Когда у приятельницы нелады в семье или на работе: поругается с мужем или начальником — она идёт в посудный магазин. Успокаивает нервы, релаксирует. Ровесницы её поймут. Женское царство-государство: хрупкая белизна фарфора, кристальная прозрачность стекла, тёплая матовость керамики — всё это мелодично позванивает, переливается в огнях витринной подсветки.
Нынче залежи сервизов и хрусталя, оставшиеся от мам, свекровей и бабушек, лежат в коробках на балконах. Комиссионки принимают за копейки — больше на бензин потратишься везти.
А раньше посудное великолепие выставлялось на праздничный стол, в остальные же дни в неприкосновенном виде украшало сервант. Это был символ достатка, домашнего уюта и связей в торговом мире.
***
- Да что вы врёте, очерняете советскую действительность? Всего было вдоволь, и мы были счастливы!
Судя по возрасту, рьяные защитники социализма в то время ещё тихо сидели по маминым животикам. А если были взрослыми, значит, имели в знакомых «завскладом, директора магазина, товароведа. Ты уважаемый человек, я уважаемый человек». Зрители хохотали и бурно хлопали сатирику Аркадию Райкину.
В чём соглашусь: мы были счастливы. И приятельница, которая говорит, что в Советском Союзе скакали четыре всадника: Дефицит, Очередь, Блат и Враньё — подтверждает: да, были молоды и счастливы! Просто счастье не замечаешь до тех пор, пока оно не потеряно.
Что ни говорите, мы жили в могучем, надёжном, настоящем государстве. Редакторы терпеть не могут, когда автор выделяет слова, но я подчёркиваю и настаиваю: НАСТОЯЩЕМ. Не было ощущения, что несёмся по воле волн в утлом судёнышке. Выверялось, оттачивалось каждое слово, каждый шаг, потому что осознавалась громадная ответственность за громадную страну.
Можете представить, чтобы Брежнев с трибуны травил про бабушку и дедушку? И чтобы министр иностранных дел отчётливо выругался: «Дебилы, б...»?
***
Так значит, говорите, СССР производил только галоши?
Знакомьтесь: мои кухонные старожилы. Нарядная ярко-красная электромясорубка, доставшаяся от мамы. Хочешь — кроши капусту с морковкой, хочешь — штампуй узорчатые печенья, хочешь — руби мясо и режь лапшу.
Кухонный комбайн: блендер, кофемолка, овощерезка. Сколько выброшено китайского барахла, сколько нервов потрачено в попытках вернуть в магазины брак, сколько сломалось пластиковых одноразовых деталей. А мой агрегат с железными закалёнными ножами и винтами ужасающе ревёт как бензопила в «Техасской резне» - но работает!
Массажёр «Чародей» с подогревом, с кучей насадок и регуляторов частоты. Упругий спиральный шнур растягивается на полкомнаты — а не эти вот позорные китайские огрызки, которыми до розетки не дотянешься.
Подольской швейной машинке семьдесят лет, юбилей. Уже локтями дерево протёрлось — а, тьфу, тьфу — строчит как по маслу.
Газовая плита «Лысьва» служила бы не охнула, да газовики с ножом к горлу: меняй да меняй. И в перестройку промышленность на последнем издыхании, по инерции продолжала выдавать советское качество.
***
Ещё был патефон: серый перламутр, диск для пластинок подбит малиновым фетром. На смену пришла красавица «Ригонда», радиола на тонких козьих ножках, с изумрудным огоньком.
Четыре лысых человечка (в садике вши, и нас стригут под машинку) крутят ручку настройки, заворожённо ловят звуки Большого мира, «шарят в эфире». Мы толсто закутаны кто во что горазд: в избе прохладно. Мама протопила печку и убежала до вечера на работу.
Бревенчатые стены, железные койки. Вместо абажура — отражатель автомобильной фары. Сама изба затерялась среди снегов, а нам чудились далёкие города в огнях, другая блестящая, волшебная жизнь.
Вот мы сидим вокруг стола и макаем ломтики хлеба в кружку со взболтанным яйцом. Нас четверо, а яйцо одно: зимой куры плохо несутся.
