нужна. - Ткнув пальцем вверх, что означало «поднимаемся!», - Гоша совсем шёпотом добавил. - Их превосходительство зовутся Александр Павлович.

Тут он заметил, что его подопечный облизывает палец.
- Что там?
- Пустяк, - шепнул лейтенант. - За скрепку зацепил.
На звонок отозвались не скоро и, не отмыкая замков, спросили «кто там»?
- Нас товарищ генерал прислал, - с чрезмерным усердием в голосе доложил Гоша.
Слово «товарищ генерал» в Советском Союзе имело магическую силу открывать и не такие двери. Через пять секунд хозяйка - дородная женщина, с тонкими прореженными бровями, круто ниспадающими к волевому, чуть выгнутому носу, самолично взирала на посланцев мужа.
И в ней, как в зеркале, сразу отразился очевидный факт – новоявленные физиономии среди приближённых к семейству особ не значатся: орлиные глаза генеральши очень настороженно и пытливо изучали незваных гостей, а тёмный пушок на верхней губе хозяйки, который не дотягивал своим качеством до усов, но всё же был приметен, настороженно вздыбился.
«Мать-перемать! – ёкнуло у Фалолеева сердце – надо быть циркачом, факиром, чтобы из-за такой фундаментальной статуи выманить дочку, да ещё и познакомиться». Но близорукий валторнист не стушевался, не бог весть какое препятствие - невозмутимая усатая генеральша!
- Коробочку одну второпях забыли, - пояснил он, наивно моргая детскими глазами. - Александр Павлович приказали доставить.

Хозяйка энергично протянула вперёд молочные, пухлые, словно раздутые на дрожжах, руки.
- Вы…извините, через порог не подают, - маленький Гоша чуть не силой потеснил увесистую генеральшу вглубь.
Руки у той в ожидании коробки не опускались, но Гоша с передачей тянул. Едва ноша уйдёт по назначению – всё, придуманная миссия окончена, а их авантюра так и останется пустоцветом. Но генеральша в двух шагах от двери уже встала насмерть, и ничего другого, как передать подарок, смельчакам не оставалось: руки музыканта медленно и нехотя потянулись вперёд.
За спиной генеральши, в глубине длинного коридора, вдруг мелькнула худая девичья фигура в трикотажном спортивном костюме. «Дочка»! - Фалолеев забыл про хозяйку и всё внимание устремил на девушку. Ему сначала показалось, что она очень высока, не выше него, конечно, но... нет, просто показалось. Он, как мог, вгляделся в её лицо и по первому молниеносному обзору заключил, что отказать генеральской дочке в симпатичности нельзя: типичное овальное лицо, прямой аккуратный носик, губки - ничего, словом, всё по-человечески, рога на лбу не растут. Конечно, заглянуть бы как следует в глаза, ибо они зеркало души, но… объект его всепоглощающего внимания вовсе не торопился приблизиться, а тем более одарить незнакомого лейтенанта персональным взглядом.

- Что тут? – полюбопытствовала девушка с изнеженной начальственной интонацией.
- Ещё один подарок привезли, - не поворачиваясь, объявила генеральша.
И, наконец, перетянув к себе законное добро, тяжёлым взглядом дала гонцам понять, что теперь готова с превеликим удовольствием лицезреть их спины. И это несмотря на то, что артиллерист красив, строен и высок, а лупоглазый сверчок-гном весь увешан блестящими цацками.
- Здесь…понимаете, товарищ руку поцарапал, - держась за мутные от влажных разводов очки, сказал Гоша. - Может, зелёнкой или йодом помазать? Как никак, вы - медицина, - вовсю наводил мосты маленький музыкант и ссылкой на хозяйскую профессию словно оправдывал свою напористость. – Может, милая девушка медик…как папа… как Александр Павлович, бинтик, пластырь, туда-сюда...
Желание генеральши выставить за порог напористого очкастого музыкантишку только возросло. Перебарывая его, она сказала с отстранённой небрежностью:
- Валечка, посмотри аптечку.

