Владимир Богданов, кажется, до последнего не верил, что его всерьёз называют классиком и одним из основателей уличной фотографии в СССР. Ему казалось, что подшучивают. И это в нём подкупает: человек, который четверть века работал фотокорреспондентом в крупных газетах, снимал эпоху изнутри — но сохранил лёгкость, самоиронию и какую-то редкую человеческую простоту.
Он сам говорил: когда слышал слова “основоположник” и “классик”, думал — издеваются. А потом пришёл на свою выставку и увидел полный зал людей из фотографической среды. И, как будто впервые, понял: “в этом что-то было”.
Он умел быть рядом — и не мешать
Главное ощущение от Богданова — его герои не позируют. Они живут. Он не “добывал портрет”, не давил на человека камерой. Наоборот: его как будто подпускали ближе тех, кого обычно разворачивали на пороге.
Есть удивительная история про Лилю Брик: она долго отказывалась сниматься, но Богданов растопил её сопротивление уговором и каламбурами. Он называл её неприступной “птицей‑фениксом” — с уважением, без лести. А ещё сумел уговорить на портрет и Анри Картье‑Брессона, который не любил, когда его фотографируют. В таких эпизодах чувствуется главное качество Богданова — обаяние, которое не лезет в душу, но почему-то открывает дверь.
Деревенская тишина после городской суеты
На одном из поздних этапов жизни Богданов уехал с женой из города в деревню. Представьте кадр: сенцы, бревенчатый дом, и он сосредоточенно привязывает крючок к леске.
И вдруг спокойно произносит, что это “хорошее упражнение” для человека, который пытается выбраться из инсульта. Фраза без патетики, без трагической музыки. Просто жизнь, которая продолжается и требует внимания к мелочам — так же, как фотография.
В деревне ему часто снилась работа. Сны — странные, тревожные, почти комические: то зарядил плёнку, а потом понял, что нет фиксажа, и приходится бежать за гипосульфитом. Он смеялся над этим сам: даже в тишине глуши фотографическая суета не отпускала, как привычный шум большого города.
«Лавочник» — не обидно, а точно
Его могли поддевать: “какой ты профессионал, любитель и есть”. Ему это даже нравилось. А ещё коллеги называли его “лавочником” — только не в смысле торговца, а как человека, который снимает жизнь на городских лавочках. Снимает не “событие”, а дыхание дня. То, из чего потом и складывается память.
Это точное слово. Потому что Богданов — не про громкие жесты. Он про невидимые секунды: как человек смотрит, как держит сумку, как улыбается, как устал, как торопится, как радуется. Вроде мелочь, а именно она через годы становится самым ценным.
Рыбалка как метафора фотографии
Он часто ездил на рыбалку и шутил: удочки мог забыть, а фотоаппарат — никогда. На шее у него всегда висел “фуджик”. И он видел в рыбалке прямую аналогию: хороший кадр нужно выждать. Но одного ожидания мало — за кадром надо побегать, потратить силы, не лениться.
И ещё одна важная фраза, которую он повторял: фотограф должен оставаться незамеченным. Главное не аппарат, а сердце. То, чем он владеет, не передать — либо есть у человека, либо нет. Это звучит просто, но это и есть вся уличная фотография: не техника решает, а способность видеть и сочувствовать.
Поздний старт, который оказался судьбой
Серьёзно снимать Богданов начал только в 27 лет, хотя фотографией увлекался с юности. После школы отец устроил его на судостроительный завод — рулевым на буксире. С первой зарплаты он купил ружьё, но после первой охоты на зайца продал его и купил фотоаппарат. Очень кинематографичный поворот: вместо “добычи” — наблюдение. Вместо выстрела — кадр.
Его первый “официально культовый” снимок часто называют “Не моё собачье дело” из серии “Собаки”, которая в 1960-е стала широко известна. Но самым личным кадром для него оставался портрет отца на корме парусной лодки: задумчивый мужчина смотрит вдаль, подперев подбородок рукой. В этом снимке — и нежность, и уважение, и ощущение времени.
Память, которая остаётся
Богданов ушёл из жизни в 2019 году, но остался в кадрах: в фотографиях, где люди не играют роль, а просто существуют. В документальной ленте о нём он бодро шутит и рассуждает о жизни — так, будто ничего важнее этого и нет.
И есть ещё одна “точка памяти” — дуб, который он посадил в деревне саженцем. Он говорил, что это будет память о нём, частичка, которая останется. Хорошая метафора для фотографа: ты тоже сажаешь свои кадры в будущее, и если всё сложится, они переживут суету дня и станут чьим-то тёплым “вспоминанием”.
Как вам ближе такая фотография — где герой позирует и “делает образ”, или где человек просто живёт, а фотограф успевает увидеть главное?