В 2025 году исполнилось 170 лет со смерти императора Николая I. Он скончался 18 февраля после пневмонии. Был погребен в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. В декабре исполнилось 200 лет со дня восшествия Николая Павловича на престол. К личности императора, во времена которого жил и служил Федор Иванович Тютчев, мы еще вернемся. А пока предлагаем статью В. Кострова о смерти Николая I, опубликованную в «Тютчевиане» 1990 года.
18 февраля 1855 года умер император Николай I. Диагноз А. И. Герцена – «Евпатория в легких»… В конце 1854 года русские войска проиграли сражение на Инкерманских высотах, а в феврале 1855 года пришла весть о поражении под Евпаторией, где укрепился турецкий корпус. Государство, которое по мнению Николая I «крепко основано и свято утверждено» и постоянно укреплялось его волей, оказалось в унизительном положении.
Николай I, обладавший внушительной внешностью, величавой осанкой, властным взглядом, улыбкой «снисходящего Юпитера», никогда не испытывал сомнений в законности своей власти. В право повелевать людьми и народами он верил с убежденностью фанатика. Его смерть стала символом разложения униженного честолюбия самодержца.
В дневниках и воспоминаниях Анны Федоровны Аксаковой, написанных не без влияния ее отца, создан убедительный политический портрет императора, показан крах его личности. Постоянно жившая при дворе, она была свидетелем развала самодержавного государства, «захватывающей драмы» смены венценосцев.
О Николае I А. Ф. Тютчева писала: «Как у всякого фанатика, умственный кругозор его был поразительно ограничен его нравственными убеждениями. Он не хотел и даже не мог допустить ничего, что стояло бы вне особого строя понятий, из которых он сделал себе культ. Повсюду вокруг него в Европе под влиянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало, и он преследовал ее не только без угрызений совести, но и со спокойным и пламенным сознанием исполненного долга… Николай I был Дон-Кихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинить все своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века… Угнетение, которое он оказывал, не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения – угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть, и что он имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки».
Николай Iвидел себя главной частью этого страшного бездушного механизма. Он спал на твердом ложе, вставал очень рано, ел с воздержанием, проводил за работой «восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех». Он и умер на простой железной кровати, укрытый солдатской шинелью. У подножья его кровати лежали дырявые туфли. «Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного дворца», - записала в дневнике А. Ф. Тютчева. Но эта внешняя обстановка была ложью, порожденной самолюбием императора, лицедейством самодержца.
Император умер в возрасте пятидесяти восьми лет. За несколько дней до смерти он был бодр и неутомим, как прежде, но вдруг стал сдавать и быстро терять силы. Ходила молва, Что узнав о поражении под Евпаторией, чувствую неминуемый крах, он покончил жизнь самоубийством. Бюллетени о болезни царя публиковались еще несколько дней после его смерти.
Еще 17 февраля император, болевший гриппом, вопреки совету доктора Мандта, отправился в манеж производить смотр полку, отъезжавшему на фронт. Вернувшись оттуда, он почувствовал себя плохо и слег. А. Ф. Тютчева прибыла во дворец к вечеру, после обеда у родителей. Она застала двор в тревоге. Ночью никто не спал. У кабинета императора в нижнем этаже дворца собрались придворные. Из комнаты умирающего ежеминутно сообщали подробности. «Безмолвные и убитые, словно тени», министры и генералы, статс-дамы и фрейлины, адъютанты и высшие чиновники ходили взад и вперед, шепотом передавали друг другу новости. «…Эта безмолвная тревога в мрачной полутьме дворца, слабо освещенного немногими стенными лампами, еще усиливала впечатление испытываемого ужаса… Среди томительной тишины слышно было только завывание ветра, который порывами врывался в огромный дворцовый двор…»
В пять часов ночи Николай I продиктовал депешу в Москву, в которой прощался со своей старой столицей. В телеграмме прусскому королю он призывал его не изменять союзу с Россией. Затем император поручил царевичу проститься за него с гвардией и армией, приказал собрать в залах дворца все гвардейские полки. Он повелел принести присягу новому императору – своему сыну Александру сразу же после своей смерти. Из Севастополя прибыл курьер – В. А. Меньшиков-младший, сын главнокомандующего. Новости с театра военных действий императора уже не интересовали. А в это время на юге лилась кровь русских солдат. Тысячи гибли от грязи и болезней. Тиф косил сражающихся не менее жестоко, чем пули противника. Военная катастрофа, последствия которой назревали с неумолимой быстротой, была следствием методов правления Николая I, подчинявшего своей воле всех и вся, «нагромоздившего вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью».
В час испытаний «блестящая фантасмагория» «величественного царствования» рассеялась, как дым. Дочь поэта Федора Ивановича Тютчева, жившего политическими реалиями своего времени, никогда не бывшего безразличным к «большой» политике, подытожила результаты этого многолетнего царствования: «Армия, столь хорошо дисциплинированная с внешней стороны, - оказалась без хорошего вооружения, без амуниции, разграбленная лихоимством и взяточничеством начальников, возглавляемая генералами без инициативы и без знаний; оставалось только мужество и преданность ее солдат, которые сумели умирать, не отступая там, где не могли победить вследствие недостатка средств обороны и наступления. Финансы оказались истощенными, пути сообщения через огромную империю непроездными и при проведении каждого нового мероприятия власть наталкивались на трудности, создаваемые злоупотреблениями и хищениями. В короткий срок полутора лет император увидел, как под ним рушились подмостки того иллюзорного величия, на которые он воображал, что поднял Россию».