Впрочем, человеколюбие хозяйки распространялось исключительно на одну персону. Когда генеральша демонстративно потянула руку закрывать дверь, обоим гостям стало ясно – говорливый вояка в праздничных аксельбантах сюда даже не просочится!
Фалолееву ничего не оставалось, как шагнуть вперёд, а Гоше ничего не оставалось, как попятиться в коридор – покинуть негостеприимную квартиру. «Артиллерия не дрейфь! Прямой наводкой»! – одними губами шепнул он на прощание.
Смущённый лейтенант стоял на ковровой дорожке не зная, снимать сапоги или нет: если по-правде, такую ерундовую царапину стыдно было показывать хоть кому, не то что девушке. Чем тогда завлекать-приманивать? Все его мысли разом оцепенели, он даже не представлял, что вообще сказать этой генеральской Валечке, не говоря уже о предложении к знакомству. Он прежде надеялся, что будет какая-то приветливость, гостеприимная атмосфера, какой-нибудь располагающий жест от генеральского семейства! А тут…

Генеральша, на ходу осматривая новую коробку, понесла её до общей кучи, куда-то в дальнюю комнату. Валечка, очень неопределённо хмыкнув, тоже скрылась. Фалолеев остался в коридоре один, и через раскрытую половинку ажурной филёнчатой двери вдруг увидел нечто такое, что не удержался от любопытства, подался вперёд и заглянул.
Его взору предстал зал – квадратный, просторный, с роскошным диванным гарнитуром чёрного цвета, с громоздкой мебельной стенкой. Прямые высокие спинки гарнитура – двух кресел и узкого дивана, блестели дорогим кожаным глянцем, без потёртостей и следов износа. Упругая лоснящаяся обивка была прижата декоративными гвоздями, в шахматном порядке, часто и глубоко.

Фалолеев не сразу оторвал взгляд от кожаного великолепия, особенно его поразили подлокотники – чёрные набивные цилиндры, важно покоившиеся по бокам дивана и кресел. Затем лейтенант вскользь окинул приземистый журнальный столик, на котором стояла большая хрустальная пепельница, и с любопытством уставился на замысловатую мебельную стенку.
Рыжий окрас стенки не имел одного тона. На каждой секции он был положен слоями: от лёгкого палевого до грязно-ржавого. Линиями самого тёмного, грязно-ржавого цвета, что плавно повторяли фигурные контуры секций, выводился несложный замкнутый узор. Стенка изобиловала всяческими полочками, утоплёнными зеркалами, стеклом. Антресоли были закрыты однообразными, как близнецы, дверцами, на которых посредством всё тех же линий грязно-ржавого цвета очерчивалось нечто вроде квадратов. Однако верх этих квадратов имел не прямую линию, а крутую, как арка, дугу. Фалолеев смотрел на стенку сбоку, под углом, отчего антресоли представились ему выстроенными в ряд сказочными сундучками.
Ничего похожего Фалолеев в жизни не видел, разве что в кино, но объектом его самого пристального внимания стала вовсе не диковинная импортная мебель. На дальней стене, средь крупных тиснённых обойных цветов, в большой рамке располагалась фотография хозяина – генерал Минякин стоял в шинели, фуражке, а командующий округом пожимал ему руку. Едва лейтенант вгляделся в генеральское лицо, как сразу понял, что разуваться не будет…