«Красным мясом старуха Анна Ильинична кормит тигровую кошку Мемеку. Мемека родилась уже после войны, у нее нет уважения к еде. – Мемека, мясо, мясо! - старуха потряхивает тазик с антрекотами, поднимает его повыше, чтобы кошке было лучше видно. – Ты посмотри, какое мясо!» (Татьяна Толстая, «На золотом крыльце сидели»).
Послевоенные годы, рассказывала мама, были самыми голодными. Не редкость, когда в деревнях младенцы умирали у пересохших материнских грудей. Мемека, мясо… Неравенство было и есть при любом строе. Смягчено и сглажено ли оно, или вопиет о неправедности — зависит от государства.
***
В детстве всё время хочется есть — хотя речь уже не о куске чёрного хлеба. Я сижу на первой парте, прямо перед моим носом на учительском столе яблоко: огромное, жёлто-розовое. Я мысленно вонзаю в него зубы, брызгает сок, я жмурюсь и трясу головой, и стону от наслаждения — тоже в мечтах… Яблоко то было из папье-маше, муляж.
На юге их закапывали в землю как навоз — вот тебе и плановая экономика. Банан я впервые попробовала в 20 лет. Плодик был маленький, зелёный и кривой. Когда он созрел и почернел, я его съела: на вкус мука и мука — может, был кормовой сорт.
Вообще-то дружественная Африка могла завалить нас прекрасными, сладкими жёлтыми бананами, на радость северным бледным детишкам. Не завалила. Не до того: нужно было догонять и перегонять Америку.
Звенит звонок на перемену, и мы, сцепившись паровозиком, бежим на первый этаж. Там на столах ждёт накрытый чай: невкусный, несладкий, сверху кисловатые булочки, отсыревшие от горячей воды. Ничего, уминали за милую душу. А половина учеников оставались и смотрели нам вслед — у них мамы и папы за чай не платили.
Когда уроки сделаны, мы с братишками лезли на печь и предавались разнузданным фантазиям.
- Представьте, идём мы по городу, а он вымер. Пусто! И в магазинах никого!
- Я бы забрался и ириски ел-ел, пока не лопнул!
- А я бы набрал компот из черешни! Открыл одну банку, съел, открыл вторую, третью — съел, всё бы до капельки вытряс и облизал...
А я, а я... От развернувшейся картины воображаемого изобилия у маленьких мародёров кружатся головы.
- Если бы я был волшебником, засыпал бы избу чищеными подсолнуховыми семками, в метр толщиной, и залил лимонадом «Буратино»! Нырял бы с печки как в бассейн и ел семки горстями!
А газировка тогда была вку-усная! На живой апельсиновой цедре, на пряных травах, шипела, вскипала, пузырьками шибала в лицо, аж в носу дымилась! Нынче не то: углекислоту экономят, что ли... В общем, ситро было слаще, небо синее, трава зеленее.
В третьем классе задали сочинение: "Что бы ты сделал, будь у тебя волшебная палочка?" У всех ответ был в том духе, что попросил бы конструктор, заводную машинку, коньки и пр. А я написала: "Оживила бы Ленина!" Меня хвалили на педсовете, а мама и папа с опаской на меня посматривали: что ещё можно ждать от этого идейного ребёнка?
Вот пишу про волшебство и желания, а услужливая реклама тут как тут: «Волшебные палочки. Оптом и в розницу. Цена низкая». Всего-то дел.
***
У нескольких одноклассниц невиданные круглые прозрачные пеналы. В них такие рисовальные штучки, называются фломастеры. Какой они оставляют блестящий, жирный, яркий след! Это тебе не химический карандаш, который слюнишь, и рот синий как от черёмухи.
И новогодние короны у этих девочек не громоздкие ватные с битыми стекляшками, а тонкие резные, в блёстках, как у настоящих Снегурочек.
У всех на груди крупные жестяные октябрятские звёздочки, а у этих девочек фартучки украшают маленькие, прозрачные, живые малиновые огоньки. И в стеклянных звездчатых окошках малютка Ильич прелесть какой пухленький, кудрявый, хорошенький!
Весь класс шаркает в растоптанных подшитых валенках, а у них войлочные сапожки плотно облегают ножки. И воротнички не сатиновые, пожелтелые от утюга, а какие-то удивительные, тугие, морозно-кружевные. Называется — гипюр.