Император умирал среди огромной массы людей, но прощался с жизнью он в одиночестве. Собственно, до этого немощного тела уже никому не было дела. В умах, в тонкостях придворных отношений уже начались хитросплетения новой политики. Утром у больного наступил паралич легких, дыхание становилось все более стесненным и хриплым. Император спросил у Мандта: «Долго ли еще будет продолжаться эта отвратительная музыка?» Не получив ответа, он добавил: «Если это начало конца, это очень тяжело. Я не думал, что так трудно умирать». В десять часов тем, кто толпился у кабинета, сообщили, что Николай Iпотерял речь. Но незадолго до конца способность говорить вернулась к нему. «Держи все, держи все», - обратился он к наследнику, показав жестом руки как надо держать. ОН не мог расстаться с иллюзией власти.
Наступило утро. Туман рассеялся и под ослепительным солнцем на деревьях засверкал снег. «Я была в комнате графине Барановой, окна которой выходили на улицу, - вспоминала А. Ф. Тютчева, - проехали несколько мужиков, равнодушно лежа в своих розвальнях. Жизнь текла обычным порядком, беззаботно и бессознательно в двух шагах от комнаты, где умирал император! Контраст так поразил меня, что я поспешила уйти в церковь… В последний раз я слышала, как провозгласили имя императора среди живых… Император скончался, по-видимому в ту минуту, когда завершилась обедня. Выйдя из церкви, я вернулась в вестибюль, где уже толпился народ. Генерал-адъютант Огарев вышел из комнаты императора и сказал: «Все кончено…»
Измученная переживаниями бессонной ночи, томительным ожиданием смерти, потерявшая даже мысль молиться о выздоровлении или продлении жизни императора, чувствующая в душе избавление от тяжелой ноши, Анна Федоровна в тот же день приехала к родителям. Ее рассказ выслушали не без волнения, но с некоторым отчуждением о всего происходящего. В душе Ф. И. Тютчев давно отрекся от своего императора. Подробности его конца, а особенно суета придворных вызвали у поэта ироническое замечание: «Как будто вам объявили, что умер бог». Ничтожество самодержца в ореоле смерти выглядело еще убедительнее.
Вернувшись во дворец, Анна Федоровна попала в тяжелую атмосферу траура и им предписанного церемониала. Так продолжалось до 6 марта, пока тело императора не было предано земле. Во дворце много говорили о предзнаменованиях, предшествующих его смерти. Одно из них особенно потрясло всех. В первое воскресенье поста, когда провозглашается многолетие императору, перечисляются все его титулы, диакон допустил ошибку – вместо многолетия здравствующему императору он провозгласил ему «вечную память».
Бальзамирование тела императора было произведено неудачно и скоро оно стало разлагаться. В огромном дворце было душно, как в тесной коморке. Преследовал запах разложения. Панихиды и молитвы раздражали и угнетали. «Сегодня вечером на панихиде запах был нестерпим, - записала в дневнике Анна Федоровна 22 февраля, - тело в полном разложении, а народ волнуется. Говорят, что некоторые стараются приподнять тяжелые покровы, герметически закрывающее тело, и что трудно их от этого удержать».
В воскресенье 27 февраля состоялся вынос тела. Погребальная процессия в строгом обрамлении войск двигалась два часа – через Адмиралтейскую площадь, Новый бульвар, Новый Николаевский мост, первую линию Васильевского острова, затем повернула в Петропавловской церкви через Тучков мост. Звон колоколов, ослепительное солнце, такое же как и в день кончины императора, придали траурной церемонии праздничный вид.
Под просторными, залитыми светом сводами Петропавловского собора гроб был поставлен на подножие, обтянутое красным бархатом. Его словно накрывал огромный балдахин из серебряной парчи с горностаем. Но это было обманное величие. В церкви, когда она была свободна от посетителей во время обедни, энергично принимались за уборку. А. Ф. Тютчева свидетельствовала: «Выметают, чистят и поднимают облака пыли, и производят адский шум без всякого уважения к службе и не взирая на покойника, который лежим тут же, с короной на голове, накрашенный, нарумяненный, залитый тошнотворными ароматами, плохо скрывающими однако, несмотря на все, запах разложения, исходящий из этого императорского гроба».
Тело Николая I лежало в Петропавловском соборе, который с 1725 года стал царской усыпальницей. Тогда здесь был погребен Петр I. Еще во времена Петра крепость превратили в тюрьму. Первым ее узником оказался царевич Алексей, сын Петра I и противник его преобразований. В 1726 году в крепости умер видный общественный деятель первой четверти XVIII века И. Т. Посошков. Здесь томился А. Н. Радищев. В 1797 году на территории Алексеевского равелина построили «Секретный дом», ставший самым страшным тюремным застенком. Здесь в 1825 году содержались декабристы. Когда маршал Великобритании Веллингтон прибыл для поздравления Николая I с восшествием на престол, новоявленный император заявил: «Я удивлю Европу своим милосердием…» 13 июля 1826 года на плацу кронверка Петропавловской крепости по его приказу казнили пятерых декабристов – К. Ф. Рылеева, П. И. Пестеля, С. И. Муравьева-Апостола, М. П. Бестужева-Рюмина, П. Г. Каховского… Число жертв самодержца было огромно.
6 марта А. Ф. Тютчева с облегчением записала в своем дневнике: «Все кончено. Свершилось. Императора Николая сегодня похоронили, и от этой величавой фигуры, которая тридцать лет витала над судьбами Европы, не осталось ничего, кроме надгробной плиты среди многих других плит, и исторического имени, над которым потомство произнесет свой приговор…»
Отец мемуаристки Федор Иванович Тютчев свой приговор вынес очень скоро. Его эпитафия Николаю I прозвучала как беспощадная эпиграмма:
Не богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, -
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
В. Костров.
"Тютчевиана", 1990 г.