Судьба давала ему шанс ускользнуть без последствий. Генеральша, как и предсказал Гоша, вовсю интересовалась содержимым коробок, полноправной обладательницей которых она стала. По тому, как высокомерная Валечка совсем не торопилась оказать красивому молодцеватому лейтенанту первую медицинскую помощь, по её скрипучему недовольному тону, он лишь убедился, что яблоко упало прямо под яблоню.
В полной тишине офицер подкрался к порогу, как можно осторожнее открыл замок и на цыпочках шмыгнул за дверь. Машина ждала его.
- Ну как, якорь в порту? – неунывающий Гоша встретил артиллериста бодрым вопросом.
- Якорь висит на борту, - отчитался Фалолеев, не скрывая своей хмурости.
- Ты что, Гена! Такой стратегический ход – и никак? – расстроился музыкант.
- Знаком я с этим Минякиным! – признание вырвалось у артиллериста как крик души.
- Знаком?! – в полумраке салонного плафона блестели только очки музыканта, слабый свет с трудом пробивал диоптрический тоннель в один лишь конец, без возврата, но что Гоша чрезвычайно удивлён, догадаться не стоило труда. - И каким образом?
- Наяривал строевым шагом по его милости как клоун! Перед штабом, при народе!
- Вон оно! – с загадочной иронией из холода и полумрака отозвался Гоша. - Думал лысый, а это – бритый?
- Чего?
- Это я так, ну-ну?
- Что ну-ну? Не знаю, как бритый, а садист - точно! Ещё человек гуманной профессии! К нему на стол попади – прирежет с удовольствием! И дочка! Царапину перевязать проблема! Пошли они куда подальше!

- Геннадий Борисович, - Гоша настроил голос как заправский конферансье, и у Фалолеева от непонятной торжественности вдруг пробежали мурашки. – Поздравляю! У вас решение не мальчика, но мужа! Генеральскими дочками вымощена дорога в ад!
Он повернулся к укутанному, звероподобному Мише, громко скомандовал:
- Мишель, на базу!
И когда старенький Москвич помчался по пустынным ночным улицам, скованным забайкальским мертвящим холодом, Гоша потянулся с переднего сиденья к лейтенанту:
- Будет у тебя всё хорошо! Без этой клоаки!

Глава 6
К генеральским дочкам Фалолеев остыл и с новыми силами принялся за службу. «Карабкаться самому, а там видно будет»! – определился он с ближайшей тактикой и принялся вкалывать как следует: на плацу, перебрасывая из руки в руку автомат, как игрушку, он показывал солдатам высший пилотаж; изучал вверенную матчасть до последней заклёпки и рассказывал взводу про «Д-тридцатку» так, что от зубов отскакивало.

К его радости окружное управление разослало особые контрольные работы «Залп», которые касались исключительно артиллеристов: пять очень непростых задач по расчётам стрельб. Лейтенант загорелся - вот где можно проявить себя, прогреметь на весь полк, если уж не на округ, потому как эти задачи ему по плечу и, что самое здоровское, контрольные «Залп» будет оценивать независимая окружная комиссия, а не полковые руководящие авторитеты, в чьих глазах Фалолеев разгильдяй и неумеха.
Усердие, с которым он засел за учебники, карты, чертежи и расчёты, сразу удостоилось внимания сверчка Гоши. «Всё потеешь… аки пчела, - посочувствовал музыкант, заглядывая в ворох непонятной ему литературы, и по своей привычке юморить, прибавил: – излишний патриотизм всегда настораживает». Фалолеев тут же парировал замечанием, что если чисто сыгранная Гошей партия на валторне - апофеоз патриотизма, то он с таким патриотизмом согласен. Мгновенный и остроумный контраргумент знаток иронии принял несколько ошеломлённо, но очень уважительно.
Думы над расчётами быстро натолкнули лейтенанта на несколько полезных мыслей. Первое: «Залп» надо брать вариантами решений, ответить таким количеством расчётов, чтобы в округе все попадали от восторга! И второе - купить программируемый калькулятор МК-52, к которому он присматривался давно. Эта штучка поможет просто сотворить чудеса!

Дорогую вещь, не затягивая, он купил в ту же неделю, и покупку первым делом показал Григорьеву.
- Целая зарплата, зато самый лучший! – похвастался Фалолеев. - В памяти сто пять шагов. Почти ЭВМ!
Григорьев без особого любопытства повертел продолговатый, похожий на пенал, калькулятор, поводил пальцем по узкому зелёному экранчику.
- Ничего! – отстранённо кивнул он. – Да... лучше на такие деньги книг набрать.
- Теперь, какие хочешь, программы составлять можно, - глаза лейтенанта горели непотопляемым оптимизмом, словно он нашёл клад. - За расчёт целей возьмусь! По «Залпу» есть альтернативные задумки. Такие там варианты накидаю!
- Велосипед изобретать, конечно, полезно, но стоит ли? – скептически вопросил Григорьев. Скептицизма для этого вопроса Григорьев не пожалел сознательно – новость что ли лейтенанту старое правило: не высовывайся на ровном месте? Избежать барскую милость и гнев – вот самая десяточка!

