Вот сцена: герой стоит на краю обрыва, смотрит вдаль, ветер треплет волосы. И тут — бах! — звучит «Лакримоза» Моцарта. Или Адажио Альбинони. Или «Лунная соната» Бетховена. Режиссёр доволен: мол, придала сцене глубину. Зритель кивает: да, красиво. А я сижу и думаю: зачем?
Классическая музыка в кино работает редко. Чаще всего это костыль для слабого режиссёра или признание, что собственной истории не хватает силы. Объясню, почему меня это так раздражает.
Проблема первая: вы уже это слышали
Классическая музыка приходит в фильм с багажом. «Реквием» Моцарта звучал на тысяче похорон. «К Элизе» Бетховена — в миллионе рекламных роликов. Шопен — в каждой второй мелодраме. Вы садитесь смотреть фильм, а музыка тащит за собой воспоминания о других фильмах, сериалах, свадьбах, похоронах.
Авторская киномузыка пишется под конкретную сцену. Она рождается вместе с кадром. Классика вставляется сверху, как открытка в чужой альбом. И эта открытка кричит: «Помнишь? Ты уже плакала под эту музыку, плачь и сейчас!»
Это манипуляция. Причём дешёвая.
Проблема вторая: музыкой пытаются вытащить плохое кино
Вот что меня бесит больше всего. Когда режиссёр понимает, что фильм не получился — диалоги плоские, актёры деревянные, сюжет скучный — он идёт на последнюю хитрость. Добавляет Баха. Или Малера. Или Шуберта.
И вдруг плохая драма начинает казаться глубокой. Бездарная мелодрама — трогательной. Скучный артхаус — философским.
Это как надеть на манекен платье от Диора. Платье роскошное, но под ним всё равно пустота. Величие музыки создаёт иллюзию величия фильма. Зритель выио из другого мира. Она не комментирует происходящее. Она создаёт атмосферу.
«Механический апельсин» Кубрика. Бетховен, Девятая симфония. Главный герой — насильник и убийца — обожает Бетховена. Это чудовищный контраст: самая возвышенная музыка в руках самого низкого человека. Кубрик не использует Бетховена, чтобы облагородить своего героя. Он показывает, что любовь к прекрасному не делает человека лучше.
«Талантливый мистер Рипли». Бах, итальянские арии. Музыка здесь — часть характера главного героя. Он эстет, он влюблён в красоту, он убивает ради красивой жизни. Классика не фон, а ключ к пониманию персонажа.
Видите общее? Во всех этих случаях классическая музыка работает не как эмоциональный костыль, а как элемент смысла. Режиссёр что-то говорит через неё. Не пытается вытянуть слабую сцену, а строит новый смысловой слой.
Что обычно делают режиссёры
Берут «Лакримозу» Моцарта и ставят её на сцену смерти. Берут Шопена и ставят на сцену расставания. Берут «Времена года» Вивальди и ставят на титры, чтобы зритель вышел из кинотеатра в приподнятом настроении.
Это не работа с музыкой. Это использование заготовок. Классика здесь работает как библиотека стоковых эмоций: грусть — Шопен, величие — Бах, страсть — Чайковский, тревога — Шостакович.
А потом люди выходят из кино и говорят: какая красивая музыка была! И не помнят ни одной сцены. Потому что сцены были плохие, а музыка — великая. И величие музыки перекрыло убогость кино.
Это как если бы художник не умел рисовать, но вставил свою мазню в раму от Фаберже. Рама шикарная, на неё все смотрят. А на картину — нет.
Самое страшное: классика обесценивается
Когда «Реквием» Моцарта звучит в рекламе страховой компании, в сериале про маньяка и в трейлере к блокбастеру про зомби — он перестаёт быть «Реквиемом». Он становится аудиообоями.
Я не сноб. Я не против того, чтобы классическую музыку слышало больше людей. Но когда она становится дешёвым способом надавить на эмоции зрителя, когда её используют как кетчуп — «подмазать сцену, чтобы вкуснее было», — это унижение. И музыки, и зрителя.
Классическая музыка в кино — это как цитата. Она может быть точной, уместной, обогащающей смысл. А может быть пустой, напыщенной, прикрывающей отсутствие собственной мысли.
Плохих цитат в кино больше. И это бесит.