Это я к тому, что никогда люди не будут одинаковыми, как горошины в стручке. Можно ввести единую школьную форму, но любящие мамы всегда найдут, как отличить своих кровинок. У кого-то была «лапка» в богатом городском ОРСе (отделе рабочего снабжения). У нашей мамы — в местном уценённом магазине (там работала её ученица — ну и обновки соответствующие). А у кого-то «лапки» не было вообще, и они ходили в кофтах, подвязанных на локтях шерстью не в цвет: пряжа тоже была дефицитом.
И какие-нибудь импортные сапоги с чёрного хода воспринимались не менее остро и болезненно, чем сегодня - вывоз миллиардов. Масштаб не играл роли. Несправедливость — она и есть несправедливость.
***
А учебник истории обещает коммунизм в 1980 году. Как долго ждать, целых десять лет! Бесплатные квартиры, столовые, санатории, бани. Бесплатный проезд и электричество. Домовые кухни и прачечные обещают освободить женщин от домашнего рабства. Произойдет смычка города с селом. Вместо возни с кроликами, навозом и картошкой, станем ходить в театры. А ещё нас ждёт отмена налога и самая короткая рабочая неделя в мире — 35 часов! Как тебе такое, Джон Кеннеди?
А ведь программа для нашей богатейшей страны вовсе не выглядела утопической - ни в те годы, ни в тучные двухтысячные, когда нефтедоллары буквально сыпались с неба.
Наверно, сыпались не туда. Например, на зимние олимпиады в тропиках, которым бы позавидовала нищебродка Анна Иоанновна с её убогим ледяным домом. Мы, пионеры, от возмущения подпрыгивали за партами, стучали по лбу. Вот на какое самодурство (сейчас бы сказали «понты») грохались деньжищи - в то время, когда бедные детишки умирали без медицинской помощи! И мы горячо сочувствовали легендарным бунтарям Степану Разину и Емельяну Пугачёву.
***
Кстати, о нефти. Мама преподавала географию, и у нас дома хранились большие плоские коробки «Природные ископаемые СССР». Откроешь — внутри кассеты с гнёздышками. Чёрная маслянистая жидкость плескалась в запаянной пробирке. Запаять бы тебя, нефть-матушка, закупорить, запечатать наглухо в скважинах — всё равно не принесёшь процветания. Бывает горе от ума, а тут горе от богатства. А так, может, хоть праправнуки распорядились бы умнее.
Ещё в ячейках были кусочки каменного угля, мрамора, гранита, горного хрусталя, пластинки слюды (пальцы от неё воняли), ещё какие-то серые, голубые и розовые кристаллики. Мутный янтарь, на сломе прозрачно-медовый, как мамина брошка. Вулканический пепел. Брат отковырнул пробку, понюхал — и нечаянно вдохнул, насилу откашлялся! Пришлось подсыпать из печки — никто не заметил. Зола и зола.
***
Говорят, нет машин времени. Да есть же они: это фильмы. Советские правильные, душевные, глубокие, с умными и добрыми песнями, заставлявшие думать, сопереживать чужому горю, отличать правду от лжи, белое от чёрного. Куда всё подевалось?!
Мы, семилетние, прилипали к экранам, где шли «Отцы и дети», «Война и мир», «Преступление и наказание». Вот прямо праздник: «Ура, на следующей неделе «Братья Карамазовы»! Дни и часы считали, когда рассядемся с блестящими глазами у телевизора. Не всё понимали, но сидели усердно, таращились в экран, напрягали до скрипа маленькие мозги.
Рыдали над «Хижиной дяди Тома»… Сегодня завсегдатаи Тик-Тока поставили бы на перемотку переживания старого негра. Где спецэффекты, динамика, экшен, где крутая концовка? И я, грешным делом, привыкаю к культурному фастфуду.
Взрослее, развитее ли мы были нынешних сверстников? Нет, конечно. Кому из них придёт в голову играть в такую игру: сидеть на обочине и отгадывать, какой транспорт проедет по тракту следующим? Машина? Мотик? Велик? Проигравшему — щелбан.