Фалолеев, конечно же, думал по-другому: ему предстоит напрячь все силы, чтобы стереть позор былой неудачи (которая всеми, кроме Бужелюка воспринималась как не страшная, должная) и показать себя – каков он есть, во весь рост!
- Хотя бы велосипед, зато свой, собственный! - огорчённый командирским холодком, Фалолеев взялся раскрывать своё кредо. - «Умственная функция индивидуума должна стремиться не к нулю, а к бесконечности» - на олимпиаде математик так сказал. Дерзать и не сдаваться, если короче.
- Дерзайте, юноша! – Григорьев снисходительно вытянул сжатые губы, покачал вверх-вниз круглой головой, чуть прикрывая веки. Вроде, как «Я умываю руки».
Фалолеев дерзнул так, что его результаты ошарашили даже полковых зубров, а сам лейтенант попал в первую тройку окружных артиллеристов. Но Бужелюк оставил сей  успех без нормального, положительного внимания, хотя Григорьев своими стараниями всё же выбил у майора снятие с Фалолеева ранее наложенного взыскания.
Но в канцелярии, один на один, капитан высказал отличнику викторины предельно откровенно: «Смотри теперь сам, будет ли от этой славы польза». И оказался прав - Бужелюк не упускал случая поддеть Фалолеева: к месту и не к месту он обзывал лейтенанта самым выдающимся теоретиком современности, и зловеще напоминал про приближение очередных летних стрельб, где молодой выскочка опять попадёт пальцем в известное место.

В июле артиллеристы выдвинулись на полигон, и вновь, как год назад, Фалолеев встал на КНП сдавать персональный норматив. Всё повторялось почти точь-в-точь, как прошлым летом, только Бужелюк уже сверкал звёздами подполковника, а сам Фалолеев держался куда увереннее. Он уже не тот испуганный сопливый лейтенант, его теперь одним строгим взглядом не возьмёшь – на подполковника у него справедливая злоба, а на стрельбах он собирался взять реванш!
Григорьев указал офицеру цель и щёлкнул секундомером. Вновь лейтенант приник к буссоли, вновь его карандаш заметался по карте вычислять ориентиры, опять в глазах зарябили цифры на планшете и таблице поправок. Вот рассчитаны и переданы на огневую позицию координаты цели, углы возвышения.
«Батарея, огонь!» - летит в телефонную трубку лейтенантский приказ, и гаубицы на огневой позиции рыгнули огнём, громом. Спустя мгновения небо, как положено, отозвалось звонким металлическим шуршанием – это снаряды понеслись к указанным целям. За их падением в бинокли следили все офицеры КНП. «Квадрат! Мимо! Мимо! Квадрат! Мимо»!... – отмечал разрывы наблюдатель. Да, не густо получилось, товарищ лейтенант!

Фалолеева от неудачи окатило жаром. Он кинулся к цифрам, лихорадочно скорректировал данные – новый залп!... и опять вышло вперемешку «молоком». Нет, конечно, не двойка, как прошлый раз – твёрдая тройка… но это совсем не желанный результат. Молодой офицер посерел лицом.
После стрельб, упоённый собственным провидческим скептицизмом, Бужелюк вывел Фалолеева из строя. Командирское пренебрежение было столь велико, что нотаций лично лейтенанту даже не адресовалось. Бужелюк с ехидцей обратился к Григорьеву:
- Плодим теоретиков! На бумажке чуть ли не новая теория относительности, а практический результат как по Филькиным грамотам! Догадываетесь, куда вы своим пальцем попали?
Фалолееву было стыдно за себя, душила обида, что из-за него отчихвостили ни в чём не повинного командира батареи, но он так и не мог понять, откуда взялся превышенный разброс снарядов? В чём его ошибка?
Бужелюк ещё раз упомянул проклятую контрольную «Залп» и закончил речь новым замечанием Григорьеву.

