Сергей закрыл дверь квартиры и прислонился к стене, словно она могла удержать его от падения. В ушах ещё звенели обрывки разговора — резкие, колючие, будто осколки разбитого зеркала, в котором отражалась не семья, а сборище чужих, озлобленных людей. «Это моё по праву!», «Ты всегда был слабаком!», «Папа сам бы отдал мне!»
Три часа семейного «совета» превратились в бойню. А начиналось всё так благопристойно: нотариус в строгом костюме, разложенные на столе документы, белоснежная скатерть, словно символ торжественности момента. Даже чай был подан в фарфоровых чашках — как положено, по‑семейному. Но стоило перейти к сути, как маска благоприличия треснула, обнажив неприглядную изнанку.
Старшая сестра, Марина, с ходу заявила права на загородный дом — тот самый, где они детьми проводили каждое лето, где пахло сосновой смолой и жареной картошкой, где отец учил их разводить костёр и чинить крышу.
— Я единственная, кто ухаживала за папой в последние годы, — её голос звучал твёрдо, почти торжественно. — Это моя награда.
Сергей невольно усмехнулся, но смех вышел горьким:
— Награда? Ты даже на похороны опоздала.
— Потому что я была в командировке! — её голос взлетел на октаву выше, срываясь на визг. — А ты где был? В своём уютном офисе, где папа всё для тебя построил?
Он хотел напомнить, что офис — его собственный, что он начинал с нуля, что отец, хоть и помогал советом, никогда не вкладывался деньгами, но не стал. Спорить было бессмысленно.
Младшая, Лиза, до этого молча вертевшая в руках смартфон, вдруг вскинула голову, будто только сейчас осознала, что речь идёт и о её интересах.
— А мне нужна квартира в центре. Я собираюсь замуж, и нам нужно место.
— Вам? — Сергей с трудом сдержал смех, но в глазах уже жгло от непролитых слёз. — Тебе двадцать три, и ты встречаешься с ним три месяца.
— Это не твоё дело! — Лиза хлопнула ладонью по столу так, что задребезжали чашки. — Папа всегда говорил, что это будет моё.
«Папа всегда говорил…» Эта фраза звучала весь вечер, но каждый вкладывал в неё свой смысл. Для Марины папа «говорил», что дом должен быть её крепостью, её убежищем от мира. Для Лизы — что квартира станет стартом для «настоящей жизни», той самой, о которой она мечтала с юности. А для Сергея… Для него папа говорил совсем другое.
— Ты сам выбираешь свой путь, — повторял он, глядя на сына с тёплой улыбкой. — Главное — чтобы ты был счастлив.
Но сейчас эти слова казались далёкой, почти забытой мелодией.
— Ты вообще ничего не заслуживаешь, — бросила Марина, поднимаясь. Её стул с грохотом опрокинулся назад. — Ты же его разочаровал. Не продолжил дело, не оправдал ожиданий.
Он хотел ответить, но слова застряли в горле. Потому что в каком‑то смысле она была права. Он не стал преемником отцовской компании. Ушёл в IT, построил свой бизнес, жил «не по правилам». И теперь, когда отец ушёл, оказалось, что его выбор — это не просто личный путь, а предательство. Предательство семьи, традиций, памяти.
Лиза уже листала риелторские сайты на телефоне, прикидывая, за сколько можно продать «свою» квартиру. Её пальцы быстро скользили по экрану, а губы шевелились, подсчитывая возможную прибыль. Марина достала блокнот и составляла список документов для переоформления дома, бормоча что‑то о налогах и сроках подачи заявлений. А он… он чувствовал себя лишним. Гостем на похоронах собственной семьи.
На выходе Марина обернулась, её глаза сверкали холодным огнём:
— Если будешь мешать — подам в суд. У меня есть свидетели, что папа обещал мне дом.
— А у меня — что квартиру! — добавила Лиза, не отрываясь от экрана. Её голос звучал буднично, будто она обсуждала погоду.
Сергей шёл домой через парк. Листья шуршали под ногами, ветер холодил лицо, но он почти не замечал холода. В голове крутились воспоминания — яркие, живые, будто вчерашние.
Вот они все вместе за большим столом, отец смеётся, рассказывая очередную историю из молодости. Вот Марина учит его кататься на велосипеде, а Лиза, ещё совсем малышка, тянет ручки, требуя, чтобы её тоже покатали. Вот отец показывает ему, как паять провода, а потом, спустя годы, гордится его первым стартапом.
Как же так вышло, что теперь они — чужие?
Теперь же семья превратилась в серпентарий: каждый жалил другого, защищал свою добычу, забывая, что делят не наследство, а память. Память о человеке, который любил их всех — несмотря ни на что. Который учил их быть добрыми, честными, щедрыми. Который верил, что они вырастут людьми, способными на большее, чем борьба за квадратные метры.
В кармане завибрировал телефон. Сообщение от Лизы:
Серёж, ты же не будешь претендовать на квартиру? Мы с Максимом уже присмотрели мебель.
Он остановился, посмотрел на серое небо, на голые ветви деревьев, на прохожих, спешащих по своим делам. И тихо, почти шёпотом, сказал вслух:
— Нет, Лиза. Я не буду претендовать.
И впервые за этот день почувствовал облегчение. Потому что понял: единственное, что у него осталось по‑настоящему ценным — это свобода. Свобода не играть в их игру. Свобода помнить отца не как источник наследства, а как человека, который учил его быть собой. Который верил в него, даже когда остальные сомневались.
А серпентарий… пусть сам себя пожирёт.
Он достал телефон, открыл контакты и набрал номер старого друга.
— Привет, — сказал он, и в голосе впервые за долгое время прозвучала улыбка. — Как насчёт того, чтобы выпить кофе? Давно не виделись.
Друг ответил что‑то весёлое, и Сергей почувствовал, как внутри разгорается тёплый огонёк. Огонёк жизни, которая только начинается — по‑настоящему, без оглядки на прошлое.