«Бульдозер!» Вместо бульдозера из избы напротив выкатывается дряхлая бабка с батожком. Хохоту!.. Фанаты Майнкрафта, Доты и квестов покрутят пальцем у виска: «Какое убожество!» При этом мы, «убогие», смотрели и читали Гоголя, Достоевского, Чехова, Шекспира, Гюго. Я без памяти по очереди влюблялась то в Жюльена Сореля, то в Базарова, то в полковника Шабера…
Наше поколение воспитывалось на подвиге Данко и Павки Корчагина. Портреты вождей на стенах, песни строем, речёвки, красные гвоздики и бумажные голуби на палочках, книжки про справедливость - и что? Пал железный занавес — и ломанулись на стадионы с Кашпировским, ударились в хиромантию, косяком пёрли в МММ, распечатывали гороскопы, заряжали банки с водой — заряжали, заряжали, не отпирайтесь.
Сотворяли себе кумиров, свято верили попеременно то в Бога и царя, то в Ленина и Сталина, то в Коммунистическую партию. В перестроечные годы - в заграницу, которая нам поможет, сейчас вот опять... В кого угодно верили, только не в самих себя.
***
Представьте: ростки самосознания и самоуважения пробиваются у тех, на кого не подумаешь: у «плюшевого» поколения тыквенного латте, миллениалов, бумеров-зумеров.
Не пришёл школьный автобус — безобразие, нарушаются права! Закрыли богом забытую сельскую школу на семь учеников — шум на всю страну. Не установили пандус в многоэтажке, где живёт единственный колясочник — летит гневное письмо Бастрыкину.
Когда мы учились в школе — инвалидов не было видно и слышно, тишь да гладь, сидели по домам. О школьных автобусах не мечтали. Были интернаты, куда свозили десятки деревенских ребят — и это не районы Крайнего севера, а центр России, средняя полоса. В субботу их отпускали с уроков пораньше: чтобы успели затемно добраться до своих деревень и леспромхозов. Повезёт - на попутках, а так пешком по бездорожью. От домашних детей их можно было отличить по тишайшему поведению и тоске в глазах. И почти все они хуже учились.
***
Били ли учителя учеников? Маленьких — нет. Разве что самым отчаянным неслухам попадало указкой по мягкому месту, или прилетала оплеуха тетрадкой — и то только мальчикам. Тетради вкладывались в полиэтиленовые обложки, шлепок получался звонким. Было не больно, но обидно.
В пятом классе англичанка затеяла потасовку с хулиганом, пытаясь отобрать листок с «морским боем». Потянулась — у неё сверкнули тёплые голубые штанишки, вот это запомнилось...
В старших классах мы 2-3 раза были свидетелями спарринга между учителем и жертвой пубертата: они были уже в равных весовых категориях. Как-то наш выдержанный, элегантный математик потерял терпение и начал выдирать из-за парты великовозрастного оболтуса, тот вцепился в крышку. Всё это в молчании, только слышалось тяжёлое дыхание борющихся. Парта ехала по полу. Отодрал и тычками, как козу, погнал к двери.
На другом уроке учитель, тоже мужчина, подошёл к двоечнику и начал выламывать, выкручивать ему руки. Тот, понятно, сопротивлялся. Это нужно было постараться, чтобы вывести из себя мягкого, неуверенно улыбающегося учителя-добряка. Потом он умрёт от сердечного приступа прямо во время сенокоса.
К педагогам у меня остались самые нежные чувства.
***
- Почему нашу страну называют государством? Ведь государя давно свергли, - таким вопросом озадачиваюсь я, маленькая, на уроке истории.
- Потому что сегодня государь — это народ, - объясняет учитель. - Мы с вами и есть государи.
Вы чувствуете себя государем? Я — нет. Скорее шариком от пинг-понга.
Двоечник Макаров пытается отвлечь внимание учителя:
- А вот в Древнем Риме гонцам, приносящим плохую весть, рубили головы. Чё они такие тупые-то были? Я бы набрехал царю, что всё хорошо, и смылся по-тихому.
- Так, Макаров, не виляй, не морочь мне голову. Опять не сделал урок? Я не позволю вешать мне на уши лапшу. Единица, родителей в школу.
Из нашей учительницы получился бы прекрасный президент.