- Капитан, ты хоть чуть-чуть своими раздолбаями занимайся! Нам Ленин завещал учиться военному делу настоящим образом, а не лупить в белый свет, как в копеечку! Каждый выстрел, между прочим – офицерские сапоги.
Дивизионный командир сел в уазик и умчался, а вторая батарея дружно принялась ломать головы - что же привело к такому жиденькому итогу? Григорьев сам взялся за буссоль, карту быстро произвёл расчёт и, сравнив с Фалолеевским, в задумчивости наморщил обветренный полигонной жизнью лоб.
- И температура, и ветер! – сказал он сам себе с растерянностью.
- Обижаете, Олег Михайлович! – мрачно отозвался лейтенант. – Не первоклассник!
- Что-то ведь не сработало!
- Сами видели – малую вилку взял! Поправку на поражение - а снова перелёт у половины!

Странность, конечно, выпирала налицо: малая вилка в артиллерии верная мышеловка, и она должна была, просто обязана была захлопнуться!
- Вилку взял, да… не закусил! – хмуро пошутил командир батареи. – А тебя всё «Залпом» тычут! В одно место.
Теперь-то Фалолеев начал понимать военную мудрость, что значит, не высовываться раньше времени и резво прыгать не на свой шесток.
- На огневую! – кивнул Григорьев офицерам на стоящий неподалёку ГАЗ-66.
На огневой позиции капитан лично обошёл все расчёты: сверял прицелы, панорамы, хмыкал, глядя то в синее небо, то в перепаханную солдатскими сапогами землю. Фалолеев, в надежде найти ошибку здесь, у орудий, торопливо приложился к оптике – всё как он передавал: риска в риску, цифра в цифру. Он даже внимательно осмотрел надписи на ящиках из-под снарядов, и опять в искреннем недоумении наморщил лоб - ответ так и не открылся.

Григорьев подошёл к гильзам, что ещё тёплые валялись за бруствером, задумчиво поковырял носком пыльного сапога одну, другую, третью.
- Фалолеев, иди-ка сюда! – вдруг крикнул он совершенно спокойно, но лейтенант особым чутьём уловил перемену дела: командиру что-то открылось! Молодой офицер торопливо подскочил. Григорьев держал одну ногу на низеньком штабеле из деревянных ящиков, на этой же ноге была пристроена рука, которой он подпирал подбородок. Лицо капитана окончательно расправилось от тягостных дум. Чуть наклонившись телом вперёд, он улыбался, а глаза его хитровато поблёскивали.
- Причина тут, под ногами!
Лейтенант торопливо осмотрелся, словно на земле должна была лежать записка с указанием его оплошности. И если уж не записка, то должно быть разбросано что-то ценное, например, купюр на пару тысяч рублей.
- Ну! Читай! – коротко бросил Григорьев и подбородком кивнул на гильзу. Фалолеев повернул её надписью вверх, прочитал код. То же самое проделал с другой гильзой, третьей.
- Из разных партий! – с удивлением воскликнул он. – Но ведь ящики с одним шифром!
- В жизни всегда есть место подлости, – капитан убрал ногу с штабеля, распрямился. Уставившись на далёкую лесистую сопку, не торопясь, с паузами заключил. - Большой свинский привет от кого-то! Только опять совет – без паники и выяснений! Вонь - лучше не тронь.

Глава 7
Выяснять Фалолеев ничего не стал. Настоящий артиллерист должен сам управляться со всеми вводными посредством ума, опыта и настойчивости! Пусть не обошлось в его работе без изъяна, зато в другой раз он непременно проверит партии даже на снарядах, при нужде грамотно рассортирует их по орудиям. Всё у него получится!
Вот только его ненависть к командиру дивизиона, до этого временная, теперь застыла стойким, непоколебимым гранитом. И вряд ли он заимеет желание ослабить её: слишком несправедлив и предвзят Бужелюк в своих обвинениях. Если честно – то и непорядочен!
Бужелюк  по-прежнему демонстрировал свою антипатию к Фалолееву, учинял с него двойной спрос, тыкал за каждую ошибку или промах. А таковых у лейтенанта, как назло набиралось немало. Он словно принял от Григорьева наследство, которое выражалось грустным и фатальным определением - «не заладилось». Звание старшего лейтенанта, которое по статусу дают без всяких должностей и заслуг, ему присвоили позже срока, со скрипом.

Фалолеева, не оставляющего надежд на успешную службу, временами это угнетало безмерно. В такие моменты отчаяния он скрежетал зубами, едва ли не плакал от обиды, но перетерпев пик уныния, всё-таки находил силы нацелиться на лучшее. Частенько бывая у Григорьева, где сослуживцы пристраивались на кухне за стаканчиком, он пьянел и, поддаваясь чувствам, сникал. А затем вдруг вытирал влажные обиженные глаза и с неудержимым напором, даже яростью тряс своим интеллигентным кулаком - прорвёмся!
- Гена, это даже без сомнений! В огне не сгорим и в воде не утонем! – по-отечески поддерживал его хмельной командир и ободряюще приобнимал за плечи.
И Фалолеев как мог шёл на прорыв! Но однажды он чуть не прорвался в обратную сторону: сотворил ЧП, которое едва не обернулось прокурорским дознанием. Чрезвычайное происшествие вышло необыкновенно глупое, оно и начиналось-то не как происшествие, а как рядовое вялотекущее событие, и до масштабов ЧП раздулось лишь волею административных законов и какой-то прилипчивой персональной подлостью судьбы.

На стрельбах, когда шесть орудий Григорьева стояли на огневой позиции, от начальника полигона внезапно поступила команда «Отбой». Ничего страшного или особо нестандартного тут не было – отбой, так отбой! Опускать колёса у гаубиц, смыкать станины лафета, чехлить - и в хвост к тягачам! Григорьев, передававший с КНП «Отбой», так Фалолееву и приказал: свернуть «тридцатки», выстроить колонну!
Но на третьем орудии Фалолеева уже дослали для выстрела снаряд, и как положено наддали банником, отчего тот прочно впился медным ободком в нарезку ствола. Вынимать снаряд обратно не представлялось возможным, да это категорически запрещено: приведённый в боевое состояние заряд от подобных манипуляций сдетонирует. Для Фалолеева, как для старшего на огневой позиции, сложилась непростая задача: покидать полигон со снарядом в стволе нельзя никак, разряжать выстрелом - тоже. Мало ли по какой причине сыграли «отбой»? Может, в районе целей пастух с коровами бродит?

И что обидно, оплошности Фалолеева в ситуации нет ни грамма, просто так вышло - пока сержант третьего орудия определился с обстановкой, пока доложил, ушло время известить Григорьева. Тот уже снялся с КНП, и проблема, как разрядить гаубицу персонально встала перед старшим лейтенантом Фалолеевым.
- Может, банником обратно выбить? – простодушно посоветовал молодой солдат из последнего призыва.
- Ну да! – у Фалолеева даже дрожь от такого совета прошла. - У снаряда колпачок откручен – туда спичкой ткнуть - ни орудия, ни расчёта не соберёшь.
Все сборы из-за одной гаубицы застопорились, и тогда Фалолеев, не придумав очевидно безопасного способа, выбрал меньшее зло.
- Прямой наводкой в сопку! – распорядился он. - Только заряд самый малый, чтобы потише.

Гаубицу развернули на ближайшую сопку, вставили гильзу, дёрнули шнур – и злополучный снаряд взорвался на пологом песчаном откосе.
Едва ветерок развеял дым, подъехал Григорьев, осмотрелся с тревогою и первым делом спросил Фалолеева: «Что тут»?
- Орудие разрядили, товарищ капитан, - доложил Фалолеев.
- Полигонные наверняка услышали, - изрёк помрачневший Григорьев и зычно закричал третьему расчёту. - Бегом сворачиваться!
Полигонные – те самые, что дали команду «Отбой», напрямую подчинялись округу, и шутки с ними были плохи. Все замечания по стрельбам полигонные отправляли в штаб округа, откуда потом рассылались  бумажки с «разборами полётов». В такой «портянке» за генеральской подписью любой командир артиллерийского полка мог получить по первое число.
Когда вся батарея уже стояла колонной, нехорошие предчувствия капитана сбылись - примчался начальник полигона: допотопный, сто раз перекрашенный вездеход ГАЗ-69 подлетел прямо к бамперу первого грузовика.
- Почему стреляли?! – выскочив из легковушки, сходу закричал немолодой, строгого вида майор.
- Никто не стрелял, - как ни в чём не бывало, сказал Григорьев. – С огневых позиций сразу после команды свернулись.
- Выстрел же был! – майор разгорячёно тыкал рукой на склон соседней сопки. – И разрыв!
- Никто не стрелял, - стоял на своём Григорьев, никак не выдавая неправды лицом. – Колонна уже пять минут выстроена – провожу инструктаж перед маршем.
- Инструктаж, значит?! За дурака меня держите?!
Суровая физиономия начальника полигона не сулила ничего хорошего. Выпуклые шишаки над глазами майора, поросшие мохнатыми бесцветными бровями и напоминающие осенние болотные кочки, глубоко посаженные цепкие глаза – говорили об одном: такие служаки на компромиссы не идут даже в пустяках. А что говорить, когда свершилось ЧП? Кроме фамилий виновных и объяснительных записок с чистосердечными признаниями им ничего не нужно – хоть взамен золотые горы насыпь!

Упёршемуся с раскаянием Григорьеву на словах была обещана тысяча неприятностей, вплоть до прокурорского вмешательства, и было произнесено едва ли не клятвенное обязательство незамедлительно зарядить в полк такую вонючую «портянку», от которой командование полка хватит пожизненный паралич!
И такая портянка пришла очень быстро. Бужелюк, получив строгое указание разбираться, наполнился неописуемой радостью: теперь он отправит «дорогих» товарищей из второй батареи прямо в лапы к прокурору! А тот совсем по-другому вразумит зарвавшихся офицеров! Без соплей и сюсюканий!
В очевидном предчувствии крупных неприятностей Фалолеева опять измучила совесть - больше всего на орехи достаётся ни в чём неповинному Григорьеву! Опять, почти до слёз, было обидно, что начальство раздуло из мухи слона и с этим раздутым слоном носилось как тупоголовый громила с кувалдой, грозя незаслуженно обрушить её на головы приличных людей. Фалолеев порывался доложить Бужелюку, что это его, личное решение - стрелять после команды «Отбой», но Григорьев признательный порыв у подчинённого остудил:
- Не торопись, Гена! Завтра будет видно.

Так выдержанно поступить Григорьеву подсказал всего лишь большой армейский опыт, а вовсе не гениальное предвидение… но наступившее завтра превратило полигонное ЧП в сущий пустяк, про который забыл даже злопамятный Бужелюк…Следующим днём весь Советский Союз узнал о Государственном комитете по чрезвычайному положению…
А совсем скоро сбылись мечтания Григорьева - удушливые партийные сети сгнили разом, потеряли свою прежнюю силу и прочность. Река жизни, высвободившись из сонной, заплесневелой запруды, наддала ходу, потекла стремительней и опасней: подполковника Бужелюка высокие покровители перетащили командиром полка, в Нижний Новгород, что, впрочем, совсем не избавило того от недоброй памяти; Григорьева поставили зампотехом дивизиона и присвоили ему звание «майор»; старший лейтенант Фалолеев занял место командира второй батареи.
Он по прежнему холостяковал, но оставшись без «покровительства» ненавистного Бужелюка, умудрился выбить квартиру – и весьма удачно - в одном подъезде с Григорьевым. Однокомнатные апартаменты в военном городке - последнее, что смогла оставить в наследство своему птенцу советская армия... А первый президент России в это время развернул страну на новый курс...

Новая Россия сразу же занялась сокращением военного «поголовья». На столице Забайкалья демонтаж «бронепоезда», который, по правде, стоял вовсе не на запасном, а на главном пути, отразился своеобразно. Военные, влекомые кто свободой, кто необъятными возможностями гражданки; гонимые кто ненужностью, кто переменчивым ветром судьбы или суровостью климата, большим числом устремлялись из края вон: по родным республикам, обретшим гордый статус независимых государств; по заповедным местам юности – где росли и учились; а кто поотчаяннее, половчее - и вовсе в Москву, в Петербург – за разрешённым предпринимательским счастьем.
Узаконенное право частной собственности на жильё, ранее народу почти неведомое, помогало покидать места службы не с пустыми карманами, а с приличными суммами. И хотя читинские квартиры оценивались порой в смешные деньги, бывшие защитники родины не уповали на журавля в небе и решительно меняли своих «синиц» на наличные. Военные городки быстро разбавлялись гражданским людом: вместо капитанов и майоров, прапорщиков и старлеев, по подъездам всё чаще засновали пронырливые субъекты непонятной наружности.

***
Старшина первой батареи Бережко, что соседствовал с Фалолеевым на лестничной площадке, тоже собрался в дальнюю дорогу. Сорокалетний прапорщик – высокий, героического непреклонного вида, с рябым лицом и пышными прокуренными усами, в гости к Фалолееву зашёл с бутылкой Портвейна, и без особых прелюдий стал делиться планами о «великом» переселении на «ридну Украину». «Рвану, пока можна по-человечьи: с выслугой, званием, с сохранением пенсиона»! – распевно пояснял старшина.
Фалолееву показалось, что хохляцкий говорок у соседа теперь прорывался куда веселее прежнего, потому как помимо сладостного упоминания о несметных украинских богатствах, что с нетерпеньем ждали весь украинский народ и героического забайкальского старшину в том числе, прапорщик без страха и упрёка откостерил всё командование полка.

Одной ногой, а тем более языком, Бережко был уже на далёкой родине: едва остыв от глобальных проблем насчёт самостийности Украины и скорого тамошнего процветания, он похвастал какие у них в Полтаве чудесные яблоки и груши. Цокая языком, как бы желая прямо сейчас ухватить добротными зубами краснобокий «макинтош» или брызжущий соком «белый налив», прапорщик всё же вернулся на грешную забайкальскую землю и посетовал на неуёмное количество желающих сбыть квартиры. Из-за таких вот драпунов цены в городке докатились уж совсем до мизера.
- Небогато дают, дюже небогато! - нацеживая с тщательным приглядом (чтобы поровну!) в стаканчики Портвейн, возмущался старшина. - Ось, дурный народ, це ж фатира, жильё, не конура собачья!

Прапорщик поднимал стаканчик, чокался и божился, что будет торговаться изо всех сил, но на родину поедет с добрыми грошами. По ходу опорожнения бутылки прояснилась и причина визита Бережко. «Гена, прикупи у меня гарнитурчик кухонный, - ласково заглянул он в глаза Фалолееву, - тебе мебелишка во как треба»! Фалолеев чуть откровенно не прыснул со смеху. О дремучести кухонного гарнитура Бережко, едва ли не наполовину съеденного тараканами, и о том, что сосед не знает уж кому эти опилки сбагрить (от прямого совета выкинуть старье на помойку, усы прапорщика страшно передёргивались и он гневно бормотал: «Ещё дело – добро по помойкам раскидывать»!), наслышаны были все.
Фалолеев упрямо покачал головой – нет. На кой леший ему трухлявый гарнитур ровесник египетских пирамид? Бережко насел: упомянул о недостойных сплетнях вокруг прекрасного состояния гарнитура и намекнул на снисхождение в цене. После третьего «нет» прапорщик обиженно поднялся из-за стола, ухватил остаток Портвейна и без слов удалился к себе...

Продолжение следует

Предыдущая часть:

Продолжение:

Другие рассказы автора на канале:

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале: